Ф.Т.Михайлов

Kant versus modern psychology (I)

Подготовлено к публикации в сб. «И.Кант и психология»

Славному юбилею великого Канта посвящались сборники статей, семинары, конференции и т.п. Не остались в стороне от юбилейных хлопот и психологи. И они чтят его память докладами на конференциях, статьями в сборниках и журналах. Вот и Ваш покорный слуга решил принять участие в сих торжествах. Но цель у меня отнюдь не юбилейная. К этому случаю вовсе не подходящая цель.

Я, как раз, категорически против участия психологов в славословии Иммануила Канта – гения классической философии. Прежде всего, потому, что почти никто из современных психологов Канта не читал. А если и пробовал читать, то явно ничего не понял. Адекватно понять сочинения Канта возможно лишь при освоении бездонного пространства философской мысли, что не только не требуется адептам эмпиристской психологии, но и смертельно опасно для них. Тем более, что советские и постсоветские психологи воспитаны на критике Канта слева и справа – на этой обязательной ленинской формуле из пресловутого минимума для кандидатского экзамена по марксистско-ленинской философии. Правда, при этом было принято, критикуя Канта, всё же уважать его. Уважать заранее (до чтения его «Критик»). Не случайно же так много понаписано о нём в историко-философских сочинениях того же советского периода нашей жизни. Видимо, потому наших психологов не смущает даже и сегодня тот факт, что ни в этой формуле, ни во всех прочих критических оценках Кантова наследия Канта не было, как нет его там и сегодня (2).

Да, того самого Канта, который своими аналитиками исключил даже возможность предмета, средств и способов его осмысления, характерных для современной психологической науки. Об этом и пойдёт речь в данной статье.

Предварительно: о двух логиках познания… в одной

Весь XVII век отчаянно боролись друг с другом две логики теоретического осмысления предмета научного познания: эмпирическая и рационалистическая. Я не буду восстанавливать здесь начавшуюся ещё в Античности историю их становления в процессе развития взаимоисключающих представлений о пути познания объективной реальности. Напомню только смысловые координаты пути становления каждого из них.

Начну с того, что неоспорим факт зависимости смыслов речи, судящей о явлениях объективной реальности, от чувственного восприятия этих явлений. Столь же неоспорима роль в научном познании явлений бытия «чувственно-предметного» опыта и эксперимента с веществами и силами Природы (лабораторного или в природе осуществляемого). Это факт подсказывал уже первым рефлексивно мыслящим теоретикам, казалось бы, единственно возможный, аподиктически сформулированный вывод: знание формируется, начиная с обобщения разнообразных данных чувственного опыта. Затем оно осуществляется умом (разумом) с помощью произвольно изобретённых искусственных знаков и имён, приписываемых сходным в чём-то главном, хотя и индивидуально особенным природным феноменам, потому и собранным в одну смысловую общность. Но основой самой возможности обобщения для понимания являются чувственно воспринимаемые свойства явлений природы и жизни человека.

Если даже животным присуща способность «обобщать» – реагировать на общность чувственно воспринимаемых качеств у отдельных предметов их родовой потребности и способности, то развитие всех проявлений сознания у человека до аналитических и синтетических умозаключений тем более подтверждает эмпиристский взгляд на человеческое познание. Да и сам разум человека не мог развить себя иначе, как предельной реализацией присущей человеку от рода способности прочувствования общности реальных свойств у разных явлений природы, закрепляя их восприятие речью, трудом и общением.

Но, с другой стороны, столь же неоспоримо как факт и то, что сами по себе чувственные восприятия даже у человека не несут в себе и собой объективной сущности (природы) воспринимаемого. И только разум (ум) способен заметить и выделить в осмысленную общность объективное родство всегда единичных и уже тем особенных природных феноменов.

И если у животных «обобщение» чувственно воспринимаемых особенностей явлений внешнего мира предопределено врождённой «интуицией» – родовой и видоспецифической витальной нуждой в пище, в половом партнёре, в охранительной реакции на опасность и т.д., то у родившегося в мир человека это способность именно смыслового обобщения чувственного опыта. Иными словами, принципиально иная, на другом основании возникающая и реализуемая. Ибо смыслами речи и жизни человека руководит, не чувственное восприятие, а его разум.

Да, по логике рационализма не витально ориентированная чувственность, а отстранённый от страстей и покойный в мудрости своей разум, якобы атрибутивно присущий субъективности человека, выделяет, обобщает и истолковывает причинные связи явлений, их зависимость друг от друга, докапываясь тем самым до их основания, до их сущности. Ориентация произвольного поведения человека в чувственно воспринимаемом и переживаемом мире осуществляется целеустремлённостью мысли – этого главного «орудия» всей его разумной субъективности. К тому же и сама чувственность человека в каком-то смысле изначально разумна, ибо весь путь познания объективной реальности с начала и до конца направляется, контролируется и поправляется разумом. Разум не завершение чувственного пути познания, а его исключительно человеческое начало. Само же знание – это вожделённая цель познания, разумной мыслью предопределённая, ею же искомая и находимая.

Таковы две противоположные друг другу логики классического подхода к человеку и его способности познания объективного мира. Именно они, лишь на первый взгляд друг с другом несовместимые, но при этом друг друга порождающие (3), были осмыслены и представлены urbi et orbi ещё Платоном. (См., в частности, его диалоги «Кратил» и «Теэтет»). Их различие в подходе к пониманию истоков и действия креативных сил человеческой субъективности – это как раз тот водораздел, который на долгие века, протекшие после Платона, разделял и сталкивал друг с другом две логики теоретического осмысления исходных противоречий реального процесса познания – эмпиризм и рационализм. В том числе и двух разных способов полагания предмета познания.

При первом, эмпирическом, способе (в его логике) предметом теоретического осмысления служит сама чувственно воспринимаемая, но объективно существующая реальность. Попутно – и присущие людям возможности адекватного природе осмысления сходных её проявлений.

При втором способе (в его логике) осмысленность чувственного восприятия реалий бытия в качестве врождённой способности человека таится, не раскрывая себя, уже в субъективно-чувственном восприятии и в образных представлениях человека (4). Ratio (Разум) – вот единственная и могучая сила познания! Потому предметом теории – теоретического осознания объективной реальности, служит не непосредственно она как таковая, но, прежде всего – возможности человеческой субъективности, её интеллигибельных средств и способов, эту самую объективную реальность представить для осознания.

В первом случае ответ на главный вопрос «что и как познаётся человеком?» принимается за аксиому: объективная реальность бытия «схватывается» чувственным восприятием для последующей рациональной «обработки» (осмыслением) воспринятого. Во втором случае акцент вопроса как бы смещается на проблему средств и способов познания: как возможно осмысление реалий бытия, в том числе и при их чувственном восприятии? И лишь в поиске ответа на этот вопрос открывается возможность говорить об объективной реальности как предмете познания. Но при этом, как и в первом случае, познавательные возможности и силы субъективности человека противопоставляются возможностям и силам объективного мира как нечто радикально иное. Возникшая при этом пропасть между субъективностью человека и объективностью мира, в котором он живёт, полагается постулативно как истина, не требующая доказательства.

Но и в том и другом варианте обостряется до предела главная проблема – сама возможность человеческой способности осмысления природы. Она же обернётся проблемой объективности истины – проблемой соответствия каждого выделяемого и объясняемого мыслью фрагмента всего сущего его реальному бытию, независимому от человеческого мышления (познания). В эмпиристском варианте возможность чуственно-смыслового открытия тайн бытия полагается изначально данной индивиду Homo sapiens и потому столь же естественной, как способность уха слышать звуки, способность глаза – видеть и т.п. В рационалистическом варианте познавательная способность Разума предполагается… увы, точно так же – от Природы ли, от Бога ли, но так нам дано и иначе быть не может.

А теперь о том главном, что объединяет основания и той и другой логики, что, не побоюсь сказать, их объединяет в роковом отвлечении от истинного основания не только теории познания. Вслед за ними отвлекаются от своего основания все «специализированные» теории общего человековедения. В том числе и психология. Таким общим им всем основанием служит ответ на вопрос об истоках и сути человеческой субъективности.

Избавляет все частные теории общего человековедения от поиска ответа на этот главный для них вопрос полагание в качестве субъекта, познающего мир, некоего Робинзона на необитаемом острове, а именно индивида Homo sapiens с его особой телесной организацией всех органов жизни. Включая устройство мозга с его неизвестно откуда взявшейся силой духа, продуцирующей все наши чувства и мысли. Не лишённые резона сомнения в столь материальной (физиологической) природе «одухотворяющей мир» субъективности человека разрешаются допущением иной, собственно духовной субстанции, параллельной физиологии и, вообще, телесности. Это и милость Бога, наделившего нас душою, и вечное бытие мирового Духа, воплощённого в теле «Робинзона» – индивида Homo sapiens.

Чуть позже мы подумаем и об истинном ответе на вопрос: «в чём же подлинное основание бытия человеческого?». Пока же заметим, что на допущении природной врождённости индивиду Homo sapiens чувственности и разума покоится исходное тождество эмпиристской и рационалистической логик. Логика рационализма эмпирична, а логика эмпиризма рационалистична благодаря их общему убеждению в том, что телесное бытие природы и не телесная субъективность индивида Homo sapiens противостоят друг другу в качестве двух параллельных, непересекающихся реальностей, не исключающих друг друга, но и не имеющих общего основания, общей причины, вообще – ничего субстанциально общего.

Таковы, если кратко, исходные позиции издавна споривших друг с другом теоретиков обыденного и научного познания, определившие и логику смысловой развёртки каждого из различно определяемых ими путей познания. На эту двуединую логику ориентируются, ею пользуются теоретики и практики испытания (пытания) природы, ибо для них, прежде всего для них, Природа предстаёт исключительно своей телесностью, а способности её познания бестелесны как мысль, как дух, как чистая субъективность.

Вопрос современному психологу: не сохраняются ли в концептах общей психологии «отзвуки» эмпиристско-рационалистического противопоставления тела и души?

Но не стоит упускать из виду, что при всём при этом неизбывной проблемой и начальным предметом теории par excellence (философской, исторической, культурологической, психологической естественнонаучной) является проблема: бытие любой объективности представлено исключительно в субъективных формах её человеческого восприятия и понимания. Следовательно, прежде всего, должны быть осознаны и доказаны как ведущие к истине способы субъективного полагания объективно сущего Бытия. Осознанны и доказаны для утверждения знания как объективной истины – знания того, что существует независимо от субъективности человека. Такой вот парадокс, к которому нам предстоит возвращаться постоянно!

История собственно философской мысли – это история продуктивного исследования возникновения, формирования и углубления этого парадокса, представленного мнимым различием двух логик не только в самом их основании, но и в их развитии вплоть до тупиковых, абсолютно непродуктивных вариантов (5).

Какую из этих двух логик выбрал Иммануил Кант?

Первая задача моей статьи в том, чтобы предельно кратко означить то особо значимое место, которое Иммануил Кант занимает в истории философской мысли. Оно подтверждено, в том числе и тем, что и сегодня нет ни одной философской школы, адепты которой не начинали бы строительство свей философии с её отношения к философии Канта. И не в ряду с другими философскими концептами, а, особо выделяя тот водораздел между старой классической и постклассической философией, который он определил своими «Критиками» (6). Ибо постклассическая философия с её рефлексивной, на себя обращённой логикой началась с Кантовой «Критики способности суждения».
Вся постклассическая философия отталкивается от аналитик этой книги. Но, при этом, отказываясь от первой и единственной цели её автора, а именно той, которую Кант обосновал и старался достичь в «Критике чистого разума», – от анализа познавательной способности всех базовых форм человеческой субъективности. И от продуктивного воображения, присущего нашей чувственности, и от рассудочного выявления и полагания противоречий в образных представлениях явлений бытия как острых проблем для разума. Для разума, рождающего продуктивные суждения об идеях и мыслях, содержащих в себе неразрешимые (с ходу) противоречия в образно-аффективно-смысловом содержании каждого акта человеческого мышления.

И в «Критике способности суждения» он добивался обоснования истины содержания теоретической речи анализом способности к тому разных форм суждения как мысленной операции. Но цель его современных последователей в развитии не по Канту логического инструментария трёх Кантовых «Критик», заключается в совершенствовании формальной аппаратуры для новейших технологий исследования и построения правил особых языков, развитых в обособившихся друг от друга сферах культурного творчества. И – в качестве базовых для всех: уже чисто математических исчислений суждений (высказываний), обеспечивающих формальную непротиворечивость и логические следования из формальной же их взаимозависимости. Открытия на этом пути привели к машинным технологиям информатики, а затем – и к глобальной компьютеризации. Что только и требовалось для техногенной цивилизации ХХ века.

Однако, поиски истины в философии, развивающей свои идеи после Канта, не в меньшей степени обязаны Кантом же инициированному открытию Фихте. Суть открытия – в обнаружении общего интрасубъективного поля как пространства и времени рождения и саморазвития интерсубъективности индивидов Homo sapiens, что, в свою очередь, подготовило обращение многих философских авторитетов к надындивидуальной духовной основе человеческой субъективности (7). Но краткая речь о Фихте пока ещё впереди. Вернёмся к Канту…

* * *

Прежде всего, вряд ли кто-либо из читателей Канта осмелится спорить с истиной: всё творчество Канта посвящено критике эмпиристского (а, следовательно, и рационалистского) понимания предмета научной теории. Тем более это бесспорно, что хотя сам Кант начинал с успешной, как тогда показалось, попытки натурфилософски объяснить объективную динамику возникновения и существования Солнечной системы (8), но он очень скоро проникнется сомнением в возможности осмысления объективной реальности из неё самой. Его натолкнул на это Давид Юм – классик эмпиристской философии, сумевший одним из первых её адептов проанализировать неизбежные для её логики тупики. В частности Юм показал, что способность суждений о природе наличного бытия всего сущего не распространяется на объективный мир без критической рефлексии на саму эту способность. Каверзы таковой заводят теоретика в неразрешимые противоречия: суждения разума о мыслимой реальности не гарантируют истинности их формальной всеобщности.

Или, если обратиться к формальной логике, атрибутивная форма суждения о законах бытия, выраженная формулой «Все S есть/не есть P» (9) не гарантирует истинности содержащегося в нём утверждения. Но, как замечает Юм, на доверии, оказываемом естествоиспытателями этой формуле, построены все итоговые выводы познания природы! До поры до времени каждый новый факт, добытый наукой, подходил под эту формулу, как бы добровольно включаясь в класс S, ибо обладал чувственно воспринимаемыми отличительными признаками P.

Пример из старых работ по логике: «Все лебеди белые». Лебеди сами включались в это аподиктическое суждение своей не знающей исключения белизной. Но оказалось, что в Австралии – лебеди не белые, а чёрные. И ещё страшнее того – есть там млекопитающие, не живородящие, а кладущие яйца! Или: куда деть гепарда – по всем классификационным признакам вроде бы кошку, но бегающую быстрее всех млекопитающих на явно собачьих ногах. Возникает вопрос: если так и дальше пойдёт (хотя для логики достаточно и приведённых примеров), то вся объективная, иными словами, до того на природные факты опиравшаяся, классификация видов, родов и классов живой природы должна быть признана весьма и весьма сомнительной!

Вывод Д.Юма: всеобщие аподиктические суждения типа «Все S есть/не есть P» не надёжны, ибо повторения фактов не есть аргумент. Отсюда: сомнение в любом категорическом обобщении – вот истинная позиция учёного. И это лишь «облегчённый» вариант вывода, ибо научная истина, представленная как итоговое суждение во всеобщей форме не может иметь исключений. Ведь нельзя не заметить при этом, что в таком случае любая истина природоведения, признанная за объективную, теряет свою объективность, а тем самым и истинность. Ибо логическая форма её высказывания потеряла саму возможность претензии на всеобщность и аподиктичность. Научная теория в случае принятия «поправки Юма» теряет право на истинность, превращаясь в совокупность суждений о вероятности природных событий и их каузальной взаимозависимости. Эйфория от великих открытий научной мысли XV – XVII вв. должна была бы смениться глухим скепсисом.

Вот тут-то и вмешался в споры рационалистов и эмпириков Иммануил Кант – признанный автор научной гипотезы о происхождении звёздных и планетарных систем, претендовавшей в то время на абсолютную истину. Тем более неожиданно для современников было то, что именно Кант обратился в поисках выхода из тупика эмпиризма, обнаруженного Юмом, не к природе с её открытостью наблюдениям и экспериментам, а к способности суждений рассудка и разума человека. Более того – в конце концов, ко всей его, человека, субъективности! И, прежде всего – к способности человека судить об адекватности природе чувственных восприятий человека. Кантова «Der Kritik der reinen Fernunft» – критика чистого разума – вот начало и тайна той революционной роли, которую сыграл Кант в истории философии и науки, и которая забила первый гвоздь в гроб логики эмпиристского естествознания и… эмпиристской психологии.

Кстати сказать, в гроб, не похороненный до сих пор. Ибо и для современной психологии первым её предметом остаётся врождённая способность психики рефлекторно отражать наличные события и процессы «внешней» человеку реальной действительности. До сих пор претендуют на обоснование фундаментальной психологической теории всё те же: раздражимость, ориентировка, бессознательное и все прочие абстракты от единства и органичной целостности человеческой субъективности. Той самой субъективности, которая аффективно, рассудочно, разумно, а главное – креативно, мотивирует все организменные акты жизнедеятельности человека. Но все они без исключения подчиняют, по убеждению психологов, психическую деятельность человека закону декартовского рефлекса или, что то же самое – закону отражения с его бихевиористской формулой S>R (10), как правило, стыдливо скрытой от критического ока теоретической саморефлексии. А главное: для современной психологии единственным предметом изучения остаётся Робинзон, а если и с Пятницей, то с таким же индивидом во всей своей плоти, со всеми своими субъективными возможностями восприятия и мышления, требующими памяти, воли, воображения и т.д. Социальная психология, переносящая на людей, объединённых в ту или иную социальную и социокультурную общность, только что названные определения «сил души» гносеологического Робинзона, за последние пятьдесят лет доказала свою теоретическую и практическую невостребованность (11).

Как же удалось Канту сохранить статус истинности за всеобщей формой категорических суждений о природных процессах и явлениях?

При полном согласии со скептицизмом Д.Юма, основанном на критике чисто эмпирического credo классической теории познания, Кант подверг сомнению само это credo. Вернее, само его основание, а, тем самым, и логику, на этом основании взращённую до убеждённости в том, что иной логики и быть не может. Основанием логического каркаса эмпиризма и его противоположности – рационализма, послужило противоречие, о котором речь у нас шла выше. Я имею в виду осознание субъективности человека и всех её проявлений – от элементарной чувствительности до логики и рождённых ею понятий фундаментальной теории, как предельно иного по отношению к внешней объективности мироздания.

Иными словами, именно то их контрарное противопоставление, которое понудило Р.Декарта постулировать несовместимость двух разных субстанций: духовной и телесной. При этом и у Декарта и у большинства философов более позднего времени Идеальное – смысловое, субъективное определение способности человека осмысливать объективные реальности бытия, и само приобретало статус и внешней человеку объективности. Что неизбежно вытекает из постулативного противопоставления субъекта и объекта как чуждых друг другу и не совместимых. Я имею в виду полагание разумом субъективности Духа в одном ряду с объективностью звёзд на небе, а не наряду с нравственным законом внутри нас. Что и потребовало ответа на вопрос об её исходной природе, о её Начале и Сути, исключающих телесные (в этом смысле материальные) её первопричины. И здесь не было иного выбора такого Начала, кроме как воля Провидения (у Мальбранша и Гейлинкса) или, проще говоря, – Бога и акта божественного творения (чуть раньше у самого Декарта).

Для пояснения сказанного нам надо отвлечься на время от следования за Кантом. Дело в том, что обращение к Канту требует вскрыть истинные смыслы таких всеобщих мер мыслимости бытия, как категории Идеальное и Реальное, нередко трактуемые как противостоящие друг другу понятия: материальное и нематериальное. Что и позволит нам ответить на вопрос о том, выбрал ли Кант для себя одну из двух логик или постарался обосновать логику радикально иную?

Об идеальном и реальном

Отметим, прежде всего, что категория Идеальное как мера мыслимого противостоит не Материи – телесной субстанции Бытия, а реальному осуществлению (12) идей и целей человека и человеческих общностей. Ибо Идеальное и Реальное – это равновеликие смысловые меры нашей субъективной способности мысленно и практически осваивать для жизни людей её объективные условия. Их освоение осуществляется осмысленным и целесообразным преображением самой мысли (идеальное бытие цели), способной в итоге определить практические способы и средства его достижения (реальное мыследействие при осуществлении цели).

Кроме того, хотя Идеальное, казалось бы, по определению есть нетелесное существование в сознании субъективно полагаемых целей, однако субъективное их полагание осуществляется вполне телесно и предметно реально. Ибо умственное действие невозможно осуществить иначе, как натурально телесно преобразовав звучание, написание и любое иное натуральное выражение своей речи в обращениях к другим людям, но, прежде всего к самому себе! Все подобные субъективные операции невозможны иначе как организменно телесные.

Их идеальность не в том, что они принадлежат особому миру, телесности противостоящему. А только в том, что в реальности телесно творимых речи и действий они живут и проявляют себя искомыми и найденными смыслами целеполагания. Или – предполагания образов и смыслов будущего результата телесно творимых слов и дел. Но и практическое осуществление этих смыслов и замыслов в телесности, в материальности объективных условий жизни – это реальное осуществление идеальных смыслов субъективного акта их целевого предполагания. При этом, однако, само материально телесное осуществление замысла цели и средств её достижения, сохраняет свою смысловую основу. И, как всякое физически творимое слово и дело, несёт собою и утверждает в реальности бытия идею субъективно сотворённой и осознанной цели.

Вывод: идеальное так относится к реальному, как замысел к его целенаправленному, мыслью заданного осуществлению. В свою очередь, реальное так относится к идеальному, как предметно-вещное, но осмысленное осуществление относится к цели его замысла. Оно – целенаправленно осуществляемое и, уже тем самым – осуществлённое, бытие идеальности (13).

Таким образом, субъективную реальность смыслов чувств и мысли, несмотря на телесность способов и средств её создания, мы и называем идеальной реальностью. Она такова и есть в неизбывности наших чувств и смыслов, рождающих (и награждающих) своей осмысленностью внешнюю предметность речи, музыки, изображения, орудий труда и всей глобальной индустрии и техники. А воплощаемую и воплощённую идеальность замысла цели и средств её достижения мы смело можем назвать реальной идеальностью. Да и весь мир, вся Вселенная, всё объективно сущее Бытие есть для нас не что иное, как реальная идеальность, ибо они реальны для нас благодаря нашему осмыслению их для других. Ergo: их реально идеальная вечность рождается и длится для нас благодаря Кантову нравственному закону внутри нас. Только по-настоящему это понять можно, читая не автора этой статьи, а самого Канта. Чего вам от души и желаю!

Такова логика тождества этих, казалось бы, исключающих друг друга смысловых мер мыслимой предметности. К ней и пришёл Кант, но в продуктивных преобразованиях фундаментальных постулатов истинно теоретического мышления она присутствовала изначально, хотя и имплицитно (14).

Материальное

[i]О креативной природе человеческой субъективности

Кант, стремясь выйти из заколдованного круга эмпирико-рациональных противопоставлений идеального как нематериальной субъективности материальному объективному миру, в «Критике способности суждения» утверждает, что мыслить природу следует als ob – «как если бы» уже осуществившую все потенции свого целеустремлённого Начала (15).

Это не случайное воскрешение Кантом Аристотелевой энтелехии – устремлённости всех природных процессов к конечному совершенству, к изначальной цели Бытия как единого целого. Что, фактически, не что иное, как стремление разума к целесообразному упорядочиванию всего мыслимого им. Теоретическое осознание взаимопорождения природных процессов как основы их изначального единства (осознание бытия как Космоса) – лишь один из продуктивных приёмов мысли, позволяющий отрицать природу как Хаос, как беспорядочную совокупность случайных событий.

Фундаментальная же теория бытия и всех его особенных осуществлений – от наличного бытия природы до субъективности человека, имеет своим первым предметом всеобщие меры их мыслимости (16). Именно их поисковое и продуктивное преображение творческой мыслью позволяет теоретику создавать новые формулы (концепты) теории, способные раскрыть перед ним в реальности бытия до того скрытые сущности. Но и в каждой обособившейся от единого предмета мыслимого – от осмысления Бытия как бесконечно и вечно сущего, вырабатываются свои всеобщие для каждой области знания смысловые меры (категории) их мыслимой предметности (17).

Их смысловая сопричастность всеобщим мерам мыслимости Бытия – категориям – выявляется и осознаётся, целесообразным преображением их смыслов в фундаментальной сфере каждой обособившейся теорий. Кстати сказать, этим делом и стал заниматься Иммануил Кант, чтобы оправиться от шока скептицизма Давида Юма поиском выхода из этого тупика. Потому и мы вернёмся к, казалось бы, забытому нами Канту.

Переосмысливая условия полагания предмета мышления анализом интеллигибельных способов и средств его осмысления, Кант обратился к двум разным видам суждений о предмете осмысления: к суждениям аналитическим и синтетическим.

Первые судят о том, что уже известно, раскрывая известное перечислением элементов той общности, которая определена именами их вида, рода и класса. Ничего нового этот вид суждений не открывает в предмете осмысливания. Его формула та же, что и у всех суждений: «Все S есть (не есть) P». Но они лишь констатируют принадлежность разных объектов мысли к той или иной, нами же определённой их общности. Это суждения – демонстрация познанного и на открытие чего-либо нового они не претендуют. Поэтому ни Канта, ни нас они не должны интересовать.

Другое дело – суждения синтетические! Только они прибавляют к нашему знанию нечто впервые открытое в осмысливаемой реальности. Именно в них таится и реализуется возможность приращения и преображение имеющегося знания. Но ведь и их форма: «S есть (не есть) P». Только здесь само это новое P творческим открытием своей объективной сути претендует (не претендует) на принадлежность к общности S. Но нас интересует тот случай, когда новое P (новый вид или индивид) по своим определениям не тождественен общему определению известных видов, родов и классов. Открытое разуму новое свойство у осмысливаемых явлений бытия не позволяет ему войти на ряду с другими в существующую систему классификации знаемого (в известное S). Оно либо радикально преобразует общее определение S, либо образует начало новой общности – нового вида, нового рода, а то и нового класса (новое S).

Суждение о необходимости такой операции есть формула гипотезы, смыслом своим приглашающей к её обсуждению, к её доказательству. Такие суждения называются синтетическими. Именно в них впервые предъявляется фундаментальной теории первые шаги на пути к научному открытию. Таково формальное условие смысловой реализации творческой мысли. И только ответ на вопрос о возможности в логике мышления синтетических суждений подготовит и ответ на вопрос о возможности познания объективной реальности. Именно возможность и тем более необходимость синтетических суждений остро ставит перед нами проблему изначальной креативности всех сил человеческой субъективности. И суть её, по Канту, именно в определении логических потенций синтетических суждений! И эмпирика, и рационалиста так и тянет к поиску этой сути в способности обобщения результатов воздействия внешней природы на рецепторы нервной системы. Кант тоже обращается к чувственности человека. Более того – только к ней, но лишая её при этом пассивной рефлективности (формулы S >R), а тем самым – её «отражательности».

Продолжить чтение статьи