Начало лета снова отметилось спорами о третьей русской беде – Едином государственном экзамене. Защитники ЕГЭ, как всегда, существенно уступали его противникам в числе, проигрывали в качестве аргументации, но имели существенную фору в виде эфирного времени, громкости звука.

 
Сразу оговорюсь: никакой личной заинтересованности в наличии или отсутствии такого инструмента, как ЕГЭ, у меня нет – дети окончили школу достаточно давно, внуки еще маленькие и, надеюсь, им сдавать ЕГЭ не придется.

Поэтому имею все основания считать свою точку зрения нейтральной и независимой. Причиной же тому, что я посчитал необходимым включиться в дискуссию, является то, что, по моему мнению, подоб­ная схема итоговой оценки знаний школьников не ограничивается собственно вопросами образования.

За рамками споров остаются некоторые весьма важные аспекты, характеризующие как состояние государственного управления образованием, так и общую идеологию проводимых реформ.
 

Начну издалека.

Еще 10–15 лет назад в сознание граждан России усиленно вбивалась мысль об ущербности и отсталости советского образования. Сейчас подобные нападки встречаются редко. Поэтому лоббисты и движители реформы ограничиваются тупой и ничего не значащей формулой – дескать, существовавшая (до ЕГЭ) система образования не соответствует требованиям времени.

Но вот за что спасибо демократам, либералам и высоковластным капиталистам, так это за открытые глаза – за последние 20 лет.

Во-первых, мы, не развращенные зарубежными поездками, как-то очень быстро поняли, что качество советских товаров (особенно продовольственных) на порядок выше импортного ширпотреба. А тот импорт, за которым стояли очереди, был исключением из общего правила. Он на самом деле был качественным, но только благодаря квалификации и придирчивости наших торговых представителей.
Во-вторых, вопреки многолетним интеллигентским завываниям о том, что в СССР учат не тому и не так, с открытием границ началась «охота за головами». Прежде всего за математиками, физиками, программистами. Последнее на первый взгляд вообще было не вполне понятно. К моменту массовой эмиграции программистов подавляющее большинство компьютеров в нашей стране отставало от уровня компьютеризации Западной Европы и США почти на два поколения. Однако в этом и было преимущество наших ребят (а также болгар и индусов). Они были вынуждены постоянно работать в условиях ограниченных ресурсов – прежде всего дисковой и оперативной памяти. В результате программы на выходе получались очень экономичными, красивыми и эффективными. А для этого нужен был соответствующий уровень не только математической подготовки, но и воспитанное (школой, вузом, самой жизнью) умение мыслить нестандартно и изобретательно.

В течение всего советского периода дипломы наши на Западе упорно не признавались. И это при том, что ни тогда, ни сейчас никто не спорит, что «их» докторская степень примерно соответствует нашей кандидатской (по совокупности знаний, опыта, навыков и способности работать в науке самостоятельно), а звания профессора у нас и, например, в США, вообще несопоставимы.

Можно было предположить, что с переездом наших ученых и технических специалистов к местам, максимально обеспеченным всем необходимым, западная наука пойдет вперед семимильными шагами. На первых порах все на то и указывало. Во всех западных странах (даже тех, кто вроде бы в рядах лидеров НТП ранее замечен не был) произошел мощный качественный скачок. Прежде всего это проявилось в развитии персональных ЭВМ и мобильной телефонной связи.

Но уже через несколько лет все прекратилось. Нет, на первый взгляд процесс продолжался, компьютеры и телефоны продолжали совершенствоваться. Только это совершенствование все более и более напоминало топтание на месте – качест­венного рывка более не происходит. И компьютеры, и телефоны накачиваются новыми функциями, пополняются ресурсами, часть которых даже не может быть пока использована. И все. . . 

Американская космическая отрасль, надо честно признать, «легла» практически полностью – шаттлы износились, станции американцы никогда делать не умели (даже несмотря на выгоднейшее расположение космодрома), а новую ракету-носитель изобрести – толку не хватает. По существу, американцы сейчас находятся на положении бедных родственников, живущих абсолютно за счет доброй воли родственников богатых. То, что они навязали условия эксплуатации МКС, в соответствии с которыми они всегда главные, принципиально положения не меняет. У наших всегда остается возможность уйти со станции, оставив ее «начальству», а самим постро­ить другую.
Как бы умильно ни закатывали глаза представители наших властей, восхищаясь импортными «тачками» в своих служебных и личных гаражах, по существу, автомобили XXI века отличаются от автомобилей века предыдущего только большей мощностью, большей безопасностью, ну и дизайном. По странному стечению обстоятельств именно в СССР великих достижений в области автомобилестроения не было. А значит, не было объективных предпосылок для радикального технического прорыва, и, значит, увозить на Запад было нечего.

И тут начинаются логичные воспоминания, аналогии и сравнения. Почему-то в ХХ веке в США и Западной Европе было четыре основных всплеска активности научно-технического прогресса. И каждый из них совпадал с окончанием очередной крупной войны и очередной волны эмиграции.
После Первой мировой войны американцы получили телевизор и вертолет, Питирим Сорокин, Иван Шмелёв, Николай Бердяев и еще несколько десятков философов с известного парохода стали основателями нескольких философских школ. Примеры можно приводить и приводить.
После Второй мировой войны в США чудесным образом начала развиваться кибернетика и ядерная физика. При этом  нельзя сказать, что в этих областях американцы должны быть благодарны советским ученым (вторая волна из СССР была куда как менее многоводна и состояла в основном из диссидентов и писателей с неочевидным талантом). И компьютеры, и бомбы, и ракеты в США создавали в основном немецкие инженеры. Западная Европа – прежде всего та же Германия и Франция, а также, безусловно, насыщенные великими учеными до войны Швеция, Норвегия и иные страны – от последней большой войны так и не оправилась.

Понятно, что в обоих случаях говорить о достоинствах советской школы нельзя – эмигранты учились в других школах. Но, во-первых, советская школа переняла все лучшие традиции школы русской, развила их и усовершенствовала. Во-вторых, высокий уровень профессионализма советских научных коллективов (имеются в виду реальные научные школы, а не инкубаторы для кухонной интеллигенции) предполагал наличие обратной связи. Можете представить, что Курчатов или Капица набирают сотрудников из числа бакалавров да магистров, некогда успешно сдавших ЕГЭ и более ничем себя не проявивших?

Третья волна эмиграции с мировой войной не связана, но связана с холодной войной и пришлась на самый пик идеологического противостояния двух систем. Эта волна привела к тому, что Запад стал подозрительно быстро настигать нас в научных областях, связанных с оборонной промышленностью. Возможно, появились «новые» идеи в разных отраслях фундаментальной науки, но к тому времени ученые этого уровня уже говорили на языке, слабо поддающемся популяризации. Поэтому такие достижения для широких слоев любителей-непрофессионалов остались неведомыми. Кстати, американцы сразу после того, как третья волна начала набирать силу, предусмотрительно поставили клапана в виде поправки Джексона–Веника и других ограничений по экспорту передовых технологий в СССР (но не в страны Восточной Европы). В течение первых десяти лет Запад обзавелся персональными компьютерами (которые до следующей волны так и прозябали в статусе забавных игрушек), подозрительно поспешно свернул программу «звездных войн», достиг неожиданных успехов в развитии бытовой и оргтехники.

Четвертую волну волной назвать, наверно, и нельзя. Так, что-то вроде длительной вахты. Уехавшие российского гражданства не теряли, от него не отказывались, грязью свою Родину не поливали. Уезжали поработать и заработать. При этом принявшая их сторона явно внакладе не осталась. Выше я уже говорил об успехах в развитии информационных систем и мобильной связи. О том, на каком уровне те же технологии находились в конце 90-х гг., мы даже догадываться не можем – все было надежно и повально засекречено.

Сейчас вроде бы намечается обратный процесс – некогда покинувшие отечественные научные коллективы блудные дети времен перестройки не прочь вернуться обратно. Разговоры об этом ведутся на самом верху, и если бы говорящие об этом не рассчитывали на отклик в сердцах и умах потенциальных реэмигрантов, скорее всего с подобными инициативами бы не светились – слишком неосмотрительно.

При этом неизбежен вопрос: с чего бы это? Предположение о том, что патриотизм взыграл, не проходит – слишком он был незаметен 15–20 лет назад. Платить стали мало? Это уже ближе к истине. Но тогда другой вопрос: а почему? С годами-то профессионализм растет, карьера вроде тоже должна быть в порядке. Может быть, причина в другом: завезенные когда-то идеи кончились, новых нет, а ремесленников и своих хватает. Вот и навострились наши вахтовики за свеженьким. Правда, отношение к ним в отечественных научных коллективах вряд ли будет радушным, а вновь обретенные коллеги – открытыми. С учетом сказанного новая президентская затея со «сколковской пилорамой» уже не выглядит такой безобидной.

Понимаю, что такое предположение многим покажется спорным. Ну так укажите, в чем его противоречивость!
Только не надо про преимущества западных научных систем. Мы 70 лет Советской власти тоже не кочедык модернизировали. По совокупности достижений – и в фундаментальных, и в прикладных областях – достижения советской науки несопоставимы ни с какой-либо отдельной западной державой, ни со всеми вместе, даже помноженными друг на друга. А вот они, похоже, все это время питались «осбирками» – подбирали все то, что падало с перегруженных транспортов великой советской науки.
То же обстоятельство, что Нобелевские премии нашим ученым доставались крайне редко, ни о чем не говорит. Награда эта всегда была крайне политизирована и идеологизирована, а обилие премий, выданных американцам, вообще выходит за рамки каких-нибудь приличий. Достаточно вспомнить хотя бы историю Джона Нэша (известную у нас по фильму «Игры разума»). Оказывается, Нобелевская премия может быть присуждена даже сумасшедшему математику, если математик – американец.

Казалось бы, чего проще – если даже после 20 лет умышленного развала систем образования и науки, доставшихся новым начальникам в наследство, они способны генерировать направления и отдельные идеи, без которых Запад жить не может – не надо ничего ломать. Если же реформаторский зуд нестерпим, проведи какой-нибудь косметический ремонт – добавь предметов, насыть материально-техническую базу, заинтересую ученых, школьных и вузовских преподавателей в поиске новых Ломоносовых и Королёвых.

Вместо этого наше Министерство образования (при активной и мощной поддержке со стороны президента, между прочим) взяло курс на так называемый болонский процесс. Основными требованиями которого являются переход к двухступенчатой системе высшего образования – бакалавриат и магистратура и унификация ученых степеней. При этом предполагается, что магистратура должна быть платной. Зато дипломы бакалавров и магистров, выданные в России, будут признаваться всеми странами, к этому болонскому процессу присоединившимися.

Правда, остаются некоторые вопросы, ответы на которые почему-то никто давать не хочет, да и искать, похоже, тоже.

Во-первых, неясно, что будет с нашими кандидатами наук – в Европе таких степеней нет, а по уровню научной подготовки наши кандидаты как минимум не хуже европейских докторов.

Во-вторых, не очень понятно, куда девать бакалавров. Из высказываний официальных лиц, ответственных за эту реформу, можно сделать вывод, что бакалавриат будет заканчиваться там, где в советское время заканчивался второй курс – то есть по получении студентом знаний общего характера.

Возможно, будут даваться и некоторые специальные знания, но с таким расчетом, чтобы выпускник не был привязан к конкретной отрасли (заметим в скобках, что ныне и отсутствие специального отраслевого образования не мешает занимать министерские должности – была бы родословная да соответствующий круг общения), а мог бы менять не только сферу применения своих знаний, но и страну, в которой эти «знания» будут применяться.

Для Запада это, может быть, и нормально. А вот в России многочисленная толпа бакалавров вряд ли будет востребована. И дело здесь не столько в требовательности менеджмента хозяйствующих субъектов (она сейчас тоже нередко бывает искривленной и непонятной). Возможно возникновение проблемы в самой работе бакалавра в производственном коллективе. Промышленное и сельскохозяйственное производство в нашей стране всегда велось и ведется в условиях ограниченных ресурсов – не только материальных, трудовых и денежных, но и временных. Это обстоятельство обуславливает необходимость выработки нестандартных решений не только в масштабах отрасли или отдельного предприятия, но и на каждом рабочем месте. В результате каждый квалифицированный рабочий с определенным опытом работы способен генерировать не просто рацпредложения, но и идеи, которые по сложности и системности сравнимы с инженерными решениями. Ну и как бакалавр (система обучения которого предполагает только накачку некоторым объемом знаний, но не формирование умения ими пользоваться) будет руководить коллективами таких рабочих? А ведь есть еще и промежуточное звено управления между рабочим и инженером – работники со средним техническим образованием (техникум или по-новомодному – колледж). Они тоже традиционно умеют вырабатывать сложные схемы использования ограниченных ресурсов, организовывать выполнение отдельных мероприятий таким образом, чтобы трудозатраты были минимальными и любые возможные нормы времени могли быть многократно перекрыты.

Не легче будет бакалаврам и в среде офисного персонала. Там на первый план выходят специальные знания в конкретной области. Кроме того, существенное значение имеют элементы организации управленческого процесса, которым не обучат ни в одном вузе – такие, например, как особенности организации работы с контрагентами, личные контакты, избирательность в установлении жесткости требований к тем или иным деловым партнерам (для наиболее надежных и положительно себя зарекомендовавших могут применяться устные договоренности, для наименее благонадежных – вводиться дополнительные требования, не предусмотренные ни договорами, ни законодательством).
Следовательно, у бакалавров остается только одна реальная дорога – в подмастерья к западным коллегам. Представляется, что здесь допущена принципиальная ошибка. С высокой степенью вероятности можно предположить, что реформа высшего образования в России проводится не только при поддержке и одобрении западных «партнеров», но и при их непосредственном участии и лоббировании. При этом потенциальные работодатели (зарубежные) наших будущих бакалавров почему-то уверены в том, что повторится ситуация прежних массовых выездов и эмиграций – на должности лаборантов и третьих помощников к ним будут приходить высококвалифицированные русские специалисты, каждый из которых один стоит целой лаборатории и может индивидуально генерировать идеи и их реализовывать.

Нет. После того как наша система образования будет приведена в соответствие с западными стандартами, ситуация станет социально и профессионально справедливой – на должности подсобных работников и лаборантов будут приходить именно подсобные работники и лаборанты, могущие делать только то, что определено долж­ностной инструкцией – не меньше, но и не больше.
Впрочем, это не наши проблемы. Если на Западе появилась своя кухонная интеллигенция, которая от зависти к более умным и умелым российским ученым не погнушалась пролоббировать продвижение болонского процесса в России, то удар пришелся не только по нашей науке. Запад тоже потерял поистине неиссякаемый источник для своих наук и практик.

Другой стороной перехода к болонскому процессу скорее всего стало несоответст­вие уровня будущих бакалавров уровню выпускников средних школ. Не очевидна, но и не невероятна ситуация, при которой выпускники школ (особенно победители и участники олимпиад и творческих конкурсов) окажутся более предрасположенными к научной работе, нежели выпускники вузов первой ступени (бакалавры). Уровень способности к научной работе будущих магистров пока выводим за скобки – здесь будет дополнительный отбор, в ходе которого, возможно, основным критерием будет именно желание и умение работать в науке. Хотя платность обучения в магистратуре может серьезно нивелировать подобный подход.

Таким образом, возникает необходимость соответствующим образом скорректировать и среднее образование. Выход был тоже подсказан с Запада – переход на оценку знаний по системе единого государственного экзамена (ЕГЭ).

Уже на стадии экспериментальной отработки этого инструмента проявилось неожиданное единство всех заинтересованных слоев общества – учителей, родителей, детей, преподавателей и руководства учреждений профессионального образования (вузов и техникумов). Никогда доля тех, кто был против нововведения, не опускалась ниже половины. Еще процентов 30–40 готовы были принять такую схему оценки знаний со значительными оговорками. Кем были оставшиеся 10–15 процентов (поддерживающих ЕГЭ), остается только гадать.

Я, например, отношусь ко второй категории – к тем, кто считает, что ЕГЭ имеет право на существование, но с оговорками. Точнее, с одной оговоркой – применение ЕГЭ должно быть существенно ограничено. При этом этот метод оценки знаний, по моему мнению, может быть использован только в отношении двух групп выпускников.

Первая группа – это те, кто в дальнейшем не собирается получать какое-либо профессиональное образование. Причем под профессиональным образованием следует понимать любую его ступень – от специалитета в высших учебных заведениях до обучения в аналогах бывших профессионально-технических училищ. Тезис о том, что рабочим не нужны знания и навыки сверх тех, что содержатся в тестах ЕГЭ, может быть опровергнут одним простым примером из недавнего прошлого – первый космонавт Ю.А.Гагарин сначала закончил ремесленное училище, семилетку закончил в школе рабочей молодежи (одновременно с получением профессии формовщика-литейщика), а потом – последовательно – техникум, военное училище, академию Жуковского. Он учился практически всю жизнь. И как знать, если бы первым его образованием не было то, что сегодня называется начальным профессиональным, как бы сложилась его судьба.

Есть, конечно, рабочие места, на которых и среднего-то образования не требуется – например, курьеры, «рекламные бутерброды», грузчики, мерчандайзеры и т.п. Только не верится, что молодые люди, заканчивающие школу, изначально для себя определяют, что нигде более учиться не будут и всю свою длинную жизнь будут ограничиваться непритязательными и незаметными должностями и зарплатами.

То есть эту категорию выпускников мож­но считать виртуальной, практически несуществующей.
Вторая группа – те, кто изначально ориентируется на получение степени бакалавра и перспективу переезда в одну из зарубежных стран (в нашей стране, как уже говорилось, бакалаврам работу будет найти чрезвычайно трудно).

Вот для них ЕГЭ подходит как нельзя кстати. Более того, создается впечатление, что именно на эту категорию и рассчитана вся школьная реформа. Для того, чтобы найти теплое местечко шестерки в западной лаборатории или в каком-либо совете директоров совместного предприятия, самостоятельность мышления, креативность (как сейчас называют изобретательность) и предрасположенность ко всему новому и нестандартному не только не нужна, но и вредна (помните Молчалина? «В мои года не должно сметь свое суждение иметь!»).

Это, выражаясь языком, более понятным нынешнему президенту и современным мажорам, образование-лайт. Можно 11 лет валять дурака, потом за пару месяцев натаскаться на решение двух десятков стандартных заданий, потом примерно с таким же «прилежанием» проскочить четыре курса вуза, и все – жизнь удалась. По окончании съездить на пару лет за бугор, а потом вернуться с растопыренными паль­цами, высоко поднятой (над прочим быдлом) головой и какой-нибудь новой справкой типа МВА.
При этом, естественно, возникнет вопрос: насколько правомерно расходование бюджетных средств (сначала на школьное, потом на вузовское образование), если люди изначально не собираются работать в собственной стране, то есть на формирование российского федерального бюджета. Поэтому представляется правомерным и целесообразным установить плату за выезд – в размере не ниже фактически произведенных расходов, скорректированном на суммарную инфляцию за годы обучения. Неважно, кто будет рассчитываться – сам выезжающий бакалавр или пригласившая его сторона. Возможно, подобная мера выглядит несколько старомодно и в чем-то противоречит каким-то там международным соглашениям и неформальным договоренностям. Только оплачивать за свой счет работников для иностранных лабораторий, думаю, не хочется никому.

Наверное, следует прокомментировать и один из основных доводов в пользу ЕГЭ, многократно повторяемый его апологетами. Считается, что подобная мера – соединение выпускных экзаменов с вступительными – позволит детям из провинции поступать в престижные вузы. Это вряд ли. В приведенном тезисе как минимум три слабых места.

Во-первых, почему-то умалчивается тот факт, что в любом случае уровень образования в крупном городе и в небольшом селе или рабочем поселке будет существенно отличаться. Причина не только в том, что лучшие учителя (пользующиеся спросом и популярностью в сфере образования) предпочтут более выгодные условия оплаты своего труда (с отменой льгот для сельских учителей и переводом на подушевое финансирование выбор в пользу городов становится несомненным) и более комфортные условия проживания. Сущест­вуют еще проблемы с техническим обеспечением, с тем же широкополосным интернетом, возможностями дополнительного образования и внешкольной работы. Следовательно, при прочих равных условиях выпускники сельской школы и выпускники школы городской не смогут сдать одинаково. Поэтому разработчики заданий по ЕГЭ обязательно должны столкнуться с проблемой – в расчете на кого их составлять. Если ориентироваться на городских, то деревенские почти поголовно завалят задания третьего раздела и половину заданий второго, а итоговые оценки, полученные ими, будут где-то между дореформенной тройкой и дореформенной двойкой. Если делать задания в расчете на провинцию, то горожане с блеском справятся со всеми задачами, а любая ошибка, допущенная выпускником на селе, автоматически отбрасывает его от любого конкурса оценок.
Здесь рискну поделиться собственным мнением по поводу заданий по математике (с которыми в этом году я ознакомился подробнее, чем с другими, только потому, что в свое время математика была любимым предметом). Подчеркну – мнение сугубо лично и, наверно, небесспорное, однако право на существование имеет и оно.

С 2010 года в ЕГЭ по математике было только два раздела. Так вот, первая половина заданий из раздела «Б» решается «с лету» и в уме. Причем два-три задания из них по уровню сложности таковы, что в наше время их постеснялись бы показывать не только восьми-, но даже пятиклассникам – настолько они примитивны. Ос­тавшаяся половина требует некоторых расчетов, но тоже несложных. Сами же задания составлены так, что, даже не помня логарифмических и тригонометрических формул, их нетрудно вспомнить. Замечу – это я говорю не с позиции выпускника, которого на решение этих задач специально несколько месяцев натаскивали. Это – мнение человека, который школьную математику не видел как минимум последние 12 лет (после того как дочь поступила в вуз). Третий раздел состоит из задач, которые тоже в принципе решаемы. Для уровня советской школы это примерно 8–9-й классы (исключая, конечно, некоторые элементы высшей математики, которых тогда в школьной программе не было). Но здесь выяснилась одна интересная особенность. В прошлом году заданий по геометрии в ЕГЭ (как говорят) не было. Естественно, что интерес к этому предмету и у учителей, и у школьников упал практически до нуля. А в 2010-м выяснилось, что задания будут даже по стереометрии (что требует как минимум развития определенного пространственного воображения). Возможно, я ошибаюсь, но представляется, что тем самым федеральные органы управления образованием сделали своеобразную отсечку – подавляющее большинство провинциальных школ, весьма вероятно, просто не могли переориентироваться. То есть получение в этом году 100 баллов по математике за пределами ближнего Подмосковья или окраин еще нескольких крупных городов практически невозможно. И это не значит, что сельские и поселковые ребята менее умны или предрасположены к продолжению образования – просто их не всему вовремя научили.

Во-вторых, не учитываются другие аспекты, в частности, разница между уровнем доходов в провинции и в центре. Ученик, сдавший ЕГЭ даже на 100 баллов, прежде чем принять решение о направлении документов в престижный столичный вуз, должен трезво оценить, сможет ли он (даже с помощью родителей и других родственников и знакомых) обеспечить себя на все время учебы? Да, в небольших городках и поселках есть весьма обеспеченные семьи. И не только по местным или региональным меркам. Но дети из таких семей имеют и возможность получить дополнительное образование (через привлечение нескольких репетиторов), и продолжить обучение в вузе, более престижном (по мнению нынешних «хозяев жизни»), чем МГУ и даже чем СПГУ.

Наконец, в-третьих, переход на ЕГЭ, разрекламированный как мера антикоррупционная, коррупцию при поступлении не истребил, даже не уменьшил. Лишь несколько изменил ее структуру. Притчей во языцех стало в 2009 году (первом году, когда применение ЕГЭ стало обязательным для всех) количество стобалльников из отдельных регионов нашей необъятной Родины.

Во что это вылилось, явно и рельефно продемонстрировал эксперимент, проведенный на филологическом факультете МГУ. Там решили перепроверить студентов по тем же заданиям, которые они якобы сдавали во время выпускных экзаменов. В результате около 80 процентов с заданием не справились, в том числе около 20 процентов допускали более пяти ошибок на страницу. При этом самым удивительным оказалось решение руководства вуза – никто по результатам такой проверки отчислен не будет. Это понятно – законных оснований нет, тут лоббисты от ЕГЭ позаботились, пути отхода прикрыли. Удивило другое – официально было объявлено, что по итогам первой сессии отчислено будет не более тех самых 20 процентов. То есть нам фактически объявили:
– результаты ЕГЭ, привезенные из провинций, не могут считаться адекватными и скорее всего являются итогом каких-то коррупционных схем;
– 60 процентов поступивших по таким ЕГЭ будут продолжать обучение как ни в чем не бывало. Наивно полагать, что сами подобные студенты не подозревали, как это у них такие хорошие результаты нарисовались. Значит, они допускают возможность получения отметок не за конкретные знания, а за взятку. И, следовательно, эти трое из пяти обучающихся в течение всего срока обучения будут являться потенциальными взяткодателями;
– через пять лет в народное хозяйство придут выпускники, 60 процентов которых считают взяточничество нормальной прак­тикой. Президент Медведев объявил «крестовый поход» против коррупции, но пока он никуда не продвинулся. А, значит, все эти псевдостобалльники с той или иной степенью успешности интегрируются во взрослый мир, построенный для них «старшими товарищами».
Таким образом, я – за ЕГЭ. Только пусть он будет очень-очень ограниченным и платным. Вроде спецшкол для умственно отсталых детей из обеспеченных семей. Разумеется, при этом предполагается, что дальнейшее обучение (даже в ПТУ) для лиц, изначально выбравших ЕГЭ, может быть доступно только после сдачи полноценных школьных экзаменов.

Уже в этом году выяснилось, что комплекс представлений об образовании, сформировавшийся в среде власть имущих и выдаваемый сейчас за широко поддержанную народом точку зрения, значительно шире и сложнее. На свет появилась так называемая Национальная образовательная инициативы «Наша новая школа». В ней довольно прозрачно определены приоритеты и ориентиры следующего за ЕГЭ этапа реформы образования. Но об этом – как-нибудь в другой раз…

Отечественные записки. № 10 (208) (17/06/2010)

www.sovross.ru

Не могу  согласиться с автором в том, что за реформами российского образования стоит некий политический умысел трансконтинентального масштаба. Но реформируется наше образование так, как если бы он, действительно, имел место.

Владимир Кудрявцев

По теме на сайте и окрест:

Кампания под лозунгом «…Плюс ЕГЭизация всей страны» в «минусах» (новостная рассылка Владимира Кудрявцева)

Двойка за ЕГЭ - взрослым или детям?

Владимир Кудрявцев. ЕГЭ: образ темного царства в мутном зеркале (заметки на полях "круглого стола" в Госдуме)

Больное место из трех букв, или ПерлЕГЭгогика 

Не пугай ученого! (из выступления министра образования и науки РФ А.Фурсенко на IX Съезде ректоров России, комментарии В.Кудрявцева)

ЕГЭ: быть. не быть. быть, но каким?