В столице учатся 70 тысяч детей мигрантов, большинство из которых плохо знают русский язык. Гастарбайтеры со всего Восточного округа Москвы везут детей в школу № 1076 — единственную в округе, где русский преподают как иностранный. Да, уровень образования снижается, признают учителя, но не из-за иностранцев, а из-за русских школьников. Администрация делает ставку на тех, за кем истинное будущее района: помимо русского их обучают музыке, танцам, теннису и бесплатно кормят.

Район Гольяново на северо-востоке Москвы — один из самых опасных, лидер по числу квартирных краж — в числе рекордсменов по количеству трудовых мигрантов. Пока иду к школе, не встречаю ни одного славянского лица. Из-за пятиэтажек и расписанных граффити гаражей проглядывают обшарпанные стены школы № 1076. Металлоискатель на входе преодолевают две мусульманки в хиджабах.

Школа как школа, только ремонта давно не было: обшивка на дверях ободрана, линолеум расцарапан так, что можно споткнуться. Кубки, выставленные в холле, завоевала на спортивных соревнованиях команда, почти целиком состоящая из афганцев. В школу принимают любых детей иностранцев: нужны только медицинская справка и свидетельство о рождении.

В кабинет директора влетает полненькая учительница.

— Ну не напишем мы этот диктант! У меня пятый класс писал — шесть двоек!

Дверь закрывается, голоса стихают, проблемы школы, где 200 из 500 детей — мигранты из ближнего зарубежья, улягутся, как в любой другой школе, за чаем и тортиком.

Черные чумазые чертята

В классе маленькие столы и стульчики, над партами возвышаются шестнадцать одинакового угольного цвета детских головок. Мы на уроке русского языка для самых младших мигрантов, в первый класс они пойдут только в будущем году.

— Давайте сделаем гимнастику для язычка. Почистим язычком верхние зубки, — говорит молодая светловолосая учительница. — Молодцы! Теперь нижние. Теперь губки вытянули трубочкой: «У-у-у-у».

Как дети понимают речь педагога — загадка: месяц назад они не знали по-русски ни слова.

— А теперь давайте прочитаем стихотворение про мышку. Повторяйте за мной: «Ышка-ышка, я мышка-малышка, — педагог делает паузу, чтобы услышать класс. — Жу-жу-жу, я с кошкой не дружу. Ош-ош-ош, у меня от кошки дрожь».

На стенах класса плакаты с цифрами, временами года, животными.

— Я беру свою волшебную палочку, — учительница берет указку и показывает на нарисованную на плакате репку.

— Кто правильно скажет название сказки?

Кудрявая девочка с угольными волосами тянет руку с упорством Гермионы из «Гарри Поттера».

— Русская народная сказка «Репка»! — говорит она четко и без южного акцента.

— Молодец! А кто назовет мне персонажей этой сказки? — учительница примагничивает к доске лица Деда, Бабки, Внучки, морды Жучки и остальных зверей.

— Иди сюда, Икрамжан. Кто первый тащит репку?

— Дедка! — указывает полненький мальчик на бороду Деда.

— А второй?

— Бабка!

— А кто еще поможет Икрамжану?

— Внучка!

— Мышка!

— Нельзя кричать с места. Надо тянуть руку. А что помогло вытянуть репку?

— Дружба! — хором отвечают дошкольники.

Уроков русского языка у детей 38 часов в неделю. Их также обучают петь русские песни и танцевать. Это примерно то же самое, чему наших малышей учат в группах детского сада, в духе «танца маленьких утят». Но с этими детьми никто не занимался, они росли на рынках. Теперь с каждым из них индивидуально работает логопед.

— Родители удивляются, жестами спрашивают, сколько стоит, и не могут понять, что бесплатно, — шепчет мне директор школы Светлана Фомичева, с которой мы слушаем урок. Она громко говорит учительнице:

— Вы в следующий раз хоть репку им принесите, чтобы знали, о чем рассказывают…

Школа русского языка (ШРЯ) работает при школе № 1076 с 2006 года как отдельное подразделение. Дети в ШРЯ целый день изу­чают только русский. Обучение длится год, после чего иностранец переходит в обычный русскоговорящий класс в соответствии со своим возрастом, а ходить на занятия по русскому языку продолжает по вечерам. Специализацию по преподаванию русского языка как иностранного получили 16 учителей, в том числе учителя музыки и группы продленного дня. Потому что дети гастарбайтеров есть в каждом смешанном классе.

— У нас в третьем «Б» один русский остался, и тот Мухамеддинов. Для нас теперь иностранные имена произносить — в порядке вещей. А раньше не то Перманганат его зовут, не то Перманент, — смеется директор. Она шустрая и поджарая, похожа на мышку. По специальности — преподаватель математики на английском, она несколько лет проработала в разных странах Африки и среди иностранцев чувствует себя как рыба в воде. Или, вернее, как миссионер.

— Если мы хотим, чтобы мигранты адаптировались и успешно работали, они должны учиться вместе с русскими детьми. Когда мигранты будут знать, что ребенок может получить здесь образование, миграция будет качественнее.

В школе больше всего детей из Киргизии, Таджикистана, Афганистана и Азербайджана. Приезжие из бывших русскоговорящих рес­публик типа Грузии или даже Украины русского языка тоже уже не знают, их приходится учить в этих же группах.

«Я проснулся ранним утром», — коряво выводит на доске мальчик лет одиннадцати с раскосыми глазами. Он уже пишет, а месяц назад едва мог поздороваться. Мы в старшей группе ШРЯ. Его одноклассник, не стесняясь, подбегает к доске и рассматривает кривые буквы — эти черноглазые мальчишки явно более раскованны, чем наши: могут встать, когда захотят, подойти к товарищу. Или бросить что-нибудь на пол и совершенно искренне не понимать, почему нужно это поднять.

— Я иду. Ты идешь. Он идет, — по очереди вслух спрягают они глагол.

Педагог видит во мне ревизора. Она берет несколько тетрадок и идет хвалиться. В них идеально ровно написан русский алфавит. Вот только дети не понимают, зачем учительница отбирает у них тетрадки и подсовывает мне.

— Это хорошо? — спрашивает девочка, у которой забрали тетрадку.

— Хорошо, хорошо, ты умница, — успокаивает ее учительница.

Родительское собрание в школе — это славянские мамы и неславянские папы. Потому что русский язык в иностранной семье знает только отец: женщины-мусульманки сидят дома и учить его не собираются.

— Я спрашиваю у одного отца: «Ваша жена ведь не работает, почему в школу не приходит?» А он отвечает: «Она у меня такая красивая, я ее не могу одну на улицу выпустить», — вздыхает директор.

О школе мусульманские мамы если и узнают, то друг от дружки. Поэтому более действенный метод рекламы образования — пойти к директорам рынков с просьбой оповестить отцов. Неблагополучные семьи мигрантов никак не выявляются. Дети без образования обнаруживаются случайно.

— Один ребенок в 9 лет впервые в школу пошел, потому что матери-узбечке сказали, что в Москве таких детей не учат. За дверьми их квартир бог знает что кроется, они же по семь человек в комнате живут… — разводит руками директор.

Вырождающееся поколение

— Какие с ними проблемы? Да девки за ними бегают, — вздыхает Светлана Фоми­чева. — Но меня больше травмируют проб­лемы не с этими, а с нашими. Ты дойди до остановки и попробуй не встретить пьяного и не услышать мат. Таджики хоть работают…

Мы идем мимо раздевалок. Ведро уборщицы кем-то опрокинуто, в воде плавает мусор. Мимо проходят несколько «наших» старшеклассниц — с пирсингами, макияжем, на каблуках. Провожают меня, одетую в неприметный свитер, уничтожающими взглядами. Перехватываю ответный взгляд директора и понимаю, что опрятно и скромно одетые девочки из восточных стран явно кажутся администрации школы удачной альтернативой отечественным нимфеткам.

— У нас в первом классе есть русская девочка, которую пьющая мама родила в 15 лет. Так эта девочка за месяц не выучила, как буква «А» пишется, — жалуется Фомичева.

Директор встречает бывшую ученицу.

— Вот девочка из Пакистана, поступила в медицинский колледж, — знакомит она меня с очередной чернобровой-черноглазой.

«Высокий уровень интеллектуального развития, хороший уровень учебной мотивации, заинтересованность в информации, значимость мнения о себе, творческие способности» — это результат психологического тестирования детей мигрантов в отчете о работе школы за прошлый год. Ниже психолог добавляет: «Вместе с тем у значительной части учащихся отмечается тревожность к окружающим, заниженная самооценка, неуверенность в себе. Отмечаются случаи повышенной агрессивности, вызванной боязнью интолерантного отношения со стороны других детей».

— Нет у нас межнациональных конфликтов в школе, — утверждает директор. — Проблема национализма — для взрослых. Дети-то не виноваты, когда их друг на друга натравливают. Конечно, находятся бабки, которые говорят: «Мы своих детей к вам не поведем — у вас одни черные».

— А учителя как относятся к «черным»?

— Ругают их иногда за поступки, которые для них естественны. К примеру, в средне­азиатских языках нет слова «вы», они начинают обращаться к учителям на «ты» — те визжат. Я объясняю: вы не ругайте ребенка, он же не понимает, объясните, как правильно. Некоторые педагоги уходили. Потом возвращались в ШРЯ: группа маленькая, зарплата на 20% больше, и, главное, всегда виден результат работы. А учителям обычных классов я говорю: не нравится — уходи в гимназию. Одна ушла. Давно еще, когда ЕГЭ были пробными. Она 60% двоек на ЕГЭ дала. В классе без иностранцев.

— Почему вы утверждаете, что уровень образования не снижается из-за иностранцев? Разве им не надо по семь раз повторять то, что наши усвоят с первого раза?

— По семь раз им повторяют после уроков, на занятиях в группах русского как иностранного. А когда они находятся на уроке, им внимания уделяют не больше, чем русским, требования тоже одинаковые. У нас есть образовательный стандарт, и мы его выполняем.

Мы заходим на урок русского языка в обычном шестом классе. На вопрос, кто приехал из других стран, полкласса тянут руки. Учитель диктует слова, которые нужно разобрать по морфемам. Дикция идеальная, голос громкий: те учителя, которые про­шли обучение для работы с иностранцами, выгодно отличаются от моих бывших педагогов. Ребенка-иностранца здесь могут принять в любое время в любой класс. Даже в девятый.

— У меня учительница русского языка пятерых взяла в девятый. Сказала: «Выпущу». Занималась с ними отдельно очень много. И выпустила! — гордится директор. Кажется, что она относится к воспитанию детей из ближнего зарубежья как к своей социальной миссии и отдает им предпочтение перед русскими. Правда, в ее речи восхищение сменяется порой странными жалобами. Выясняется, что вьетнамцы, например, часто обманывают и приносят фальшивые документы об образовании на родине. Свидетельства о рождении, выданные на родине учеников, вообще отдельная песня: пишут, например, «родился летом в ночь на понедельник» или ставят 17-й месяц рождения.

Согласно внутреннему тестированию процент успеваемости среди славян и неславян одинаковый. Мы заходим в кабинет к заместителю директора по воспитательной работе Евгении Григорьевой, мне показывают изложения «наших» и иностранцев — разницы мало: безграмотные славяне встречаются так же часто. «Самая большая ценность народа — язык, на котором он говорит», — пишет девятиклассник Омар Алиджан. Все изложение без единой ошибки.

Учительницы угощают меня тортиком. Они устали. Они забывают свои роли. Директор нервно закуривает:

— Гимназии и спецшколы нас оголяют. Мос­квичи стремятся отдать детей туда, потому что там «этих» меньше. Ну нельзя так! Продвинутый ребенок в любой школе будет учиться нормально. А в итоге у нас остаются те, которых надо вытягивать. Но пусть хоть троих из десяти вытянем — можно гордиться.

В глазах директора с морщинками в уголках появляется специфический учительский блеск — инстинктивное желание взять и вытащить всех куда-то наверх, к свету.

— Я не хочу сказать, что у нас учатся только неуспешные дети, — у нас есть блестящие ученики. Но их мало. Одна-две медали в год, а несколько лет не было вообще. Потому что те, кто в старших классах определился со своим будущим, уходят в продвинутые школы.

— Наша проблема — всеобуч, — кивает полненькая седовласая заместитель. — Все дети разные, а требования сверху спускают одинаковые. Ну, мы им и возвращаем сплошное вранье. Потому что все приличные дети ушли в гимназии! У нас самое дно осталось. Многие из русских — дети алкоголиков, совершенно неразвитые. Конечно, и иностранцы неразвитые, с ними не занимались, но если бы хоть наши показывали пример, те подхватили бы… Но если вы уберете иностранцев, успеваемость в школе останется такой же. Потому что неблагополучные русские дети были, есть и будут!

— Очень снизился образовательный уровень родителей, — добавляет директор. — В школу идут дети торговок. Корреспонденты очень хотят услышать, что понижается уровень образования, но я не могу сказать, что он понижается из-за иностранцев. Понижается общий уровень. Вон в одном классе у нас за диктант три двойки — и все у русских.

— А какой менталитет у мальчиков из Средней Азии! — мечтательно добавляет замдиректора. — Я иду с двумя книжками — они сразу бросаются: «Вам помочь? Вас проводить?»

У меня складывается впечатление, что в школе делают ставку именно на них. Но никто не знает, оправдаются ли вложенные средства. Для некоторых мигрантов
Россия лишь перевалочный пункт. Несколько школьников проучились год и уехали в Америку. Двое даже не забрали аттестаты. Выпускница-афганка уехала в Германию к афганскому жениху. Остальные, по словам директора, поступают в колледжи и вузы. Учителя сходятся во мнении: дети гастарбайтеров более активны и более мотивированы.

— Они жутко расстраиваются, когда им ставят тройки и даже четверки. Ведь им здесь нужно закрепиться, — говорит учительница «смешанного» начального класса Татьяна Нагиева.

Выросла репка

В актовом зале концерт, подготовленный младшими воспитанниками ШРЯ. Группа «черненьких чумазеньких чертят» со смехом вбегает на сцену. Глаза-угольки горят.

— Первокла-а-ашка, первокла-а-ассник, у тебя сегодня пра-а-а-аздник, — фальшиво, но очень четко заводит малышня под клацанье пианино. Они поют еще пять песен и с выражением читают стихи.

Концерт смотрят несколько мусульманок, завернутых в хиджабы. Почти у каждой на руках еще минимум один малыш. Они не понимают, о чем поют на сцене их дети. Матери мигрантов приходят в школу редко, а если приходят, слова учителя им переводят собственные дети.

На сцене спектакль по «Репке», роль которой играет стул с картинкой. Шестилетние дети уже общаются между собой по-русски.

— Бабка, сюда! — руководит Дедка из Киргизии своей сказочной «женой», которая по ошибке встала за Внучкой.

Стул надо опрокинуть, когда Бабка возьмется за Дедку, Внучка — за Бабку, звери — за Внучку. Девочки и мальчики держатся за спины друг друга и, выкрикивая в зал цитаты из сказки, опрокидывают «репку». На лицах родителей смятение: в их странах девочки и мальчики никогда не станут держаться за спины друг друга.

В конце представления одна из мусуль­манок приподнимается и с трудом читает по листочку русское предложение: «Спасибо учителям школы за их великий труд».

К выходу меня провожает светловолосая ученица шестого класса.

— Мы нормально относимся к иностранцам, хотя конфликты бывают. У нас мальчик из Дагестана всех обзывает разными нехорошими словами, «шашлыком» называет, а потом говорит, что его обидели. А не надо было обзываться!

Я пожимаю плечами. Обычные возрастные конфликты. Спрашиваю в группе «ВКонтакте», посвященной школе № 1076: «Стоит туда детей отдавать?» К моему удивлению, реплик вроде «Да там же одни черные!» не следует. «Я эту школу закончил и поступил на бюджет в государственный вуз, следовательно, чему-то да научили. Ну, а насчет злачного контингента — так он везде есть», — написал бывший ученик.

На жалком подобии стадиона во дворе школы подростки лет тринадцати играют в футбол пластиковой бутылкой. Среди них лишь двое пацанов славянского вида. Рядом громко выясняет отношения смуглая компания постарше.

Спрашиваю, как пройти к метро, у двух парней лет семнадцати кавказской наружности. Один из них прощается с девушкой явно младше себя.

— Э-э, давай с нами, мы тебя проводим, — говорит он уже мне. — А ты где живешь-то? В Бутово? Оставайся у меня, я завтра на машине тебя в Бутово отвезу!

Я пытаюсь отделаться от заманчивых предложений и рассказов о дяде с внедо­рожником и вдруг соображаю, что говорю со школьниками.

— Вы в этой школе учитесь?

— Ну да, в одиннадцатом классе.

— И как?

— Да это ужасная школа, здесь даже руки нельзя помыть! Как их можно помыть, если нет воды в туалете? А контингент? Здесь же одни черные!

— Так вы же сами черные!

— Ну да, мы про это и говорим.

— И что, бывают у вас конфликты на межнациональной почве?

— Раньше были. Теперь нет. Теперь мы в одиннадцатом классе.

— Все мысли о ЕГЭ?

— Нет. Просто теперь мы эту школу контролируем. Слюшай, должен же быть кто-то в школе хозяином, да?

— Я думала, что хозяин школы — директор.

— Да мы ее раз в год на линейке видим! Директор! Что такое директор? А у меня травмат есть.

Алеся Лонская

"Русский Репортер". 18 января 2012, №01-02 (230-231) 

Справка РР

Русский для детей-мигрантов

С 2006 года в Москве действуют более двухсот «групп русского языка» для детей и 13 школ русского языка, в том числе две вечерние, — такие данные предоставила «РР» руководитель методической лаборатории «Русский как иностранный в школе» кафедры ЮНЕСКО Московского института открытого образования Ольга Каленкова.

Но все ведомства дают разную статистику. Так, миграционная служба утверждает, что в Мос­кве всего 68 школ, где есть курсы русского языка как иностранного. А в конце августа де­партамент образования города сообщил об открытии в нынешнем учебном году 245 школ с курсами русского языка для мигрантов-дошколь­ников. Подтвердить или опровергнуть факт открытия этих школ «РР» в департаменте отка­зались, несмотря на официальный запрос. Так или иначе, единая программа обучения детей-иностран­цев и специальные учебники утверждены в Москве еще шесть лет назад. Преподавателей русского языка как иностранного готовят в Институте открытого образования — на кафедре ЮНЕСКО, на курсах повышения квалификации и курсах переподготовки.

Социологи изучили питерских «чужаков»

Специалисты из Высшей школы экономики, исследовав учеников 104 школ всех районов Санкт-Петербурга, пришли к выводу, что у школьников-мигрантов мотивация к учебе выше, а уровень враждебного отношения к школе низок по сравнению с их русскими одноклассниками. Причина, по мнению исследователей, в том, что большинство детей мигрантов учатся в школах, которые посещают дети из неблагополучных русских семей. На их фоне мигрантские семьи выделяются вниманием и уважением к школе. И учителя относятся к ним лучше.

К нерусским этносам относятся около 9% школьников Северной столицы, к неславянским — около 7%. Опросы учителей и родителей показали, что те не считают мигрантами детей с Украины и из Белоруссии, зато относят к таковым детей россиян с Северного Кавказа. Поэтому составители доклада ввели понятие «заметные меньшинст­ва» — группы населения, воспринимаемые большинством как «чужие» (мигранты из Средней Азии, из Закавказья и республик российского Северного Кавказа).

Социологи не выявили различий в успеваемости между российскими детьми и иностранцами, привезенными в Россию в дошкольном возрасте. Но дети, переехавшие в Россию в возрасте старше 7 лет, учатся хуже, чем их русскоязычные сверстники. Однако надо учесть, что исследование проводилось в основном в школах, где нет специальной программы для мигрантов.

Что касается взаимоотношений самих школьников, специалисты пришли к выводу, что ни отверженность, ни популярность каждого конкретного ученика никак не связаны с его этнической принадлежностью. При этом русские дети при выборе друзей не обращают внимания на их этническую принадлежность, а вот дети мигрантов стараются общаться преимущественно с другими мигрантами.

www.rusrep.ru