Сексуальность - это человеческое в человеке

Закладки:
Просмотров: 1 870
- 0

СЕКСУАЛЬНОСТЬ – ЭТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ В ЧЕЛОВЕКЕ

В.Т. Кудрявцев

Укрощение строптивого

Как известно, душа в истории европейско-христианской культуры всегда имела заведомое преимущество перед телом. Душа – вечна и универсальна, тело – бренно и ограниченно. Еще в античности движение души представляли в виде свободного полета бабочки (Психеи). В античном мире это дополнял культ телесности, который, правда, нельзя признать однозначным явлением. С одной стороны, его ярчайшим манифестом были олимпиады, с другой, - он проявлялся в практике дионисийских излияний и гедонистического чревоугодничества. Христианство (особенно – католицизм), сохранив высокое почтение к душе, избрало путь обуздания тела – низменно-плотского начала в человеке. В этом смысле, например, Зигмунд Фрейд – типичный наследник христианской культуры. Да, он, конечно, «попрал общепринятые устои», «сорвал маску ханжества» (которая одновременно оказалась фиговым листком), обратив внимание общества на «низменную» плоть и даже на самое «низменное» в самой этой плоти. Однако весь пафос концепции Фрейда - в драме прорывающихся не просто наружу, но и претендующих на то, чтобы занять более высокое, законное и социально одобренное место плотских влечений, страстей, мечтаний и грез. А в ответ этому – давление культурных норм извне через внутреннюю цензуру Я (своего рода цербера-наместника социума). В результате само это «плотское» вытесняется, сублимируется и т.п. – стирается из памяти, вновь прикрывается «фиговыми листками» разного рода символов, т.е. «выдает себя» за нечто другое, более приемлемое с точки зрения общественной морали…

Но возникает вопрос: а, собственно, плотское ли все это? Является ли, например, наличие гениталий причиной сексуальности? Вероятно, - ровно настолько, насколько наличие мозга может быть названо причиной мышления. В первом случае причиной все же логичнее считать наличие того, кто (что) способен (способно) вызвать сексуальное влечение, во втором – возникновение проблемы, которую нужно разрешить. Но сейчас главное даже не в этом. Сама по себе плоть источником никаких «низменных» импульсов и влечений служить не может (ср.: «зов плоти»). По большому счету, она нуждается только в одном – в поддержании своего биологического существования. Хорошо известно, что человек, находящийся в коматозном состоянии напоминает даже не животный организм. Животное своевременно получает сигналы о возникающих нуждах и активно удовлетворяет их на основе многообразных рефлексов: ориентировочных, пищевых, оборонительных и др. Кома лишает этой возможности, и пребывающий в ней организм уподобляется, скорее, вегетативному, растительному. Его биологическое существование могут специально поддерживают лишь медики.

В плоти животных мы также не обнаруживаем ничего «низменного». Это – просто захват и поедание пищи, органические отправления, продолжение рода и т.п., которые выглядят закономерно и естественно. Кое-что из этого может даже притягивать цивилизованного человека, вызывать у него восхищение. «Китовые свадьбы» у побережья Норвегии уже стали статьей туристического бизнеса, в определенный сезон туда стекаются люди из самых разных уголков мира только ради того, чтобы запечатлеть это зрелище при помощи фотоаппарата или видеокамеры. Человек признает такое «плотское» в животном, но начинает «обуздывать» его «аналоги» в себе. Скажем, - «укрощать» свою сексуальность, которая, как он убежден, представляет собой именно такой аналог.

Те, кто разделяет это убеждение, часто приводят аргумент «из жизни»: посмотрите, говорят они, бараны в стаде напрыгивают на баранов. Просто так – для удовольствия, а не продолжения рода ради. Кстати, из данного аргумента, по сути, исходят и теории природной «бисексуальности» человека. Вообще-то, в этологии и зоопсихологии это известно как форма обучения молодых особей, а вовсе не как проявление какой-то природной бисексуальности. Матушка-природа очень избирательна. В отличие от своего царя, увы... А молодые бараны, напрыгивая друг на друга, удовольствия не получают. Как не получают они удовольствия, и напрыгивая на овец. Уже упомянутые киты выскакивают из воды и спариваются в воздухе лишь на несколько секунд. На сей счет имеется даже специальная статистика. Так, у слонов интромиссия (введение полового члена во влагалище) продолжается меньше минуты, у быка — около 23 секунд, зато спаривание может быть очень частым. Подсчитано, что один бык за 6 часов спаривался 77 раз, а пара львов в Дрезденском зоопарке за 8 дней - 360 раз [14]. Какое уж тут удовольствие? Это всего лишь инстинкт. Удовольствие начинается там, где кончаются инстинкты. А инстинкты кончаются там, где начинается культура.

Но тогда что мы собираемся «укрощать»? Инстинктивное? Животное? Низменное? Плотское? Для религии, философии, специальных наук тело становится той ареной, на которой душа «борется» со своими собственными страстями, принимая их за плотские. Попытки (сами по себе достойные сочувствия на фоне общего положения!) слегка «превозвысить» тело, например, назвав его «знаком души» (Гегель), радикально ситуации не меняли. Ведь знак освящает нечто извне, с позиций чего-то более высокого, а не потому что само это «нечто» того заслуживает.

У Гегеля тело «освящается» с позиций «души». Впрочем, задолго до Гегеля сексуальные отправления тела традиционно получали свое «освящение» в мифологии, культах, ритуалах, обрядах народов мира, фиксировались в базовых этнокультурных архетипах и символах (см. подробнее: [2], [4], [7], [8]). Это лишний раз говорит о том, что человеческая сексуальность является феноменом культуры, который имеет свою историю.

Пубертат – «клубничная поляна» для взрослых?

Как известно, на нашей планете еще сохранились архаические культуры, социально-экономический уклад которых не менялся на протяжении тысячелетий. Представителей одной из таких культур, живущих на островах архипелага Самоа - он расположен в юго-западной части Тихого океана на полпути между у Гавайскими островами и Новой Зеландией, - в прошлом веке изучала американская исследовательница-антрополог Маргарет Мид. Она сделала сенсационное открытие, которое принесло ей всемирную известность. Оказалось, что у детей-аборигенов отсутствует столь привычный для их европейских и северо-американских сверстников кризис подросткового возраста. Во всяком случае, Мид не удалось обнаружить его типичных, по меркам «цивилизованного», индустриального общества, симптомов. Более того, самыми послушными и «комфортными» для взрослых являются на Самоа девочки 12-13 лет - возраст, который оценивается, по тем же меркам, как весьма «бурный» и «буйный» [9].

Говоря о подростковом кризисе, мы склонны списывать многое на так называемый «гормональный всплеск». Но с «буйством гормонов» у девочек Самоа все в порядке. Половое созревание у них даже начинается несколько раньше - они ведь южанки. Просто очень многое зависит от положения ребенка в социальной системе. На Самоа девочек сызмальства и до того возраста, который мы называем подростковым, взрослые активно готовят к замужеству, к освоению роли матери и хозяйки, а с его наступлением - выдают замуж. Девочка становится женщиной. В этой культуре попросту нет того «свободного времени» на подростковую, а затем юношескую «бурю и натиск». Социальная лестница возрастов не включает в себя той промежуточной, переходной ступени, где ребенок уже перестал быть ребенком, но еще не стал взрослым. А именно эта неопределенность переживается им как кризис «переходного возраста». В данном случае половое созревание и социальное взросление совпадают по времени. В то время как расхождение трех линий – полового, социального и органического созревания служит, согласно Л.С. Выготскому, источником возникновения подросткового возраста в истории человечества и его наступления в процессе индивидуального развития. У современного ребенка, родившегося и живущего вдалеке от экзотического мира архаики, это расхождение выражено наиболее резко.

Конечно, проще считать, что кризис, он и в Африке кризис, и ссылаться на пресловутую «гормональные перестройки». Я читал о том, как лет 20 назад на одном педагогическом совещании всерьез обсуждался вопрос, снабжать или не снабжать школьные буфеты калорийными булочками. Дескать, эти булочки «дурно» влияют на биохимию подросткового организма, провоцируя раннее половое созревание и сексуальное поведение. Замечательное объяснение! Оно снимает педагогическую ответственность со взрослого, которому остается лишь пожать плечами: что поделаешь - природа, гормоны:

Да, сексуальный лейтмотив действительно присутствует в подростковом кризисе. Но, во-первых, он не единственный, а, во-вторых, его «партитура» написана не на языке биохимии гормонов. Гормоны служат лишь его фоном и усилителем (что само по себе важно), но не более того... Кстати, сексуальность в своих элементарных формах просыпается у ребенка гораздо раньше наступления подросткового возраста. Однако ни к каким кризисам это не приводит. У подростка - особая ситуация. Через кризис он утверждает себя в качестве взрослого, по крайней мере, взрослеющего человека. А свобода в проявлениях сексуальности - прерогатива, существенный признак, критерий взрослости, право на которую он «отвоевывает» в условиях кризиса. Я говорю не только о ранних сексуальных контактах, вступление в которые может шокировать и травмировать подростка на всю жизнь. Для подростка важен не сам по себе сексуальный опыт, а то, что он дает основания бравировать своей «взрослостью» перед окружающими, в первую очередь - перед сверстниками. Поэтому для него не менее значимы косвенные проявления сексуальности, ее «знаки» - в манерах, формах повседневного общения, одежде и т.д., посредством которых он как бы заявляет миру: «я - взрослый!». И не от гормонального фона, а от того, как отнесутся окружающие к этому «манифесту» зависит характер выражения подросткового кризиса.

Это не значит, фактор полового созревания не играет особой роли в протекании подросткового кризиса. Играет, и огромную! При нормальных условиях развития организма период полового созревания (пубертат) с неизбежностью наступит, когда ему полагается наступить. Просто решающим является, во-первых, то, насколько психологически значимо переживание пубертата для самого подростка, а, во-вторых, то, в каких формах это переживание предстает окружающим и как они его оценивают.

Перескажу историю, которую рассказывал Александр Васильевич Суворов, человек не менее замечательной судьбы, чем его тезка - великий русский полководец. Сейчас он - известный ученый, доктор психологических наук. Между тем, в четыре года Саша потерял зрение, а в 9 лет - слух. В итоге он попал в Загорский интернат для слепоглухих детей, где работу с ними вел выдающийся психолог А.И. Мещеряков. Уже став специалистом, продолжив дело Мещерякова, А.В. Суворов столкнулся в том же интернате с интересным случаем. Понятно, что из опыта слепоглухого ребенка выпадают целые сферы человеческой жизни, в частности, - сфера отношений между мужчиной и женщиной. И вот однажды шестнадцатилетний воспитанник интерната по ошибке забрел в женскую душевую, где мылась девушка. Не понимая, куда попал, слепоглухой юноша начал достаточно «откровенно» ощупывать девушку. При этом у него даже не возникло специфической физиологической реакции - эрекции, не говоря уже о сексуальном поведении в целом, хотя половое созревание было в норме и поллюции наблюдались регулярно.

На мой взгляд, в представлениях о «сексуальной революции» в современной подростковой среде есть элемент преувеличения. Как подросток 1970-х со всей ответственностью заявляю: секс (не он один, конечно) также находился в центре нашего внимания - у мальчиков, по крайней мере. У некоторых уже были сексуальные контакты, а многие - к ним стремились, пусть в воображении (статистики тогда не велось). Время от времени появлялись и «дочки-матери». В глубокой конспирации делались аборты. Конечно, имел место дефицит информации, с одной стороны, и бдительный контроль всевидящего ока взрослых, значительно более консервативных, чем теперь, - с другой. А главное, взрослые масштабно не насаждали стандартов сексуального поведения, на которых они сегодня делают очень прибыльный бизнес. Что происходит сейчас? По данным Центра социологии образования Российской академии образования, 36,2% подростков полностью исключают возможность вступления в сексуальные контакты, а 37,2%, хотя и допускают ее, не торопятся воспользоваться ею в реальной жизни. 3,7% ведут половую жизнь, но при этом осознают, что поступают вопреки общественным нормам. 12,2% подростков считает сексуальные отношения в их возрасте вполне естественными [10]. Ситуация, конечно, не вызывает особого оптимизма, тем более - в условиях ВИЧ-инфицированного общества. Но посмотрите: значительная часть поколения вовсе не «потеряна», хотя большая часть этой значительной части находится в группе риска.

И группа риска будет пополняться, покуда взрослое сообщество ответственно не разберется со своими кризисами и комплексами. Опросите десяток случайных прохожих: «Что написал Набоков?». Вам ответят: «Лолиту», как будто не было ни «Дара», ни «Защиты Лужина», ни «Камеры обскуры», ни «Отчаяния»: Вспомните, с каким сладострастием (по-иному не скажешь) взрослые вчитывались в историю нимфетки, когда ее только что издали по-русски. Не психологическая драма невротика Гумберта интересовала их. А если его образ хоть как-то и привлекал, то только потому, что читатель бессознательно видел в нем свое отражение - закомплексованное, бессильное, потерянное. Я далек от тотального подозрения взрослого сообщества в дурных склонностях.

Но именно в этом - а не в коммерческой экспансии тех или иных сексуальных стандартов (она уже вторична) - скрыта главная проблема. Из общества исчезла фигура свободного, независимого, самостоятельного ответственного, решительного, мыслящего взрослого. То есть - носителя всего того, что и характеризует взрослость как таковую, того, что и должно прежде всего увидеть во взрослости подрастающее поколение. А за неимением оного, нынешние взрослые вынуждены демонстрировать детям свои другие, порой сомнительные «достоинства».

Сексуальные девиации – проблема «нормы»

Нас, конечно, настораживает, что в мире голодает 852 млн. людей, а из них - более 300 млн. детей. Но настораживает как-то абстрактно. Слишком уж далеко – Африка, Азия. Другое дело – права наших сексуальных меньшинств, в отстаивании которых мы, цивилизованные люди начала XXI века, добились небывалых успехов. Наверное, там это нам зачтется. Даром что ли католические священники пустились во все тяжкие? Если о расцвете гомосексуализма в их среде было известно еще во времена Боккаччо, то сейчас те цветочки обернулись клубничными ягодками «церковно-приходской» педофилии (о чем недавно рассказывали средства массовой информации).

Не то чтобы каждый из нас восторженно приветствует однополые браки или возможность воспитания приемных детей однополыми супругами. Мы, современные здравомыслящие обыватели, понимаем: нельзя создавать прецедентов. Сегодня мы наступим на права гомосексуалистов, завтра – зоофилов, а послезавтра у нас отберут наши собственные, куда менее экзотические, права и свободы. Давайте честно: отсюда ведь наша настороженная «политкорректность» и толерантность к «инакости» (Умберто Эко) сексуальных меньшинств. Бог с ней, с нравственной стороной дела, зададимся лишь одним вопросом. Не окажемся ли мы снова (или точнее – не оказались ли уже?) заложниками нашего расчетливого здравого смысла?

Я работаю в науке и привык называть вещи своими точными – и хорошо известными – именами. Мы имеем дело с девиациями. Как бы ни старались опоэтизировать их романисты и кинематографисты. И никто не убедит меня в том, что в наше время, иногда обозначаемое одиозным словечком «постмодерн», когда сексуальные роли инвертированы, а люди в них дезориентированы и потому не знают с чем или с кем идентифицироваться (что отчасти - правда), эти девиации должны стать легитимной нормой. Я не вижу достаточных оснований приписывать им какой-то новый статус в культуре. И не склонен думать, что «культурные революции» вершатся под голубыми или розовыми знаменами. Тот факт, что одна-единственная «норма» уступила место разнообразию девиаций, которое само по себе оценивается как норма, - лишь конвенциональный знак социального «комильфо». А вовсе не прямое следствие неких глубинных духовных и интеллектуальных прозрений современного человечества, метаморфоз коллективного человеческого сознания.

Не разделяю я и оптимистической оценки одного из лидеров современной западной социологии Энтони Гидденса, согласно которому, трансформация сексуальной «извращенности» (терминология автора) в сексуальный «плюрализм» внесла свой вклад в либерализацию общества [3, с. 59-61]. Разрастание девиантного слоя общества, который начинает диктовать нормы жизни всем остальным его слоям, с таким же успехом может свидетельствовать, например, о криминализации общества. Во времена античности на средиземноморском побережье возникали даже целые разбойничьи, пиратские республики. Какая уж тут либерализация – обычная диктатура бандитов. А Россия первой половины 90-х?

Тем более, не выдерживает критики распространенное мнение о том, что сексуальная девиантность скрыта в наших родовых исторических корнях. Это - полная чушь! Да, действительно в Древней Греции мальчиков из аристократических семей отдавали в дома других аристократов для «посвящения». Наставник-аристократ «посвящал» мальчика в форме его приобщения к наукам и искусствам, охоте, светским забавам и… сексуального сожительства с ним. Но ведь это имело сугубо ритуальный смысл. Мы же не оправдываем маньяков-людоедов ритуальным каннибализмом наших первобытных предков. Также и здесь. Кстати, как свидетельствует история культуры, отличительной чертой ритуалов являлось символическое воспроизведение различных моделей девиантного поведения. Почитайте классику - работы Мирче Элиаде об архаических мистериях [12], [13] или знаменитую книгу Михаила Бахтина о средневековом карнавале [1], где об этом подробно рассказывается и объясняется, чем это мотивировалось. Но то, что уместно в границах ритуала, противопоказано вне данных границ. Когда-то возлияния, чревоугодничество и распутство были атрибутами ритуальных вакханалий древних греков. Со временем все это вылилось за пределы культово-ритуальной практики в «широкую жизнь» и стало ее «нормой». А по-настоящему отозввалось через века и уже на другой территории – падением Римской империи, которое, как известно, началось с падения духовного.

Уже упомянутый Э. Гидденс пишет об «извращениях». В советские времена сей термин звучал зловеще, подразумевая неминуемый судебный приговор. Но если отвлечься от этого исторически привнесенного контекста, то нетрудно заметить очевидное: сексуальные девиации в самом деле противоречат тому, что «вращено» в нас богом, природой, культурой, родителями (выбирайте по вкусу). Бог, хоть и велел рожать в муках, но все-таки велел рожать. Природа заложила в нас органическую силу к продолжению рода. Благодаря культуре мы включаемся в историческую связь поколений, одновременно живя и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Ну, а сами мы – выходцы из материнского лона (а не из какого-либо другого места). Поэтому секс, равно как и любовь, есть нечто жизнеутверждающее и жизнетворное. Эрос – это подарок любящего человека любимому, олицетворяющий стремление отождествить, слить свою жизнь с его жизнью. Итогом этого слияния может стать зарождение третьей жизни, которая когда-нибудь станет способной отдавать свою и дарить новые жизни другим. Эрос – это энергия продления любви в субстрате жизни поколений. Эрос делает любовь, говоря словами Эриха Фромма, максимально «продуктивной» [11]. Ясно, что секс далеко не всегда обеспечивает детородную функцию. Но безусловная ценность воспроизводства жизни в значимых, близких, родных людях придает ему вершинный смысл, который «освящает» все наши повседневные сексуальные контакты. В этом – залог искупления первородного греха, если на то пошло. Представители первобытных племен в целях зачатия изливали семя на землю (не отсюда ли образ «матери-земли»?), а не в анус однополого партнера. И это было, как минимум, логичнее. А потому, как таковой, эрос всегда будет противостоять танатосу, который выступает, в том числе, в форме омертвевших, лишенных жизнетворческого смысла человеческих отношений. Включая отношения сексуальные. Я не знаю, утверждал ли Мишель Фуко, своим нетрадиционным сексуальным опытом собственную теорию сексуальности, или же, наоборот, оправдывал опыт теорией. Результат был один – смерть от СПИДа, трагедия личной жизни явила мрачный символ обреченности постмодернистского миропорядка. Колокол, четверть века назад отзвонивший по Фуко, теперь звонит по нам…

Наш сексолог-первопроходец И.С. Кон в полемике с гомофобами однажды заметил: любят-то ведь не пол, а конкретного человека. Отчасти с этим можно согласиться, хотя не столь уж малочисленные «любители женского пола» (как и мужского – независимо от своей собственной половой принадлежности и ориентации) могли бы обидеться на Игоря Семеновича. Но даже если и согласиться, все равно возникают вопросы. Родители любят своего ребенка, а ребенок – своих родителей. Это оправдывает инцест? Можно вопрошать и далее, но бессмысленно. В отличие от некоторых оппонентов Игоря Семеновича я не считаю его воинствующим апологетом нетрадиционного секса, врагом детей и подрывателем нравственных устоев российского общества. Просто в своих оценках он тоже опирается на допущения здравого смысла. Он тоже априори исходит из того, что любое разнообразие (даже плохое) лучше однообразия (даже хорошего). Хотя, будучи доктором философских наук и специалистом по социальной философии, И.С.Кон наверняка читал «Государство» Платона и поставлен в известность, чем может быть чревато такое предпочтение. Впрочем, с высот постмодернистской мысли (которая и представляет собой возведенное в ранг философствования здравомыслие) Платон, возможно, выглядит безнадежно устаревшим…

Конечно, человеку столь же свойственно иметь сексуальные девиации, как и не иметь их. В них также проступает его, человеческая, а не какая-то иная, сущность. В этом смысле мы вправе говорит о девиации как «вариации на тему» нормы. Да и каждый из нас не может похвастаться тем, что является носителем «чистой» нормы, воплощая собой лишь ту или иную ее вариацию. Совершеннолетний субъект, вступивший по обоюдному согласию в гомосексуальную связь, не нарушая рамок действующего законодательства, - это нормальный член общества. «Ненормальным» его делает некая «идеология», которую пытаются извлечь из его сексуальной ориентации. Причем, не важно – оправдывает ли она его или порицает. Социальный остракизм, чудовищная, пещерная практика судебных и психиатрических гонений на лиц иной сексуальной ориентации, сменилась не менее чудовищной экспансией ее идеологем и мифологем в широкое общество. Понятно, что первоначально это было реакцией на те же гонения, и гонимые хотели лишь того, чтобы окружающие их увидели, поняли и приняли. Но зато потом…

А потом – в начале XXI века в самом центре Европы, в Голландии, партия педофилов, объединившая людей, место многих из которых - в камере пожизненного заключения (в либеральных США - на электрическом стуле), запросто собирает подписи для того, чтобы пройти в парламент. Дорогу ей преградил лишь недобор подписей, предвыборная планка. Не помогли и «политкорректные» господа (господа, «политкорректность» которых была хорошо оплачена или директивно продиктована свыше), зарегистрировали партию и отбившие ее в суде от вероломных правозащитников. Пока – не помогли…

Правомерно ли приравнивать геев к педофилам? Вопрос – не к автору, и к тому же – запоздалый. Сознание «массовой нормы» de facto уже приравняло их друг к другу, возведя девиантность в легитимный ранг. Закон оценивает конечные деяния, а не тех, кто их совершил. А коль скоро деяния не совершены вовсе, и вина не за них не доказана, вместо закона – «толерантность без границ». Между тем, значительную часть жертв сексуального насилия со стороны мужчин (подчеркиваю это, т.к. насильник в наших глазах принимает всецело мужской облик, хотя среди посягателей не столь уж редко встречаются женщины) пополняют мальчики. Так, недавно во Франции состоялся судебный процесс над группой педофилов, жертвами которых стали 45 детей: из них - 26 девочек и 19 мальчиков. Похоже, гомосексуальная среда становится одним из рассадников педофилии. Так что, будем сохранять «толерантность» любой ценой? Или только до того момента, как извращенец, к которому мы были толерантны, посягнет на нашего ребенка?

Я не призываю к дискриминации, гонению, преследованию и наказанию тех, кто не нарушает закона. Просто считаю, что в общественном сознании, наконец, должны быть расставлены взвешенные, трезвые и честные акценты. Это и есть гарант безопасного, здорового и счастливого детства наших детей. Дело ведь не в девиантах, которые были во все времена и во всех обществах, а в том, как воспринимают девиации носители нормы.

Только наивный думает, что голландская партия педофилов будет защищать интересы несчастных невротизированных Гумбертов. Через нее легитимность себе и своему бизнесу пытаются вырвать у общества совсем другие – торговцы детьми в качестве сексуального товара и дельцы детской порнографии. На них пробы ставить уже негде. Зато респектабельному человечеству еще можно поставить диагноз. Правда, - весьма неутешительный.

Человек как Homo Eroticus

(вместо заключения)

Сексуальность – такое же родовое человеческое свойство, как способности творить, мыслить, видеть красоту, общаться с себе подобными при помощи членораздельной речи и без оной, переживать и сопереживать… Человек – Homo Eroticus, ибо в некотором смысле соткан он из трех эротических (чувственных) начал. Каждое из этих начал, как голограмма, выдает его цельность, изначальную не раздробленность, но иногда временно скрывается в определенных уголках нашего одушевленного до последней роговой клеточки тела.

Первое начало – креативность. Древние греки в лице Платона (у которого, по признанию героини Л. Кэролла, «уже было все ценное») со свойственным им синкретизмом гениально вообразили тождество Эроса и Эстетеса. Но им-то было легче воображать, им с Олимпа помогали. А нам вблизи среднерусских холмов приходится самим думать... И вот, я думаю, что тронное место креативности - в голове, рядышком с умом если, понятно, креативность и ум разделяют там власть. Хотя чего разделять? Это - один и тот же властелин, хотя многие со мной, наверное, не согласятся. Но я пишу не научный трактат, поэтому в дискуссии на тему вдаваться не буду (тем более, я это не раз в других работах [5], [6]). Здесь достаточно вспомнить такого креативного и умного человека, как Сальвадор Дали, который написал: «Моя гениальность - от ума, исключительно от ума...» Правда, часто креативность предпочитает чувствительные кончики наших пальцев и в виде импульса передается ближнему именно через них. Иногда следующим ретранслятором становятся картины (как у Дали), но намного чаще - руки ближнего.

Второе начало - любовь. Каждый его ищет, конечно же, в сердце. Впрочем, у русских сердце всегда было больше, чем сердце! Достаточно почитать отечественных мыслителей - Юркевича, Ильина и др., чтобы увидеть как тесно любящему и «свободно созерцающему сердцу» (Ильин) в грудной клетке индивидуума. (К счастью, русские не распарывают грудь, как японцы живот, делая харакири. А делают его японцы для того, чтобы продемонстрировать честность и искренность своих чувств и помыслов, которыми они населяют брюшную полость.)

Наконец, третье начало - сексуальность. И если в концентрированном виде прячется она порой между ногами*, то вовсе не по причине особой стыдливости. Ведь ноги обеспечивают наше самостояние (по А.С.Пушкину - залог величия человека) и прямохождение. Удел ползающих существ - совокупление, в котором сексуальности не больше чем в работе бетономешалки.

Однако живым это триединство становится лишь благодаря силе человеческого воображения. Эта сила одновременно рождает и творца, и любящего, и способного вознести до высот чьих-то чужих солнц две души на гребне вполне телесной, но отнюдь не плотской страсти.

Доминирующим чувством наших далеких предков - жителей деревьев - было обоняние. Я, правда, сомневаюсь в том, что это, действительно, были наши предки, но сейчас уж очень соблазнительно поверить эволюционистам. И вот почему. На нейрофизиологическом уровне за обоняние отвечал и поныне отвечает передний мозг, развитие которого стимулировалось нуждами половой системы. Зафиксиреум эту генетическую отметину. Затем кому-то понадобилось обтрясти деревья, и наши гипотетические предки попадали на земь, как созревшие яблоки (созревшие, видимо, для того, чтобы перейти на новую ступень развития, - это я о предках). Возникла необходимость в зрении, которое потеснило обоняние. Высокая нейрофизиологическая ответственность за зрение была также возложена на передний мозг, и он не оплошал. Но развитая способность «видеть» предполагает еще и способность «думать» (поиск, наблюдение, преследование, укрытие от преследования и т.п.). Так вот, передний мозг «нагрузили» вдогонку задачей нейрообеспечения мыслительной способности. А все начиналось с половой системы! Один известный нейрофизиолог сильно возмущался этим: мол, от мыслящей головы, «растущей» из вожделяющей головки, ожидать хорошего не приходится. Отсюда, дескать, иррационализм и агрессивность нашего мышления.

А может быть, все-таки (отчасти) вследствие этого наше мышление приобрело ту постигающую чувствительность, образность, страстность... которые мы не обнаружим ни у одной, даже самой совершенной бетономешалки?