Сегодня исполняется 190 лет со дня рождения Федора Михайловича Достоевского.

3 года назад я разместил у себя на блоге пост под названием «Почему Достоевский не мой писатель?».  

Что «не мой», осознал еще в школе. Позднее  как будто бы понял, почему. Потому что не могу идентифицироваться ни с одним его героем. С Эдипом, да хоть с Розенкранцем - могу. Со всем составом персонажей Кафки - легко. С поручиком Киже - пожалуйста (в каждом из нас сидит этот поручик). А с его героями - нет.

Может быть, это и объясняет то, почему одного писателя (не только писателя) мы принимаем, понимаем и любим, а по поводу другого, если это уместно, говорим лишь, что «не отрицаем общепризнанного значения его творчества»?

За один диалог Иван с Ивана с чертом «Братьев Карамазовых» можно считать великой книгой. Но я не нахожу в нем своего места…

Это ощущение не покидает меня и сегодня. Однако оценка представляется «усеченной», что ли. Сказал «А», а «Б» не сказал.

Сказать «Б» можно было бы «по Фрейду». Дескать, отторжение того, что есть в тебе. Вроде бы, действительно, получается все по Фрейду. Да не по Фрейду…

«Разгадку» Достоевского я давно знал, но не догадался «привязать» к своей оценке. Принадлежит эта простая и гениальная «разгадка» Михаилу Михайловичу Бахтину, автору книг «Проблемы творчества Достоевского» (1929) и  «Проблемы поэтики Достоевского» (1963). Дело в том, что, по Бахтину, у Достоевского нет героев, есть только их самосознание. Самосознание героев – его единственный герой. Живое, ходячее, действующее, чувствующее, спорящее, больное, умирающее, заново рожающееся (бывает, у
одного персонажа по нескольку раз).  Язык текстов Достоевского – язык самосознания, и только на нем они могут быть прочитаны.

А это трудно – одновременно читать и самосознавать. Это не проглатывать чужие
рефлексии, а затем переваривать их. Это значит принять «проклятые вопросы» Достоевского как свои и… не получить ответа из текста.  Ибо ответ – только за читателем. Недаром «предусмотрительный» автор записал в дневнике: «Я никогда не позволял себе в моих писаниях довести некоторые мои убеждения до конца, сказать самое последнее слово». Сформулировать свой вопрос всем так, чтобы каждый в поисках ответа на него смог бы нащупать решение своей проблемы (а порой и впервые осознать ее), - в этом и коренится природа искусства в понимании Л.С.Выготского (юбиляра следующей недели).

Достоевский – писатель-экспериментатор, писатель-игрок. Но это - жесткий эксперимент и жестокая игра с читательским самосознанием, которое втягивается в коллизии героев. Можно, конечно, отстраниться,
захлопнуть книгу, сказав: мы вам не кролики, не бирюльки какие-то: обойдемся без вашей «достоевщины». И в итоге - впасть в доморощенную «достоевщину» - ведь «проблемы Достоевского» никуда не денутся, они будут грызть нас изнутри. Только мы не будем догадываться, что именно нас грызет.

Читать Достоевского не столько сложно, сколько трудно. Сложно – это когда ты продираешься к сути, чтобы вытащить смысл. А трудно – когда через тебя продираются и из тебя вытаскивают. Продираются к твоей сути и вытаскивают твой смысл. Можете назвать это «психоанализом» (хотя и очень огрубляя). Но проще назвать это работой нормального, развитого человеческого самосознания, в которой, помимо тебя, принимает участие масса людей. Включая Ф.М.Достоевского.

Владимир Кудрявцев