30 января 1929 г. в семье московского инженера-сталелитейщика родился Александр Моисеевич Пятигорский. В будущем, которое вместилось в 80 десятилетий жизни, - удивительный мыслитель, выдающийся востоковед и самобытный писатель. Но это будущее при жизни. А мысли Пятигорского и сейчас продожают себя в нас, даже когда мы порой (с кем не бывает, и часто!) сопротивляемся мышлению. Это - главное: 

"Глупая фраза, вульгарная, никогда ее не повторяйте - "Времена были не те". Это мы были не те, люди были не те! Времена - это функция от мышления, в не мышление - функция от времени. Когда мы говорим: вот так я поступал, такое уж было время, мы себя самих репрезентируем как бездумных жалких идиотов. Времени нет, мы есть! Мы - другие - время другое"

Александр Моисеевич учился на философском факультете МГУ с моими учителями и у них (он  потом вспомнит: философия в университете началась, когда пришли Ильенков и Зиновьев), дружил с ними. Но мыслил очень своеобразно. Порой весьма непохоже на то, как делали это они. 

И все же в решающие моменты, он нередко апеллировал к ходам Гегеля, которого, по собственному признанию, не любил, тогда как мои учителя – обожали и передали мне это обожание. Впрочем, Гегель – не девочка, чтобы его любить или обожать. Только – понимать, как учил Спиноза, к которому Пятигорский, - не говоря уже о моих учителях, - был много толерантнее.  

Собственно, «нетолерантным» он, как и они, был только к одному: к интеллектуальным вульгаризмам, опошлению мысли пустословием. И именно эти вульгаризмы, а не президенты, не партии, хоть трижды большевистские, не секретные службы, не карательные органы, по Пятигорскому, несут в себе главную опасность для свободы.  

Философия являлась для него, прежде всего, разговором, говорением. Он вспоминал одного философа, который сказал: я умру, если проснусь утром и пойму, что мне не с кем поговорить. Кто-то, может быть, вопреки этому вспомнит сентенцию Фейербаха: если бы мышление и речь совпадали, то самые выдающиеся болтуны были одновременно и самыми выдающимися мыслителями. Но что поделаешь, если есть люди – философы, - у которых мысль исполнена в речи больше, чем у кого-то другого. И Гегель бы не поспорил. Хотя и мазок кисти, и музыкальный звук, и просто прикосновение к руке ближнего – тоже мысль. И когда ребенок ломает игрушку (это, напомню, как раз  у Гегеля)…

Пятигорский мыслил речью, голосом, интонацией, тембром, блистательно, обаятельно (если это слово применимо к мышлению), завораживающе.  Вдохновляюще - даже в точках расхождения собеседника с ним…  

Ну а свобода? Вот пример из лекций Пятигорского.  

Однажды его знакомый, американский  журналист дал прочитать ему свою статью – сильную и смелую. Александр Моисеевич поинтересовался: а ты уверен, что твоя газета это опубликует? На что тот ответил:

- Ты знаешь, честно говоря, я не помню, в какую газету это пойдет. Я пишу по ночам и обыкновенно полупьяный.  

Дело не в состоянии, а в принципиальной свободе мышления от любого «ангажемента». Если не называть этим обязательства перед теми, кто, действительно, ждет от тебя плодов твоего мышления. Включая тебя самого… 

А чтобы полностью исключить возможность всякого «ангажемента», по-настоящему мыслящий всегда один в поле своей мысли -  в поле своего реального бытия… А поле мысли мыслящего, философа, в том числе, – поле его брани. Ибо он, по Пятигорскому, - истинный воин. А такой бывает в поле только один. И желательно без противника. Потому что главный противник - он сам.

…Мы так не привыкли. Мы привыкли ратью. Тем легче затеряться в ее рядах главному противнику.

Владимир Кудрявцев