ПРЕДМЕТНОСТЬ ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В.Т.Кудрявцев, Г.К.Уразалиева

Статья написана весной 1991 г. Публикуется впервые.

Я помню все в одно и то же время

Вселенную перед собой как бремя

Нетрудное в протянутой руке,

Как свет на дальнем маяке,

Несу, а в недрах тайно зреет семя

Грядущего...

А.Ахматова

Вообще, как принято говорить в таких случаях, загловок предлагаемой

вниманию читателя статьи требует бритвы Оккама. Словосочетание

"творческая деятельность" семантически перенасыщен – это "масло

масляное". Деятельность в классически-диалектической традиции – и у

Фихте, и у Гегеля, и у Маркса – всегда толковалась как творческая [10,

с. 22-23]. Что касается "предметности", то она есть только там, где

есть противоречие и проблема как его рефлексия в формах человеческой

деятельности. Движение живого тела по форме внешнего объекта лишь

тогда перерастает в деятельность, когда это тело наталкивается на

"препятствие", а его движение претерпевает "разрыв" (простейший случай

- встречая на своем пути реку, человек, чтобы перейти на другой берег

строит мост или плот).

Именно в этот момент, как писал Э.В.Ильенков, в контур строящегося

действия властно вклинивается особое звено – "размышление" – внешне

никак не выраженное действие, которое нацелено на перестройку самой

схемы движения [7, с. 40]. "Размышление" идеализует объект и

превращает его (выделяет в нем) предмет, а движение обретает цель как

идеальный образ того, чему еще предстоит быть, - воображаемое

пространство возможных траекторий движения. (Эти положения созвучны представлениям П.Я.Гальперина о происхождении психики [3].) Только в

этом случае правомерно говорить о "деятельности" и "предметности".
Исходя из этого автор попытается реконструировать внутреннюю логику

соответствующих фрагментов текстов Ильенкова в плане обозначенной темы

статьи.

Возможно, проблему предметности творчества стоило бы излагать на

материале одной из исторически развитых форм созидательной

деятельности – науки, техники или искусства. Однако все ее узловые

аспекты последовательно раскрываются в ходе обращения к той, на первый

взгляд, простейшей (и хорошо известной философам) модели мышления как

творчества, которую Б.Спиноза и интерпретирующий его Э.В.Ильенков

выразили в категориях "мыслящего тела" и его "предмета". Внешняя

простота этой модели столь разительна, что ни Гегель, ни другие

"великие спинозисты" не уделили ей внимания, она оказалась, как

говорят психологи, ниже порога их различения. Но в том-то и дело, что

во всю эту внешне простую форму облечена проблема, достойная самой

изощренной философской рефлексии.

Согласно Спинозе, человек обнаруживает себя универсальным субъектом

– "мыслящим телом" среди прочих телесных определенностей, "схватывая"

в своих действиях бесчисленное множество любых, сколь угодно сложных и

замысловатых, внешне-предметных форм, беспрепятственно двигаясь по их

контурам [7, с. 38-39]. Классическое проявление такой универсальности

– движение человеческой руки. "...Рука обладает, как выражаются в

механике, бесконечным числом степеней свободы – то есть анатомически

не предназначена к движению по какой-то определенной траектории, - она

способна описывать любую. Она может описывать и контур куруга, и

квадрата, и треугольника... именно потому, что заранее,

структурно-анатомически, в ней не "закодировано", ни то, ни другое, ни

третье, а тем самым никакое определенное тело" [там же, c. 234].

Отсюда следует парадоксальный вывод: специфика человека состоит в его

неспецифичности [6] (ср. с идеей Пико делла Мирандолы о человеке как

"творении неопределенного образа"). Поэтому и становится возможным

уподобление (если воспользоваться терминологией А.Н.Леонтьева [11])

мыслящего тела, точнее – его органов, форме любой внешней вещи,

особенности которого определяются не анатомической структурой этого

тела, а "логикой объекта".

Обычно на этом месте комментаторы Спинозы и Ильенкова и ставят

точку: вот такое оно и есть – мыслящее тело...

Мы же думаем, что именно здесь проблема мыслящего тела, собственно

и начинается! Здесь и возникают самые основные вопросы, касающиеся

природы движения мыслящего тела во внешнем пространстве.
Один из них можно сформулировать примерно так: ограничивается ли

"уподобляемостью" своеобразие активности существа, наделенного

психикой, сознанием, разумом? Не является ли "уподобляемость" чисто

формальной, а то и вовсе негативной характеристикой универсальности?

(Эти вопросы в большей степени – к концепции Леонтьева, но и концепцию

Ильенкова они по-своему затрагивают.) Ведь и вода послушно принимает

форму любого сосуда, в котором она (волею судеб в лице человека, а не

по своей собственной "воле") оказывается – будь то амфора, фужер или

ковш... Да и причем тут творчество? Речь ведь идеи о примитивном

сканировании, которое любой копировальной машине под силу, не говоря

уже о современных компьютерах... Что ж, - творчество здесь пока

действительно ни при чем (см.: [13 , c. 63-64]).

Однако и по Спинозе, и по Ильенкову, универсальное действие

мыслящего тела – не слепое и пассивное считывание, репродуцирование

многообразных эмпирически единичных форм. Вот что пишет по этому

поводу (хронологически "ранний", но по сути "зрелый") Ильенков:

"...Движение (действие) по форме другого тела немыслящее тело

проделывает несвободно: не по внутренне заложенной в нем

необходимости, а только по внешнему принуждению, "страдательно".
Тело мыслящее делает это свободно, двигаясь в соглассии с совокупной

необходимостью, сознательно организуя способ своего действия, не

дожидаясь, пока непосредственное сопротивление действительности

насильно заставит изменить схему действия.

Это значит, что мыслящее тело как бы держит перед своими глазами

своеобразную географическую карту, изображающую совокупное

расположение всех других тел, в том числе и тех, с которыми оно еще

непосредственно в пространственный контакт не вошло" [5 , с. 30]*

"Географическая карта" – это, конечно, образ. Но тогда, может быть,

прав Э.Кассирер в том, что человек есть животное, использующее знаки

(в чем, кстати, Кассирер, и не он один усматривал универсальность

человека), и в этом весь секрет движения мыслящего тела? И тогда

получится, что Спиноза предвосхитил, в Ильенков развил неокантианское

решение проблемы...

И все же, что это за "карта"? И откуда она берется? Кто ее

составляет и вкладывает в руки "мыслящему телу"?

В чем состоит смысл "совокупной необходимости"? И что значит –

мыслящее тело "сознательно организует способ своего действия среди

других тел"?

Словом, - вопросы, вопросы, вопросы.

Хотя ответы на многие из них для посвященных вытекают из

контекста, но ведь есть еще и непосвященные, а кроме контекста есть

еще и подтекст...

Впрочем, продолжим цитировать Ильенкова: "Универсальная

пластичность и гибкость действий мыслящего тела – это вовсе не

пассивная аморфность глины или воды. Как раз наоборот, это –

проявление "свободного" формообразования, активного действия мыслящего

тела в согласии с совокупной необходимостью" [там же, с. 30-31]. Эта

точная и емкая формулировка требует, тем не менее, специальной

расшифровки во избежании недоразумений.

Речь идет о том, что в ткань взаимодействия "мыслящее тело -

внешний предмет" включается посредник – образ всеобщности (сущности)

предмета (он же – "географическая карта"), создаваемый самим же

мыслящим телом. Первоначально этот образ – не духовная, а вполне

материальная конструкция.

В связи с этим вернемся к примеру с рукой. Ее универсальность

сказывается не в том, что она может по возможности точно обвести

контуры любого из наличных элементов геометрии внешнего мира, скажем,

- того же круга. Кроме того, круга в чистом виде, как известно, в

природе не существует, хотя существуют тела, "тяготеющие" к его форме

(онтологический смысл их существования всегда был объектом

пристального внимания представителей науки и искусства, но это –

особая тема). В ходе движения по этим телам рука постепенно вычленяет

"чистую" форму круга. Извлекая эту форму из материала внешнего мира,

рука переносит ее на песок или на лист бумаги, то есть, в сущности,

заново строит такой круг, которого в природе нет. В этом вполне

реальном и осязаемом круге рука целесообразно опредмечивает тенденцию

к округлости ("идею окружности"), объективно присущую геометрии

внешнего мира, всем "тяготеющим" к форме круга телам. Иначе говоря,

построенный человеческой рукой ("искусственный") круг, оставаясь

чувственно-материальным предметом, превращается в абстрактный,

идеальный объект, в котором в снятом виде представлено все

многообразие действительных и – главное – возможных кругоподобных

форм.

Вот тут-то мы и делаем первый шаг к осознанию

универсально-творческого характера движения мыслящего тела и его

органа – руки. "Искусственный" круг как идеализованное пространство

возможностей реального бытия кругоподобных форм и, вместе с тем, как

материальное представ-ление "идеи окружности" мыслящему телу и есть

подлинный предмет творческой деятельности. Это "пред-ставление", по

существу, - план и замысел будущего движения мыслящего тела, прообраз

его цели, которая мыслящему телу изначально не дана, а лишь "брезжит"

("как свет на дальнем маяке" – см. эпиграф), постепенно определяясь по

мере развертывания творческого процесса [2]. Она как бы вычленяется в

"материи" предмета в ходе его становления (конструирования) в

деятельности (движении) мыслящего тела.

Разумеется, мыслящее тело не ограничивается построением

"искусственных" кругов. Его абстрактно-всеобщее представление об

окружности непрестанно конкретизируется в процессе создания реальных

особенных объектов, имеющих форму круга. А это всегда – "короткое

замыкание" всеобщей схемы действий на непвоторимо-новые условия

деятельности, которое производится силой продуктивного воображения [8,

с. 218-219]. Посредством силы воображения, пишет Гегель,

"интеллигенция отождествляет свои всеобщие представления с тем, что

есть особенного в образе, и тем самым дает им образное наличное бытие@

[4 , с. 288].

Мыслящее тело, опираясь на свое всеобщее, идеальное представление о

круге как на схему преобразования реального предметного материала,

"лепит" из него индивидуальную круглую вещь. Так рождается уникальный,

единственный во всем мире, Коллизей. Так рождается и колесо – вещь,

легко поддающаяся воспроизведению в технологиях ее изготовления. Но

ведь и колесо колесу – рознь. Оно тоже особенное. Одно дело – колесо

телеги, другое – самолета, третье – "чертово колесо" как аттракцион. В

каждом из этих случаев всеобщий образ круга специфицируется по-разному

и, естественно, видоизменяется сам, "обрастая" конкретной фактурой.
Действия мыслящего тела, связанные с конкретизацией идеального образа,

носят не исполнительский, а ориентировочно-поисковый,

экспериментально-пробующий характер. В то же время они образуют форму

практической рефлексии мыслящего тела, координирующей его

исполнительские движения в непрерывно обновляющемся предметном

содержании (см. работы Н.А.Бернштейна).

Но и этим суть дела не исчерпывается. Все сказанное выше пока еще

не дает возможности ответить на вопрос, почему именно "искусственный"

круг является "первозданным", прообразом всех кругоподобных природных

форм (хотя бы в логическом смысле), а не наоборот, "естественные"

круги служат прообразами "искусственного" круга. Что-то очень важное,

без чего нельзя поставить проблему творчества как созидания

существенно, субстанциально нового (Гегель) здесь у нас отсутстсвует.
Дело в том, что творит не голая рука, строящая абстрактно-всеобщий

круг и "выводящая" из него особенные кругоподобные формы. Это

прекрасно понимал еще до Спинозы Ф.Бэкон. Творит рука, изобретающая

(конечно, не без помощи головы, причем не только своей, но и чужой) и

использующая специфическое орудие – циркуль, а тем самым – задающая

всеобщий способ построения круга.

Сам Спиноза усматривал сущность круга в акте его творения**.

Определение круга должно отображать метод его построения: "...Круг по

этому правилу нужно определить так: это фигура, описываемая какой-либо

линией, один конец которой закреплен, а другой подвижен" [14, c. 178].

Как справедливо замечает Ю.М.Бородай, здесь "Спиноза дает ничто иное,

как описание конструкции и способа действия простейшего орудия –

циркуля" [1, с. 97], указывая метод построения любых бесконечно

многообразных кругов. Круг, построенный при помощи циркуля, и есть

тот самый образ всеобщности, с которым оперирует мыслящее тело. В этом

круге идеализуется не только природа всех действительных и возможных

кругов, но и имплицитно запечатляется их отношение к другим

геометрическим фигурам (в этот круг рука может свободно вписать – при

помощи линейки, между прочим, - треугольник, квадрат и т.п.), т.е.

выражается "универсальная связь вещей", в согласии с которой движется

мыслящее тело [9, с. 70]. В свою очередь, "общая идея круга"

опредмечивается и в самом циркуле как орудии его производства - вещи,

обладающей формой, совершенно не схожей с формой круга и даже в чем-то

противоположной ей.

А, следовательно, предметность творческой деятельности (теперь мы

уже можем с полным правом назвать ее так) мыслящего тела с

необходимостью содержит в себе рефлективный «переход» всеобщего образа

внешней вещи с самой этой вещи в преобразующее ее орудие и обратно***.

Отсюда - не тождественность предмета творчества самому себе.

Но циркуль... С ним ведь складывается противоречивая ситуация. Как

таковой он приспособлен к выполнению ограниченной операции - описанию

окружности. В этом смысле "голая" рука имеет массу преимуществ - в

отличие от него она способна строить не только круги, но треугольники,

квадраты и т.д.

Однако циркуль ("подсказка Спинозы - Бородая") для нас - только

удобный образ. Ведь круг можно еще более точно воспроизвести с помощью

дисплея компьютера. Конечно, ни циркуль, ни компьютер кругов не

«продуцируют». Их "продуцирует" рука (человек) при помощи этих орудий.

Но создавая и используя эти орудия, "хитрая" и "умная" рука (в данном

случае) освобождает себя от изнурительно-репродуктивного движения по

хорошо знакомой, миллиарды раз воспроизведенной ею, форме пресловутого

круга, которое "сворачивается" в нажатие на клавишу компьютера****.

Рука, таким образом, высвобождается для "настоящего дела" - творения

новых форм и новых орудий (новой предметности) - свободного

формообразование.

Только так она и становится подлинно

универсальным органом мыслящего тела "орудием орудий" (как называл ее

Гегель) – "рукой-теоретиком" (по аналогии с "чувствами-теоретиками" в

понимании Л. Фейербаха и молодого К. Маркса).

Правда, сегодня эту свою творческую функцию рука начинает

утеривать. В современной культуре закрепилось противопоставление

"ручного" (редуцируемого к "физическому") и "умственного" труда как

синонимов, соответственно, труда нетворческого и творческого, При этом

упускается даже та простая деталь, что глупость совершается прежде

всего в уме (в силу отсутствия "царя в голове"), что руки могут быть

"золотыми", а ум – "серым". Да и чем лучше рутинные интеллектуальные

операции, штампы и стереотипы мышления своих практических -

поточно-конвейерных аналогов?

Вместе с тем, ссылка на тотальный вербализм в школьном обучении

стала общим местом в педагогических трудах. Да что там школа, уже

современные дошкольники, у которых вроде бы наиболее интенсивно

должны развиваться наглядно-действенные и наглядно-образные формы

познания, демонстрируют яркие способности в сфере "разговорного

жанра", но зато ничего не умеют делать руками. А между тем, как

заметил Гегель, самое мудрое, что может сделать ребенок - это сломать

игрушку.

Нынешние родители даже поощряют безрукость своих чад. Им кажется

непрестижным в век НОВЫХ информационных технологий ориентировать детей

на "ручной труд". Однако, быть может, одним из величайших достижений

этого века стала уникальная система формирования психики у

слепоглухонемых детeй в Загорском детском доме по методике И.А.

Соколянского - А.И. Мещерякова, которая основана как раз, на особой

организации совместной практической ("ручной") деятельности ребенка со

взрослым и другими детьми, т.е. на "рукотворении души" (выражение А.В.

Апраушева). [...]

Недооценка роли руки в становлении духовности, социальная ампутация

этого важнейшего органа мыслящего тела, может повлечь за собой

непредсказуемые последствия.

Уже сейчас дает о себе знать "кнопочная психология" (метафора В.П.

Зинченко). Руке стоит нажать на кнопку, и человек получает «все, что

душе угодно». В этом нет ничего предрассудительного. Кнопка (в том

числе и она) должна "развязывать руки" для творчества. Нo она не

должна заменить руке (человеку) живую предметность, лишать

человеческую руку чувства прелести созидающего движения.

И даже не это самое страшное. Кнопочные манипуляции руки легко

"интериоризируются". Человеческая душа привыкает и угодничеству

кнопок. В итоге она сама из функционального органа творческой

активности превращается в совокупность кнопок для манипулирования

человеком. Обладатель "кнопочной психологии" видит таким же объектом

кнопочных манипуляций и своего ближнего. Мыслящее тело, рука которого

всецело специализируется на "кнопках", перестает мыслить.

Однако тот факт, что в движении руки мыслящего тела по формам

предметов, созданных человеком для человека, логически воспроизводятся

исторически сложившиеся способы деятельного преобразования человеком

мира в мир человека, вселяет надежду на то, что этого не произойдет.

Преемственность в развитии культуры есть преемственность в движении

мыслящих тел разных поколений, которые в конце концов обретают, вернее

- созидают, по выражению И.А.Ильина, достойный их предмет.

С этой точки зрения, и сама рука (шире - вся телесность) человека

может быть рассмотрена как своеобразная форма человеческой

предметности , т.к. она является продуктом исторического развития

трудовoй - творческой, по определению, - деятельности людей, а вовсе

не предпосылкой ее*****.

Так, исторически не только рука опредмечивала свои функциональные

возможности в орудиям труда, но и эти орудия по мере изменения

предметного содержания деятельности накладывали известный отпечаток на

функции руки. Другое дело, что исторические коррективы функций руки

орудием не закреплялись биогенетически, а фиксировались в самих

орудиях и преобразуемыx орудиями предметах. Поэтому для того, чтобы

освоить исторически обновленный репертуар движений (т.е. свой

собственный функциональный строй) рука каждого "следующего поколения"

должна была обращаться к указанным предметам и орудиям.

В целом, по ходу антропосоциогенеза как естественно-исторического

процесса в кинематических цепях человеческого тела нарастало (до

бесконечности) число степеней свободы. В процессе прижизненного,

опосредуемого предметной деятельностью, развертывания сложнейшей

биомеханики человеческого тела, происходит преодоление избыточных

степеней свободы в его органах, то есть универсализация телесных

движений (исследования Н.А. Бернштейна, А.В. Запорожца, В.П.

Зинченко). Движение здесь уже нельзя свести к сокращениям мышц и

растягиванию сухожилий, к физикалистски понимаемой моторике.

Универсальное живое движение в качестве развивающегося предметного

действия включает в себя моменты предвидения, смыслообразования,

оценки, рефлексии. Предметизации в этом случае подлежит не только

объект опредмечивающегося живого движения, но и выполняющий его орган

- в первую очередь, рука. Иными словами, предметность живого движения

как бы кентаврична.

Развитие деятельности порождает и функциональные мозговые органы

(по А.Н. Леонтьеву) - динамические нейрофизиологические системы,

которые формируются, изменяются и перестраиваются на протяжении всей

деятельной жизни человека ("созревание" анатомических структур

человеческого мозга, обусловленное также реальной, вне головы

осуществляемой, деятельностью субъекта, завершается, как известно,

только к 10 - 12 годам). Деятельность "тут... формирует себе орган,

способный ее осуществлять..." [9, с. 74], а значит и опредмечивается в

нем. Оснащающий себя необходимыми физиологическими органами

деятельности субъект, возможно, чем-то напоминает барона Мюнхгаузена,

который якобы вытащил себя из болота за собственные волосы, но именно

в этом (в частности - в этом) и состоит его универсальность.

Если выше разговор касался в основном тех случаев, когда

превращение телесности в предметность совершается, так сказать, за

спиной субъекта деятельности, внешне эпифеноменально (но вполне

закономерно!), то в высших формах саморегуляции соматических функций

(например, в йоге) мы застаем развитую "соматотворческую" способность

человека, целесообразно и сознательно проектирующего и созидающего

функциональные системы своего организма.

Наконец, в истории общества возникли такие специализированные виды

деятельности, особенным предметом которых выступает человеческая

телесность, а специфической задачей - ее целенаправленное развитие,

совершенствование и т.п. Это - врачевание, - физическая культура и

спорт. Однако эти виды деятельности как способы культурной организации

структур и функции тела человека внутренне опосредованы искусственно

созданными людьми "неорганическими" орудиями (медицинским

инструментарием, спортивным инвентарем)

К сожалению, проблема человеческой телесности была

"скомпрометирована" представителями не медицинского даже, -

уныло-фельдшерского материализма, которые втянули ее в контекст

пресловутых споров о соотношении психического и физиологического,

биологического и социального - туда, где она заведомо не разрешается.

Это привело к тому, что от нее фактически отвернулись исследователи,

способные мыслить культурно и рефлексивно.

Экспликация проблемы телесного в широком культурном - историческом

и логическом - контексте позволит уточнить наше представление о

природе мыслящего тела и его предмета.

В чем состоит гуманистический аспект проблемы мыслящего тела и его

органа - руки? Где лежит "метафизическая" грань между рукой созидающей

и рукой разрушающей? Каковы перспективы руки в XXI веке? Грозит ли ей

полная "атрофия" или все-таки возможен ее "ренессанс"?

В чем заключается природа жеста и других выразительных движений

руки? Каково соотношение воображающего глаза и творящей руки, то есть

способов видения мира (в отличие от его "узнавания" [16]) и его

изображения в художественном творчестве?

Чему может научить теоретика рука ребенка?

Можно ли избежать все нарастающей утилизации «ручной» деятельности

в процессе образования и реального труда?

Разумеется, ответа на эти вопросы нельзя дать, оставаясь на

узко-физиологических или психологических позициях. Речь идет о

специфической "философии" ("метафизике") руки. Но тогда рука уже

превращается в метафору, за которой стоит человек во всей его

органической и неорганической телесности.

Примечания

*Как жаль, что эти принципиальные разъяснения не вошли во вторую

главу "Диалектической логики", где развертывается концепция мыслящего

тела.

**Знать что-то – значит суметь это сделать, - таков один из

лейтмотивов философии голландского мыслителя. Этот лейтмотив позднее

звучит в идеях И.Канта о схематизмах воображения, в концепции познания

и конструирования Дж.Дьюи и др.

***Ср. с утверждением А.Н.Леонтьева о том, что "именно орудие

является как бы носителем первой настоящей сознательной абстракции,

первого сознательного и разумного обобщения" [11, с. 232]. Продожая

эту логику, можно сказать, что целостный акт предметно-преобразующей

деятельности, связанный с созданием и использованием орудий труда,

реализует тем самым практическое восхождение от абстрактного к

конкретному.

****Исключение здесь составляет рука художника, которая призвана

«отстранять» (по В.Б. Шкловскому [15]) в своем движении форму круга;

достаточно вспомнить общеизвестное – "Девочку на шаре" П. Пикассо или

"Капризы памяти" С. Дали. Нечто подобное можно сказать и о руке

ребенка, рисующего каракули, для которого форма круга еще пребывает в

становлении. Впрочем, любая специфически детская деятельность, равным

образом, как и "искусство" есть способ пережить делание вещи [там же,

с. 13].

*****Отметим, что это отнюдь не означает превращения человека

(взятого пусть и в его соматическом "измерении") в объект, в вещь.

Наоборот, в этом - наше стремление утвердить культурно-исторический

статус телесной организации человека. Предметный же мир как

исторически развивающаяся "онтология" человеческих способностей

становится вещным только в условиях отчуждения всеобщего характера

труда от его реальных субъектов [12, с. 115]. В этих же условиях

телесность как развивающееся (в том числе - и по законам красоты)

целое практически редуцируется к функционально-плотскому,

"овещняется". Плоть не может привлечь к себе внимания художника, удел

которого - телесность, переводимая им во-образ.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бородай Ю.М. Воображение и теория познания. М.: Высшая школа»,

1966.

2. Брушлинский А.В. Психология мышления и кибернетика. М.: Высшая

школа, 1970.

3. Гальперин П.Я. Введение в психологию. М.: Изд-во Моск. ун-та,

1976.

4. Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 3. М.: Мысль,

1977.

5. Ильенков Э.В. Вопрос о тождестве бытия и мышления в

домарксистской философии // Диалектика – теория познания:

Историко-философские очерки. М.: Изд-во АН СССР, 1964. С. 21–54.

6. Ильенков Э.В. Несомненное и сомнительное в размышлениях

Э.Майра // Природа. 1974. № 9. С. 60-64.

7. Ильенков Э.В. Диалектическая логика. 2-е изд. М., Политиздат,

1984.

8. Ильенков Э.В. Искусство и коммунистический идеал. М.:

Политиздат, 1984.

9. Ильенков Э.В. Свобода воли (К разговору о Фихте и свободе

воли) // Вопросы философии. 1990. № 2. С. 113-120.

10. Кудрявцев В.Т. Историзм и творчество: приоритетные направления

исследований // Историзм и творчество. Ч. I. М., 1990. С. 17-29.

11. Леонтьев А.Н. Избр. психол. произв. Т. 1. М.: Педагогика,

1983.

12. Михайлов Ф.Т. Общественное самосознание и самосознание

индивида. М., 1990.

13. Михайлов Ф.Т. Слово об Ильенкове // Вопросы философии. 1990. №

2. С. 59-64.

14. Спиноза Б. Избр. произв. Т. 1. М.: Госполитиздат, 1957.

15. Шкловский В.Б. О теории прозы. М.: Федерация, 1929.

16. Шкловский В.Б. Воскрешение слова. С.-Пб., 1914.

Приложение

Некоторые сюжеты, намеченные в статье, получили развитие в наших

последующих работах, в частности, в книге: В.Т.Кудрявцев,

Г.К.Уразалиева, И.Л.Кириллов. Личностный рост ребенка в дошкольном

образовании. М., 2003. Ее небольшой фрагмент приводится ниже.

Традиционное противопоставление "души" и "тела", некогда философски

обоснованное в трудах Р.Декарта, до сих пор резонирует с общим

умонастроением европейской культуры. Оно обычно проявлялось не столько

в виде прямого антагонизма, сколько в форме эпифеноменалистической

редукции одного из этих полюсов в его отношении к другому. "Я тело и

душа", - так говорит ребенок. И почему не говорить как дети? Но

пробудившийся, знающий говорит: я - тело, только тело и ничто больше;

а душа есть только слово для обозначения чего-то в теле", - читаем мы

у Ф.Ницше (1990. С. 30). В этих словах, вложенных автором в уста

Заратустры, предельно просто и ясно выражена трактовка души как

эпифеномена телесных явлений, которая многократно воспроизводилась в

науке Нового и Новейшего времени. Опора этой трактовки – в логике

здравого смысла, отсюда – и ее живучесть. Сейчас она сменяется, точнее

- дополняется, своей противоположностью - эпифеноменалистской

доктриной тела и телесности, где "телесное", в свою очередь,

оказывается "только словом для обозначения чего-то..."

(постмодернизм).

Вместе с тем оппозиция "души" и "тела" фактически отсутствовала в

культуре Востока (буддизм и др.). В Европе же оно было преодолено еще

три века назад Б.Спинозой, который выдвинул идею "мыслящего тела".

Тело мыслящее в отличие от немыслящего с свободно движется по рельефу

внешней действительности (движется универсально – воспроизводя форму

любого внешнего тела), в своем движении меняет этот рельеф и меняется

само (Э.В.Ильенков, 1984). Оно - живой микрокосм, который, тем не

менее, не является непосредственным слепком с макрокосма. Посредником

между тем и другим, согласно Спинозе, служит духовное начало -

мышление как атрибут мировой субстанции.

Однако наделение тела предикатом "мышления" фактически не побудило

Спинозу к раскрытию своеобразия его собственной организации, хотя в

своем главном труде - знаменитой "Этике" (см.: Б.Спиноза, 1932) он

неоднократно ссылается на специфические функциональные возможности

тела. Это - принципиально: специфика "мыслящего тела" определяется

"функционально" - по характеру осуществляемой им вовне активности, а

не "имманентно". "Имманентно" же мыслящее тело у Спинозы продолжает

оставаться элементом декартовой протяженности. Будучи понятым в духе

картезианского физикализма, он сохраняет потенциальную уязвимость для

любой формы натуралистической редукции.

Развивающий идеи Спинозы Э.В.Ильенков совсем не случайно постоянно

отмечает: мыслящее тело (человек) движется и действует в согласии не

со своим внутренним "устройством", а с "логикой" противостоящих ему

извне вещей. (Близкие тезисы можно найти в работах А.Н.Леонтьева,

А.Р.Лурия, других представителей социоисторического и деятельностного

подхода в психологии). Этим Ильенков стремился подчеркнуть присущую

мыслящему телу свободу к преодолению ограничений собственной

структурной (например, анатомической) организации. Он выступал против

преформизма, приписывания живой системе (тем более - человеку) неких

предустановленных программ, которыми может быть полностью исчерпан

постоянно "самообновляющийся" репертуар механизмов ее "поведения" в

непредсказуемой действительности. Здесь Ильенков воспроизводит и

усиливает один из ключевых лейтмотивов европейской философской

антропологии, отчетливо прозвучавший еще у мыслителей эпохи Ренессанса

(Пико делла Мирандола и др.). Сегодня этот лейтмотив находит унисон не

только в специальных науках о человеке (психологии и др.), но и в

художественной литературе (повесть Ричарда Баха "Чайка по имени

Джонатан Ливингстон").

Философ настаивал на "незапрограммированности" в материальном

субстрате движения (действия) его бесконечно многообразных траекторий

и способов. Кстати, по Ильенкову, "не запрограммированы" они не только

в субстрате, но и во внешней среде, с которой мыслящее тело

"сообразует" свои движения творчески - в форме гибкого преодоления

препятствий через реорганизацию, "достраивание" самой этой среды,

воссоздание из ее материала новой реальности (простейший пример:

встречая на своем пути реку, разумное существо строит мост или плот).

Мы упомянули об этом, поскольку Ильенкова очень часто - и

совершенно безосновательно - упрекали в гипертрофии значения "среды",

в первую очередь - "социальной среды" в развитии человека и недоучете

его "внутренних факторов". Не говоря уже о том, что "тонкости",

связанные с определением "внутреннего" и "внешнего" оппонентами

Ильенкова во внимание не принимались: "как само собой разумеющееся"

использовали критерий различения по их местонахождению - "под

кожей/над кожей". Ильенковский антинатурализм состоял не в

превознесении одних факторов развития ("средовых", социальных,

культурных, исторических и т.п.) над другими (биогенетическими,

физиологическими, органическими и пр.).

Реальное же основание для полемики с одним из выдающихся мыслителей

XX столетия (к его последователям причисляем себя и мы) видится в

ином. Возвратимся к исходному тезису Ильенкова (и Спинозы): движущееся

и действующее мыслящее тело "ищет согласия" не со своим собственным

"устройством", а с "устройством" внешних предметов, по крайней мере, -

идей о предметах, их субъективных образов (самосознание, рефлексия).

Но это относится прежде всего к тем аспектам жизнедеятельности

мыслящего тела, которые могут "в чистом виде" рассматриваются с точки

зрения специализированных естественнонаучных (биологических и др.)

понятий, т.е. как нечто бессубъектное, безличное, внеличностное. В

своей фактической данности тело представляет собой пространственно

ограниченную органическую структуру. Однако эта - весьма значимая

(эмпирическая) "проекция" человеческой телесности - вовсе не

единственная. Тело как целое не сводимо к связному набору

составляющих его органов и даже реализуемых ими функций. Да и уже в

самих этих органах, не говоря уже об этих функциях, по-своему

объективируется универсальность мыслящего тела. Об этом

свидетельствует, например, самобытное строение человеческой руки.

Такова же конструкция мозга человека как органического инструмента

решения уникальных жизненных задач - субстрата, структура которого не

сводится к статичной "морфологии", а принимает форму подвижных

"функциональных органов" (А.А.Ухтомский, А.Н.Леонтьев), локализуемых в

нем динамически (А.Р.Лурия).

"Функциональные" и "структурные", шире - "трансцендентные" и

"имманентные" (по терминологии И.Канта) характеристики мыслящего тела,

его, так сказать, активная субстанция (способность к преобразующему и

формообразующему движению) и субстрат (архитектоника)

взаимоопределяют, иногда даже взаимопереходят друг в друга. Отсюда,

кстати, и понятие "функциональных органов", которые по А.А.Ухтомскому,

существуют наряду с анатомическими. В живом, развивающемся единстве

"функциональное" и "структурное" выражает фундаментальную особенность

универсального и продуктивного способа бытия мыслящего тела в мире.

Эта особенность состоит в возможности самопричинения,

существования мыслящего тела в качестве causa sui - "причины самой

себя", в переводе с философского языка Спинозы (правда, по Спинозе,

этим достоинством обладает лишь субстанция-природа). На уровне

физиологического анализа феноменология "самопричинности" отображена,

например, в понятиях "эфферентного синтеза", "сенсорной коррекции"

(Н.А.Бернштейн), представлениях о роли проприоцептивных ощущений в

построении и регуляции двигательных актов (В.М.Бехтерев) и др.

Заметим, что здесь она изучалась в абстракции от субъекта и личности,

основанием современного психологического понимания которых становится

идея "самопричинности" (В.А.Петровский, 1996; см. также гл. 2)*.

Конечно, те или иные формы саморегуляции физиологических процессов

отличают развитую, сложно организованную жизнь в целом. Однако только

у человека они могут быть при соответствующих условиях "вписаны" в

общий контур самодетерминации его жизнедеятельности как субъекта и

личности. Имеется в виду не только специальная деятельность в рамках

различных телесно-двигательных практик (физическая культура, спорт и

др.). Таким условием может явиться возникновение перед субъектом

особой задачи, решение которой предполагает порождение новых

специфических функциональных систем в изначально не специфическом

морфофизиологическом субстрате. Налицо - парадокс, который

сформулировал Ильенков: специфика человека состоит в его

"неспецифичности" (функциональной неспециализированности). Яркий

пример - знаменитые опыты А.Н.Леонтьева по формированию "кожной

чувствительности" к свету. Из того же ряда - способность к синестезии,

отчасти эйдетизм, по-видимому, генетически связанные с продуктивным

воображением, которое иногда специализируется в умении "глазами

слышать" (В.Шекспир). Если даже допустить наличие у человека "шестого

чувства", или его аналогов, то их следует отнести не к филогенетически

древним пластам чувствительности, а к ее "высшим" - исторически

сложившимся внутри живой креативной человеческой общности - формам. В

такой "динамической локализации" рецепторных функций (по аналогии с

мозговыми) также проявляется универсальность мыслящего тела человека.
Включение органических предпосылок и основ человеческой жизни в единую

систему субъектной (личностной) самодетерминации позволяет - конечно,

в допустимых пределах - рассматривать морфофизиологическую организацию

человека как его "авторское произведение". (Мы не обсуждаем роли

субъективного "образа тела" в процессе освоения, "авторизации"

человеком собственной телесности, которая в психологии изучается давно

и продуктивно; см., например, работы П.А.Жорова). Благодаря этому

живое человеческое движение приобретает форму осмысленного и

выразительного, а состояния выполняющих его органов приоткрываются

сознанию субъекта в виде "значащих переживаний" (Ф.В.Бассин), а не

самих по себе биохимических, биофизических и пр. изменений

органического субстрата. Так у субъекта формируется ценностное

отношение к своей телесности как ипостаси его "самости". Поэтому он не

может не согласовывать свои действия с ее своеобразным "устройством",

пусть и опосредованно. Ильенков и некоторые его сторонники нередко

прибегали к аналогии мыслящего, действующего, переживающего

человеческого тела с товаром и деньгами (у Маркса), произведениями

искусства, иными феноменами культуры, природа (сущность) которых

безразлична или почти безразлична к особенностям непосредственно

входящего в их состав материала. Но сома человека – не материал, а

орган активной субъектности. Как натурализм, так и социологизм

препятствует уразумению этого, казалось бы, эмпирически очевидного

обстоятельства. Эмпирически, но, как выясняется, не теоретически!

Иначе так называемая психофизиологическая проблема, доставшаяся нам в

наследство от философского эмпиризма была бы либо разрешена, либо

снята с обсуждения как псевдопроблема. Второе нам, вслед за

Ф.Т.Михайловым (1976) представляется более резонным.

Тело и душа – не пресловутое "единство биологического и

социального" (понимая дело так, мы начинаем искать гены преступности

или нейроны добродетельности), а то, что реально объединяет в себе

Личность, которая и является их полновластным хозяином. [...]

*Абстракция от субъекта влечет за собой значительные трудности уже

на пути понимания явлений и закономерностей психофизики человека (в

частности, динамики порогов человеческой чувствительности). Эти

трудности преодолеваются в русле субъектной психофизики, теоретические

начала и экспериментальная база которой были разработаны у нас

К.В.Бардиным и его сотрудниками (см.: К.В.Бардин, Ю.А.Индлин, 1993;

Психология индивидуального..., 2002. С. 220-269). Мы упомянули

проблему динамики порогов чувствительности - классическую для

психофизики. Исследования коллектива Бардина показывают, что эта

динамика не может быть непосредственно "выведена" ни из физических

параметров внешнего стимула-сигнала, ни из особенностей строения

рецептора самих по себе (на что претендовала традиционная "объектная"

психофизика). Она объективно обусловлена содержанием и смыслом той

задачи, в контексте которой стимул-сигнал представлен субъекту, а ее

механизм может быть обнаружен лишь в активном действии субъекта по

решению задачи. Вместе с тем "объектно" ориентированная

психофизическая парадигма, заложенная Г.Фехнером (дополненная

установками концепции субъективного шкалирования С.Стивенса

видоизмененная в свете новейших достижений кибернетики, теории

информации и т.д., но от этого не утратившая своей исходной

ориентации), по-прежнему сохраняет свои лидирующие позиции в мировой

науке.