4 октября с.г. Ваш покорный слуга принял участие в работе Международной конференции «Культурно-историческая психология: современное состояние и перспективы», которая проходила в Московском городском психолого-педагогическом университете. В программе конференции числились два моих доклада. Первый доклад «Феномен креативности действия с позиций культурно-исторического подхода» я сделал на заседании секции «Психология действия», которое вел проф. В.А.Лекторский. Иначе получилось со вторым докладом – «Психология искусства – ключ к психологии человека». По программе, он должен был завершать работу секции «Психология искусства» (ведущий – проф. В.П.Зинченко). Но получилось так, что время заседания было исчерпано, а своей очереди ждали другие запланированные мероприятия. По понятным причинам, я свой доклад снял (хотя Владимир Петрович не возражал против того, чтобы я его все-таки сделал). В награду за что получил бурные и продолжительные аплодисменты аудитории (интересно, мог бы я рассчитывать на такое, если бы решился выступить?), а из уст В.П.Зинченко удостоился оценки «гуманист». Однако, как выяснилось далее, гуманистами «на всех» и «для всех» могут быть лишь немногочисленные избранные личности. После того, как не заслуженные мной аплодисменты отзвучали, ко мне стали подходить участники конференции, которые, оказывается, специально выбрали эту секцию, чтобы послушать мой доклад. Сознавая свое несовершенство в качестве гуманиста (равно как и во всех остальных качествах) и принося искренние извинения уважаемым коллегам, чьи ожидания я обманул, размещаю нижеследующее.

Владимир Кудрявцев

В.Т.Кудрявцев

ПСИХОЛОГИЯ ИСКУССТВА – КЛЮЧ К ПСИХОЛОГИИ ЧЕЛОВЕКА

(Тезисы доклада, не сделанного на Международной конференции «Культурно-историческая психология: современное состояние и перспективы», Москва, МГППУ, 4 октября 2006 г.)

Вклад Л.С. Выготского в разработку общепсихологической теории был во многом определен тем, что он вначале формулировал свое понимание культурно-исторической детерминации индивидуального сознания на материале анализа «высшего» — психологии искусства как развитой формы человеческой креативности – личностного обращения и чувственно-эмоционального общения людей в пространстве культуры и времени истории и только затем распространял его на область исследования «психологической обыденности» - простейших утилитарных (инструментально опосредованных) психических актов. Процесс творения автором «Гамлета», его восприятия читателем и зрителем объясняет смысл и характер использования людьми «зарубок на дереве» и «узелков на память».

Работа Выготского - не о психологических «тонкостях» художественного творчества и восприятия, а о том, что через эти через эти «тонкости» можно раскрыть подлинные глубины «обыденной» человеческой психологии.

Такой подход имеет значительную историко-философскую и историко-научную традицию, идущую от «Поэтики» Аристотеля через «Этику» Спинозы к «Психологии искусства» Л.С.Выготского, его последующим изысканиям в области проблематики «аффекта и интеллекта».

Искусство и аккумулированный в нем потенциал общечеловеческого воображения является не просто средством социализации «сырого», «натурального» аффекта и даже, как полагал Выготский, «общественной техникой чувств» («техника» представляет собой нечто заимствованное извне), а содержит в себе механизм порождения «вершинных» родовых человеческих переживаний, например, таких, как катарсис. Правда, тот же катарсис, по Аристотелю, - это очищение от неблагородных, низменных (=«натуральных»?) страстей, а, стало быть, здесь признается и реальность последних. Но гений Аристотеля состоял в том, что он рассматривал катарсис не как одну из эмоций в ряду других, а как переживание переживаний, способное стать всеобщей мерой для всех остальных проявлений и форм эмоциональной жизни человека. В качестве же особенного эмоционального феномена катарсис, согласно Аристотелю, может быть испытан (возможно, единственный раз и далеко не всеми индивидами!) лишь в ходе созерцания сценического действа – трагедии, т.е. он не обладает модусом обыденности, массовости, воспроизводимости. Однако единожды пережитый, катарсис приводит к радикальной реорганизации (одухотворению) эмоционального мира человека, что придает иную форму его многообразным феноменам, включая повседневные переживания. При этом «низшие» страсти, «натуральные аффекты» (которых у человека попросту не существует) не «вытесняются», а преобразуются в составе высших чувств*. Собственно, в нем они впервые и возникают. В вышеуказанных трудах Аристотель, Спиноза и Выготский, хотя и предполагают наличие у человека «натуральных аффектов», все же стремятся подчеркнуть в первую очередь именно это.

Аналогичная теоретико-методологическая установка реализуется и в рамках анализа феноменов человеческой чувственности.

Около сорока лет назад Э.В.Ильенков писал, что всеобщие, развитые формы эстетического созерцания – формы творческого воображения - служат своеобразным ключом к пониманию сути простейших актов восприятия. Сходную мысль (видимо, независимо друг от друга) высказывали писатель С.Моэм и искусствовед М.Я.Фридлендер: мы смотрим на мир своими глазами, но видеть его нас научили художники. Близкое по духу мы находим и у А.С.Пушкина: «Любви нас не природа учит // А Сталь и Шатобриан».

Отсюда не следует, что, скажем, ознакомление ребенка с элементарными геометрическими формами должно предваряться изучением античных скульптур или полотен импрессионистов, а первая юношеская любовь не сможет возникнуть без приобщения к образцам классической поэзии и прозы (хотя, если иметь в виду так называемую «культуру чувств» как основу развитой эмоциональности, то последнее может оказаться не столь уж бессмысленным). О том же свидетельствует и наш опыт педагогической работы с дошкольниками. Коль скоро в искусстве мы застаем «профессионально развитую силу воображения» (Э.В.Ильенков), то и начинать воспитывать фантазию, на первый взгляд, было бы естественно с непосредственного введения детей в «мир искусства». Однако, пока у ребенка (после 4 лет) не сложится необходимый опыт сюжетно-ролевой игры, внутри которой воображение формируется в своей «массовидной» форме, такое введение едва ли будет полноценным. Также и при дефиците игры посещение художественных занятий в дошкольном учреждении, разнообразных кружков и студий живописи, музыки, бального танца и т.п. не только не даст желаемых развивающих эффектов, но и может превратиться в квазиучебную муштру (что чаще и наблюдается). Дело в ином. Поскольку «сила воображения» отчетливо кристаллизована в продуктах художественной деятельности, в способах их порождения и освоении, и исследователь-психолог, и педагог-практик может найти в этой деятельности модель для развития воображения в рамках игры, других видов детской деятельности и самодеятельности, ориентируясь на всеобщие характеристики этой способности. В противном случае игра так и останется простой «символизацией» действительности, конструирование – комбинированием материала в практическом и умственном плане и т.д.

Другими словами, здесь действует общедисциплинарный регулятив, приверженцем которого был Л.С. Выготский: «высшее – ключ к познанию и преобразованию низшего». Этот же регулятив определяет по Выготскому,и стратегию построения «высокоорганизованной практики» как источника роста фундаментального знания в психологии. В частности, - практики образовательной. В то же время, например, сенсорное воспитание дошкольников традиционно остается системой передачи сенсорных эталонов - средств формирования обыденного восприятия обыденных вещей, социальных средств оформления повседневного опыта ребенка, но отнюдь не того, что в психологии называют «продуктивным» (В.П. Зинченко) или «порождающим» (А.И. Миракян) восприятием, к которому способен «разумный глаз» (Р. Грегори).

Ключевым показателем сформированности у ребенка специфически человеческого видения мира является не само по себе умение ориентироваться (пусть даже – гибко и избирательно) на сенсорный эталон. Таковым можно считать способность к созданию художественного изображения как материализованного способа воображения и мышления формой, цветом, перспективой и т.п. или к его осмысленному восприятию. Эта способность также опирается на определенные сенсорно-перцептивные «эталоны», но уже другого, необыденного типа.

Это соответствует логике, которой Л.С. Выготский оставался верен в ходе анализа всей интересовавшей его общепсихологической, генетико-психологической, дефектологической проблематики. Для Выготского эта логика – диалектическая логика совпадения исторического и логического - позволяет радикально реформировать методологию современной психологии человека в целом. Она требует смены привычного вектора движения научной мысли «от низшего (неразвитого, простого) – к высшему (развитому, сложному)» на вектор «от высшего – к низшему» при анализе феноменов человеческой психики.

*Первые специфически человеческие переживания младенца зарождаются в поле «высшего» (духовного) чувства - материнской любви. Изначально младенец «по-человечески» переживает именно это материнское чувство и лишь в силу этого – события внешнего мира и собственные психосоматические состояния. Перед нами не просто глубоко интимное переживание эмоций другого, пусть родного и близкого, человека: по Выготскому, младенец и мать выступают носителями единой психической, в первую очередь - эмоциональной общности. Поэтому материнская любовь – порождающее начало эмоциональной сферы ребенка, ее внутренняя формообразующая инстанция и в этом смысле – собственная «часть». Таким образом, пользуясь терминологией Выготского, реальная форма психической (эмоциональной) жизни с самого начала вызревает и складывается в составе ее идеальной формы.