Владимир Кудрявцев

СВОЕОБРАЗИЕ МОСКОВСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ

Фрагмент выступления на круглом столе «Пути достижения гражданского согласия в многонациональном мегаполисе: особенности восприятия имиджа Москвы полиэтническим сообществом» (Москва, Дом национальностей, апрель 2007 г.)

Пониманию своеобразия ментальности москвичей препятствуют два стереотипа, имеющие хождение как в среде специалистов-аналитиков, так и – благодаря усилиям масс-медиа – в массовом сознании. Формально противостоя друг другу, они снимают саму проблему этого своеобразия. Рассмотрим их подробнее.

Стереотип первый: московская ментальность – это причудливый конгломерат черт европейской и азиатской психологии. Вообще говоря, Россия в целом – евразийская страна, и непонятно, почему «евразийскость» приписывается только ментальности москвичей. Но дело даже не в этом.

Сомнительна сама попытка воссоздать образ московской ментальности путем «микширования» двух мифологических конструктов - представлений о неких «среднестатистических» особенностях европейской и азиатской психологии. Едва ли нужно доказывать, например, то, что, по ряду ментальных параметров буддистская Азия столь же мало похожа на исламскую, сколь на Европу. Характеристики какого типа азиатской ментальности присущи москвичам? И какие именно характеристики? Отвечая на второй вопрос, даже аналитики порой считают теоретическую аргументацию избыточной. По их мнению, достаточно осмотреться вокруг, пристальнее взглянуть и увидеть, что москвичи водят авто, как в Анкаре, раздают взятки, как в Бомбее, обслуживают клиентов, как в Катманду, на ходу обедают шаурмой, как в Дамаске (хотя там ее можно заказать примерно за ту же цену в кафе), безропотно сносят начальственный произвол, как… впрочем, это - универсальная «азиатская» черта. Оспаривать факты в самом деле сложно, особенно, если они ничего не говорят о причинах происхождения и мотивации тех явлений, которые отражают.

Значительно реже аналитики прибегают к более глубоким аргументам. Скажем, они недвусмысленно намекают на наличие в социально-экономической жизни Москвы рудиментов того, что К. Маркс описал как «азиатский способ производства», которому соответствует вполне определенный тип мироотношения, сознания, ментальности, мышления. Однако совершенно очевидно, что в условиях современного глобального мира с опорой на этот способ производства не смогла бы выжить ни одна, даже самая экономически отсталая азиатская страна. Его рудименты, действительно, можно обнаружить там - правда, на полукустарных производствах в отдаленных селениях (продукция которых в итоге попадает в сети того же глобального рынка, в силу чего производители этой продукции вынуждены так или иначе ориентироваться на его запросы). Но никак не в Москве!

Вернемся к реалиям обыденной жизни. В пользу «азиатской» доминанты московской ментальности иногда приводится следующий аргумент. В европейских городах магазины закрываются рано, а в выходные дни вообще не работают. Москва же (разве только она?) за последние 15 лет превратилась в «восточный базар», который, как и принято на Востоке, функционирует круглосуточно. Москвичи, таким образом, вовлечены в непрерывный цикл потребления, что формирует у них гиперпотребительскую психологию. Опять же трудно спорить: Москва – город интенсивного потребления (и все больше – потребления престижного, стремлением к которому охвачены уже столичные дети, зачастую независимо от уровня достатка их семей). Вот только, по этой логике, получается, что наш образ жизни был наиболее близок к западному в годы СССР, когда торговые точки, предприятия общественного питания и увеселительные учреждения работали в очень строгом режиме. Это, однако, не очень сочетается с тем общеизвестным фактом, что пресловутым «культом потребления» мы обязаны Западу, а вовсе не Востоку, которому во многих случаях свойственна как раз потребительская умеренность. Самая откровенная и обличительная философская книга об «обществе потребления» написана не буддистским монахом или суфием, а недавно скончавшимся французским мыслителем Ж. Бодрийяром (ее называние - «Система вещей»).

Что касается восточного базара, то на Востоке он никогда не ограничивался выполнением торговых функций. Базар здесь был и остается пространством общения и личностной реализации людей, центром событий общественной и индивидуальной жизни (вспомним хотя бы истории о Ходже Насреддине). В советские времена не только жители поселков и малых городов, но и обитатели столицы тоже избирали рынки и магазины местом для неформального общения (по причине дефицита таких мест). Теперь они используются «по-западному» функционально – для потребления. Хотя не стоит забывать, что интенсивное, тем более – престижное, потребление является специфической формой коммуникации и аутокоммуникации…

Аналогичные эмпирические доводы выдвигаются с целью подчеркнуть и наличие «европейской» составляющей в московской ментальности. Их можно было бы воспроизвести. Но они столь же мало приблизят нас к уяснению сути дела.

Стереотип второй: Москва – это государство в государстве – Третий Рим – Вторая Византия – Второй Ватикан (если иметь в виду попытки превращения Москвы в мировой центр Православия), обладающие самодостаточной и самозакнутой ментальностью. Доктрина, которая лежит в основе этого стереотипа, базируется не столько на исторических и теоретических, сколько на идеологических основаниях (как она представлена, например, в работах геополитолога А. Дугина). Своими корнями она уходит в опричнину Ивана Грозного. Он создал опричнину как инструмент сакрализации, если не обожествления царской власти, расколов страну на две группы княжеств – «чистых» («святых») и «нечистых» («греховных»). По понятным причинам, во вторую группу попали «места компактного проживания» бояр-оппонентов Ивана Васильевича (например, Великий Новгород, тоже, кстати, претендовавший на статус «государства в государстве»). Как опричники воцаряли «святость» и искореняли «грех», мы знаем из отечественной истории…

В нынешних условиях данная доктрина, как минимум, обосновывает и закрепляет противопоставление Москвы и всей России, которое и без того является фактом российской действительности. Речь идет не только о социальном и экономическом противопоставлении – оно с годами постепенно ослабевает. Во многом – за счет экспансии «столичных» моделей жизни, прижиться которым на периферии (во всяком случае, в крупных городах) позволяют и возможности региональных бюджетов, и инвестиции частного бизнеса, и культурно-образовательный уровень населения, и… активность самой Москвы, с готовностью воспроизводящей свои обретения и завоевания в общероссийских масштабах. Вместе с тем, духовное и ментальное разобщение столицы и страны в целом остается достаточно резким.

Это противоречит тому, что Москва уже давно - как минимум, со времен возникновения великой Российской империи представляла собой ее зеркало. И лишь в этом смысле - «государство в государстве». Здесь, правда, следует говорить о зеркале особого рода – усиливающем, трансформирующем отражаемое, в котором последнее не всегда узнает самое себя. То, что в остальной России имеет вид неоформленной тенденции, в Москве принимает форму закономерности. То, что в провинции пробивает себе путь как частная индивидуальная инициатива, порой в облике отклонения от сложившегося жизненного уклада, в столице способно приобрести всеобщее значение, смысл нормы. Просто в Москву со всей России традиционно стекались силы, выступавшие носителями таких тенденций и таких инициатив. В конкуренции и кооперации с равными они придавали своим достижениям новое (совокупное) качество, тем самым, определяя уровень столичной ментальности, «планку» ее развития. Надо сказать, что Москва всегда была открыта движению этих сил, готова обогатить ими свой потенциал. Этой открытостью обусловлен и ее столичный статус. Миф о «закрытости» Москвы исходит из среды тех, кто не нашел в себе желания, умения и воли личностно реализовать себя в ее пространстве, рассматривая столицу лишь как «средство улучшения материального положения», «место престижного проживания», «высоту для карьерного трамплина» и т.д.

Москва становится все менее привлекательной с точки зрения скоростного получения сверхприбылей, чем она в начале 90-х притягивала к себе многих. Все наличные, «готовые» рыночные ниши заполнены. Свободные ниши сейчас проще найти на периферии. Однако Москва предоставляет каждому россиянину уникальные возможности для личностного роста и реализации, без которых любая успешность – фиктивна, преходяща и зыбка. А с этими возможностями – и потенциальные ресурсы для конструирования новых сегментов рынка.

Москва не нуждается в «завоевании» и «проверке на прочность» гражданами. Скорее, наоборот, граждане нуждаются в Москве для того, чтобы «проверить на прочность» себя и «завоевать» terra incognita собственного Я. В чем нуждается Москва, так это в творческих способностях россиян, развитие и раскрытие которых является закономерным результатом подобного «завоевания».

В этом и следует искать своеобразие московской ментальности.