ЗАМЕТКИ О ПРОБЛЕМАХ МАУГЛИ И ОГРАНИЧЕНИЯХ КАРТЕЗИАНСКОЙ ПАРАДИГМЫ

Уважаемый Владимир Товиевич! Если следовать гальперинской теории отсутствия у человека каких-либо биологически предопределенных форм поведения (инстинктов), то, на мой взгляд, мы попадаем в неоднозначную ситуацию, если будем рассматривать людей попавших и выросших в животных сообщества (реальные Маугли и Тарзаны). Каков механизм существования таких существ в животном мире, если инстинктов нет? На чем основывается их поведение? Если реальные животные в данной стае и т.п. действуют по наследственным видовым программам поведения, то по каким программам действует наш Маугли, если его морфофизиологические особенности не заключают в себе механизма врожденных инстинктов?

Дима

Из гостевой книги сайта Владимира Кудрявцева

Уважаемый Дима,

Редьярд Киплинг, конечно, сильно романтизировал образ героя своей замечательной сказки - как и положено сказочнику. Реальная же информация о «детях-маугли», которых обнаруживали в джунглях, является хоть и подтвержденной, но весьма неопределенной. Впрочем, рискну предположить, что в звериной стае «маугли» было несладко.

Человек ведь уже рождается с человеческим мозгом, руками, ногами, глазами. Людвиг Фейербах однажды заметил, что даже желудок у человека – человеческий, а потому уподоблять его желудку животного – означает обрекать человека на скотство. И специфика человеческих органов состоит в том, что их (даже желудок) предстоит еще долго-долго «учить», причем, особым - человеческим способом. Чтобы они не «повисли» мертвым анатомическим «грузом», как повиснут беспомощными, бесполезными плетьми не приученные к человеческому делу руки.

Мы постоянно противопоставляем природу и культуру. А зря. Ведь делали-то они общее дело. Природа (в ходе человеческой истории) стерла из генофонда человека инстинктивные «подсказки», как жить в этом мире, а культура лишь создала условия для того, чтобы он находил «подсказки» для жизни сам, хотя и с помощью других. Что прикажете делать Маугли в такой ситуации? Не знаю, но лично мне трудно представить себе Маугли и Тарзана в облике вожака стаи или самца-доминанты. Трудно верится и в то, что они, вообще, смогли бы дожить в лесу до зрелого возраста (недаром в джунглях находили только детей). Во всяком случае, известно, что человеческие выкормыши животных отличались не только отсутствием людским черт, но и крайне низкой жизнестойкостью, а некоторые из них вскоре погибали. Едва ли их спасло бы возвращение в лесные дебри.

Кстати, для того, чтобы добиться близкого «эффекта», вовсе необязательно «воспитываться» в норах и берлогах. В последнее время в СМИ промелькнула череда чудовищных историй о родителях, которые на годы заточали своих собственных детей в сараях и хлевах, удовлетворяя в этих скотских условиях лишь самые элементарные жизненные нужды затворников. Эти несчастные детишки очень напоминали «детей-маугли». Они общались при помощи бедной и изобилующей «кашей» речи, а порой с трудом ходили и выполняли ручные действия.

Теперь - о животных. Мы принимаем как само собой разумеющееся то, что, сколь бы сложны не были прижизненно сформировавшиеся у них условно-рефлекторные связи, формируются они только на базе безусловно-рефлекторных (инстинктивных) – генотипически жестко предзаданных и фиксированных. Но одними ли инстинктами, да и одними ли рефлексами, в целом, живы животные? Наверное, не случайно мы говорим не только о «нервной деятельности», но и о поведении и психике животных. Наверное, не случайно изучением различных форм их специфической активности занимается не только физиология, но и этология с зоопсихологией? Правда, последние иногда «дублируют» первую, но только то того, что весьма узко и поверхностно смотрят на свой предмет. Между тем, инстинкты и иные рефлекторные надстройки над ними, - вовсе не конечное звено в объяснении природы жизненной активности животного. Таким пониманием мы обязаны Р.Декарту, который низвел животных (заодно и человека) до уровня пусть сложноорганизованного, но заранее запрограммированного автомата. Оно и по сей день господствует в науке в виде парадигмы, хотя по прошествии очень небольшого времени после Декарта было решительно отвергнуто Б.Спинозой. На уровне конкретно-научного анализа ограничения картезианской парадигмы отчетливо демонстрируют известные физиолого-психологические исследования Н.А.Бернштейна. К этому следует добавить результаты классических этологических работ К.Лоренца, Я.Тинбергена, Р.Шовена и др. (даже если их авторы не всегда извлекают из них соответствующие выводы).

Ограничусь лишь одной иллюстрацией.

На первых этапах новорожденное дитя человека не живет – оно выживает благодаря усилиям взрослого окружения, направленных на поддержание его существования в условиях новой действительности. Его контакт со взрослыми носит чисто «прагматический» характер: он целиком завязан на то, чтобы ребенок был своевременно накормлен, напоен, вытерт и т.п. Но вот, проходит время, и на втором месяце жизни накормленный, напоенный, сухой, выспавшийся ребенок при виде взрослого (мамы) начинает улыбаться, своеобразно двигать ручками и ножками, выгибать туловище, вскрикивать, смеяться. Это - так называемый «комплекс оживления», с которым психологи связывают первую экспрессию собственно человеческого в человеке. С его появлением начинается новый период жизни ребенка – младенчество. Малыш в данный момент уже не питает никаких «прагматических интересов» к взрослому, для него значим сам по себе факт присутствия взрослого рядом. Значим сам по себе взрослый – близкий, родной, любящий человек, который не только подотрет попку, но и подарит радостные минуты эмоционального общения. Со стороны ребенка это - хотя еще и не любовь, но бескорыстная привязанность, присущая именно человеческим отношениям. Хотя только ли человеческим?

…Собаку накормили и выгуляли – «от жизни» ей больше вроде ничего уже не нужно. Но открывается дверь, и входит любимый хозяин – собака радостно бросается к нему, лает, лижется. Пусть не персонально он обеспечивает ей необходимые жизненные блага: кормит и выгуливает – просто она «избрала» его «любимым» хозяином. Бескорыстно. Может быть, она усматривает в нем «вожака стаи», с которым «на всякий случай» не стоит портить отношения? Однако очень часто избранником оказывается ребенок (вспомните хотя бы картину Ф.Решетникова «Опять двойка»), который возился и играл с ней с тех пор, когда она была еще щенком. От него собака может получить только «общение», и она это прекрасно «знает», более того - стремится к этому. Не правда ли собачья реакция у домашнего порога напоминает человеческий «комплекс оживления»? Пусть – не любовь, но «бескорыстная» привязанность, не вписывающаяся ни в какие рефлекторные схемы. Широко известен случай, когда московская собака потеряла своих хозяев в автокатастрофе. Люди полностью взяли на себя уход за ней, но она продолжала ходить на то место, где произошла трагедия, тоскливо проводя там целые дни.

Несомненно, собака – не самый показательный пример: как и многие домашние животные, она со временем становится «частью», альтер эго своего хозяина. Несомненно и то, что у животных имеются и чисто «прагматические», рефлекторные формы привязанности к себе подобным или вовсе другим живым существам, включая человека. Разумеется, можно объяснить феномен «лебединой верности» инстинктами, обеспечивающими регуляцию процессов воспроизводства потомства. Но почему тогда после утраты одного партнера так меняется поведение другого, почему он начинает испытывать нечто похожее на человеческую апатию и депрессию? Ведь самка тарантула убивает самца сразу после совокупления, не чувствуя при этом никаких «угрызений».

Не исключено, что бескорыстная (нерефлекторная) привязанность является одним из фундаментальных свойств выоскоорганизованного живого, которое и поднимает его на эту ступеньку.

Да и применительно к некоторым другим феноменам жизни животного ни условные, ни даже безусловные рефлексы мало что нам объяснят. Один из основоположников современной этологии, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине (1973) Конрад Лоренц очень красочно описывает пример собачей хитрости. Как-то раз он возвращался домой. Вдруг из ворот выскочил его пес и, не признав хозяина издалека (собаки не могут похвастаться орлиным зрением), начал облаивать его. По мере приближения хозяина пес узнал его и понял, что попал впросак. Чтобы ему подсказал в такой ситуации рефлекторный опыт? Наверное, что нужно подбежать к хозяину, броситься к его ногам, поваляться перед ним, жалобно поскулить, вымаливая прощение. Но пес сделал нечто иное: обратно скрылся в воротах и через миг вновь выскочил оттуда, устремившись навстречу Лоренцу с радостным лаем. Всем своим видом пес старался показать хозяину, что вначале это, дескать, был не он, а какая-та другая собака. А он-то как раз, счастливый, бежит к своему любимому хозяину… Спрашивается: на базе каких безусловных рефлексов могут быть выработаны такие условные рефлексы, и что это за условные рефлексы? Как можно от природы «запрограммировать» столь виртуозную хитрость или «научиться» ей на основе программы инстинктивного поведения? Физиолог, скорее всего, на эти вопросы не ответит. Разобраться в проблеме поможет лишь компетенция этолога и зоопсихолога.

Нобелевский лауреат Конрад Лоренц возглавляет утиную стаю.

Позволю себе дополнить пример Лоренца своим. Якутские охотники рассказывали мне, как они отстреливали волков с воздуха, с вертолета. Видоспецифическая поведенческая программа «запрещает», например, мыши лезть на дерево или закапываться в почву от преследователей. Но волки явно «шли вразрез» с нею. Они подбегали к деревьям, поднимались на задние лапы и прислонялись к серым стволам, чтобы слиться с ними. Такого от них не ожидали даже бывалые охотники. Как волки нашли спасительное решение? С воздуха их, как правило, не атакуют, биологических врагов у них там нет. Хорошо: предположим, что волчонка может схватить хищная птица (хотя это едва ли позволит сделать бдительная мамаша-волчица). Но кто-нибудь когда-нибудь видел волчат, припадающих к деревьям или то, как мать их учит этому? Остается допустить, что волки, не полагаясь всецело на «рекомендации» рефлекторной программы, хотя и не пренебрегая ими полностью, сами выработали новую тактику поведения. Предусмотрев очень многое: скажем, не только то, что древесный ствол гарантирует маскировку, но и то, что сверху попасть в животное, которое в вертикальном положении прислонилось к стволу, труднее, чем в животное, находящееся на горизонтальной плоскости.

И, тем не менее, завершу свой ответ словом «в защиту» инстинктов. Петр Яковлевич Гальперин был не совсем прав, провозглашая тезис об отсутствии инстинктов у человека, ибо они у него есть. Не в «чистом виде» и лишь на определенном, очень коротком отрезке жизни, но есть. Точнее говоря, П.Я.Гальперин хотел подчеркнуть, что они не играют особой роли в освоении человеком человеческим способом жизни. В определенном смысле это действительно так. Казалось бы, зачем, ребенку еще как-то учиться схватывать вещи, если он рождается с готовым цеплятельным («обезъяньим», по Павлову) рефлексом, зачем ему развивать произвольное внимание, если есть поначалу безотказно срабатывающий «рефлекс сосредоточения» и т.п.? Однако цепляние у ребенка никогда не превращается в хватание – оно просто вскоре отмирает. А хватание возникает заново, в рамках того же младенческого комплекса оживления, – когда ребенок при виде взрослого без всякой практической нужды сжимает и разжимает кулачки… Почему? Да потому, что цепляние «не чувствительно» к форме предмета, который оказывается в руках. Особенно – если эта форма придана ему другими людьми, человечеством, человеческой культурой. Новорожденному безразлично, за что цепляться - за руку или за палку. А вот погремушку или ложку нужно именно схватить, воспроизведя в акте хватания их особую форму. Чтобы потом действовать с этими предметами целенаправленно, по их предназначению (повторим: человеческому предназначению). Цепляние же новорожденного – бесцельно.

И все-таки, инстинктивные формы поведения жизненно необходимы. Они создают определенные ограничения – не только для того, чтобы живое существо им следовало, но и для того, чтобы оно их преодолевало. Особо ярко это проявляется у человека. Приблизительно до конца первого месяца жизни ребенок погрязает в хаосе движений, он беспорядочно перебирает ручками, ножками, пальчиками. Этот «первозданный хаос» имеет под собой инстинктивную подоплеку. С одной стороны, здесь мы наблюдаем демонстрацию многообразия избыточных степеней свободы движений (Н.А.Бернштейн, В.П.Зинченко), с другой – существенные ограничения этой свободы: хаотичные движения новорожденного, сковывают его возможности в освоении внешних предметов, поскольку не сообразуются с их специфическими свойствами.

К концу периода новорожденности у ребенка неупорядоченная двигательная активность практически исчезает. Происходит своеобразное «преодоление энтропии». В поведении (не только в движениях, но и в зрительных фиксациях, слуховых сосредоточениях и т.д.) нарастает избирательность, хотя его еще нельзя назвать целенаправленным и произвольным. Движения и иные акты ребенка все более строятся с расчетом на свойства вещей и отношений между ними - как они заданы в человеческом мире, а не просто даны физически. Точнее - их физическая «данность» предстает ребенку в системе координат культуры. Его руки ощущают не просто «абстрактную» твердость вещи, а твердость материала, из которого сделана погремушка. Его глаз улавливает не неоформленный поток света, а свет лампы, который включает мама, подходя к кроватке. Быть может, ему еще трудно дифференцировать свет, лампу и маму, но сенсорный эффект привносит именно человеческое действие (действие другого человека). Из «хаоса» постепенно вырастает «порядок». Человеческий порядок.

Однако, почему бы не ускорить процесс «подавления хаоса»? Обычай пеленать детей диктуют не только гигиенические соображения, но и стихийное стремление взрослых преодолеть моторную «неприкаянность» ребенка. Но мудрые взрослые знают: при этом важно не перепеленать. …Проведем мысленный эксперимент. С первых недель жизни туго затянем на ребенке пеленки, привяжем к его пальчикам и ладошкам погремушки, звуки, наполняющие детскую, ограничим членораздельной речью взрослых (не дай бог, чтобы туда проникли какие-то «беспредметные» шумы)… А перепеленовывая малыша, будем пресекать любую попытку «лишних движений» с его стороны. То есть попытаемся на картезианский лад заставить его действовать по «программе» - пусть не по биологической, а по социальной. Даже если бы такой эксперимент был реально возможен, к чему бы он привел? К тому, что Д.Б.Эльконин назвал «ранним замыканием функциональных систем». И как следствие – к критической блокаде развития. Еще до его начала. (Впрочем, не делаем ли мы в более мягкой форме то же самое, форсированно обучая маленького ребенка математике, языку, даже искусству, тогда, когда ему нужны абсолютно «бескорыстные» занятия: игра, прослушивание сказок, обычное общение со взрослым и другими детишками, да мало ли что еще?)

Вы спросите: при чем тут инстинкты? Все очень просто. Инстинкт наделяет животное жизненной силой (правда, как мы видели, оно может воспользоваться ей не во всех ситуациях). Новорожденный ребенок беспомощен не по причине отсутствия у него инстинктов. Наоборот, его беспомощность наиболее остро обнаруживает себя в пучине инстинктивного «хаоса», объективно сталкивая ребенка с неосознанной пока еще им необходимостью – поначалу в целях элементарного выживания! - освоить «порядок» жизни в мире людей. И взрослые «забрасывают» в эту пучину «спасительные соломинки» - те же погремушки и иные созданные ими вещи. Вот только за эти «соломинки» нужно не «цепляться», а «хвататься».

А чтобы научиться этому, нужно научиться общаться со взрослым. Нужно, чтобы монотонный, невыразительный, безадресный крик новорожденного перерос в интонированный, экспрессивный, адресованный плач младенца. Адресованный - прежде всего маме. Она, конечно, откликнется и на обычный крик, придет и разрешит проблемы ребенка. Но лишь открыв то замечательный факт, что при помощи плача и иных форм экспрессии мамой и ее поведением можно особым образом управлять, ребенок сделает первый шаг и к управлению собственным поведением. Это-то и не позволит ему впасть в бессилие перед лицом любого хаоса.

Главная проблема «Маугли» состоит в том, что у него такой возможности нет.

Обсудить публикацию, задать вопросы автору.