Тексты к экзамену по «Этносоциологии» для 3 курса Социологического факультета РГГУ
Когда этничность становится объектом эмпирического исследования, то предметом его являются, в частности:
1) влияние этнического фактора (этнической самоидентификации) на весь спектр мотивов, установок, ценностных ориентаций, фактов социального поведения как отдельного индивида, так и группы. Иными словами, насколько этническое «я» обусловливает взаимодействие человека с социальной средой? Гипотетически можно предположить, что подобная обусловленность существует, однако предваряет ли она прочие социальные связи или напротив образует лишь фон, на котором активнее действуют иные социально-демографические и профессиональные характеристики? Или, если иметь в виду пост-советского человека, то каков соотносительный «вес» воздействия на систему ценностей его прежней гражданской (т. е. советской) идентичности, с одной стороны., и этнической «привязанности», с другой? Все эти вопросы могут стать предметом эмпирического изучения.
2) собственно этническая самоидентификация, включающая представление об этноконсолидирующих и этнодифференцирующих признаках. Что лежит в основе причисления «себя» к определенной этнической общности и соотнесения с нею? Происхождение (этническая принадлежность родителей) или психологическая мотивация («я русский, потому что чувствую себя русским»)? Какие именно признаки объединяют «нас» воедино и чем «они» («не мы») - члены других этнических групп отличаются от «нас»? И эти вопросы далеко не праздные, ибо содержание как этноконсолидирующих, так и этнодифференцирующих признаков идентичности может предопределять в равной мере и позитивную (патриотизм, этнонациональное согласие) и негативную (этнонегативизм, ксенофобия) направленность этнических проявлений.
3) уровень и направленность межэтнических отношений в полиэтнической социальной среде, каковой является Российская Федерация, - не менее актуальный предмет эмпирического исследования. Для актуализации латентной этнической конфликтогенности, которая характерна, для любого этнического пространства, перехода ее из фазы отчуждения или неприязни в фазу открытого столкновения этнических групп недостаточно одной лишь манипуляции массовым сознанием со стороны этнонациональных элит. Эффективное формирование образа «этнического врага» возможно лишь на основе субъективированной предрасположенности членов той или иной этнической группы к проявлениям ксено- и этнофобии, т. е. так называемого бытового национализма, который уже стараниями элиты политизируется и концептуализируется. Поэтому эмпирическое изучение распостраненности и мотивации этнических предрассудков на уровне индивидуально-личностного и группового сознания чрезвычайно важно не только для понимания, но и предотвращения межэтнических конфликтов.
4) национальный характер на уровне системы авто- и гетеростереотипов — один из наиболее «неуловимых» феноменов этничности. Действительно, можно ли говорить о национальном характере современных народов, живущих в стратифицированном пост-индустриальном обществе? Существуют ли вообще (а это многими специалистами оспаривается) некие модальные качества личности, единые, к примеру, для петербургского профессора и донского казака, живущего в степной станице? И если да, то каковы эти свойства, передаваемые из поколения в поколение посредством семейной и институциональной социализации, и каким образом они, эти этнообусловленные модальные характеристики, «вмешиваются» в социальное поведение членов той или иной этнической общности? Может ли (а если да, то насколько) национальный характер оказывать «сопротивление» социальным, в особенности политическим и экономическим, изменениям? Ответ на эти вопросы лежит в плоскости как этносоциологии, так и этнопсихологии.
5) изучение традиций, обычаев и ритуалов как составляющих этнической культуры — это, пожалуй, наиболее разработанный и «устоявшийся» предмет прикладных изысканий. Но если антрополог рассматривает их в определенном смысле как «вещь в себе» и его интересуют проявления этнической культуры как таковые, то социолог, устремивший свое внимание к этой грани этничности, в первую очередь соотносит те же традиции не только, и, добавим, не столько, с социокультурной динамикой, сколько с социальными отношениями и институтами, характерными для того или иного общества. Каково взаимодействие этнической и массовой, этнической и элитарной, наконец этнической и мировой культур? Какое место занимают обычаи в процессе формирования национального самосознания и этнонациональ-ной консолидации? Могут ли традиции предопределить негативной фон межэтнического взаимодействия? Насколько сохранность этнической культуры обусловлена возрастом, уровнем образования, профессией и местожительством носителя обычаев и традиций? На все эти вопросы способно ответить лишь междисциплинарное исследование, лежащее на стыке этносоциологии, этнопсихологии и социальной антропологии.
Конечно, мы перечислили далеко не все этнические проявления, которые могут представлять интерес для прикладной социологии и психологии, однако каков бы ни был предмет этносоциального исследования, само обращение к феномену этничности требует специфических подходов.
Во-первых, потому, что этничность является эмоционально-чувственной категорией, этничность переживается, причем это переживание может быть совершенно иррациональным в духе «коллективного бессознательного». Это всегда чувственная, а иногда к тому же и не вполне осознанная, самоидентификация. А преобразование чувств в логически жесткую структуру социологического инструментария весьма затруднительно. Этносоциологудля успешной реализации своего проекта предстоит, образно говоря, пройти между «сциллой» эмоциональности и «харибдой» иррациональности гипотетического респондента, именно поэтому этносоциальные изыскания требуют высокой компетентности исследователей.
Во-вторых, этничность не только «переживается» более других состояний, но относится к интимным, сокровенным проявлениям человеческой психологии, поэтому при выборе метода и составлении инструментария этносоциолог не может не учитывать вероятную «стыдливость» потенциального респондента. Кстати, именно поэтому целесообразнее использовать метод анкетного опроса, а не интервьюирования, в том же случае, если программа исследования предусматривает непосредственный контакт с респондентом, предпочтительно, чтобы интервьюер принадлежал к той же этнической группе, что и респондент, особенно если это представитель какого-либо национального меньшинства — возникновение доверительной атмосферы в этом случае более вероятно, чем при контакте с «чужим». В-третьих, все этническое крайне мифологизировано. Например, если коснуться «русской души», то она уже не один век пребывает скорее в тенетах мифа, чем реальной действительности, и поведение частного человека подчас мотивировано не столько практической «выгодой», сколько мифологической «нормой». Так, если скромность признается чертой русского национального характера (об этом уже говорилось в первой части книги), то, следовательно, любой русский человек обязан проявлять скромность в своем социальном поведении, это своего рода «мифологическое предписание», с которым человек невольно мимикрирует, особенно оказываясь в роли респондента.
(Надо сказать, что «среднестатистический» респондент вообще нередко стремится предугадать тот ответ, который предпочтет большинство других участников опроса, то есть сделать своего рода «нормативный выбор». Это следует учитывать при формулировке закрытых вопросов любому социологу, именно поэтому варианты ответов, гипотетически отражающие социальную норму, должны быть максимально «спрятаны» от респондента.)
Наконец, в-четвертых, этничность и все ее проявления, особенно в кризисной нестабильной ситуации, чрезмерно идеологизируется и поэтому ее изучение, во всяком случае со стороны социолога, требует абсолютной нейтральности и демонстрации даже некоторой отстраненности от предмета исследования.
В России традиционно наиболее идеологизированной была наряду с русской — «еврейская тема», обращение к которой, как правило, влекло за собой либо подозрение в антисемитизме, либо, напротив, в принадлежности к «мировому сионизму». Сегодня число такого рода «горячих» этнических «сюжетов» заметно возросло, и это также не может не учитываться любым практическим этносоциологом. Ибо изучение, например, чеченской идентичности или русского характера трактуется подчас если не как политическая, то во всяком случае социальная позиция, которая именно в этом ключе и интерпретируется более образованными респондентами и влияет на искренность их ответов.
Именно поэтому при проведении этносоциального исследования особенно необходимы гарантия и неукоснительное соблюдение анонимности индивидуального ответа. При необходимости измерения каких-то индивидуально-личностных характеристик или проведении лонгитюдионального исследования можно предложить респонденту «подписаться» под опросным листом псевдонимом или каким-то символом.
По этим же соображениям в случае отказа кого-либо из потенциальных респондентов от участия в исследовании, категорически не следует настаивать на изменении его решения: подобные «уговоры» могут привести только к неискренности человека, принужденного выступить в роли респондента, и как результат — к искажению или потере информации.
Более, чем в иных социальных исследованиях, нежелательно применение прямых или, как говорят социологи, лобовых вопросов. В тех случаях, когда использование такого рода вопроса неизбежно (например, при изучении направленности этнических отношений), прямые вопросы должны дополняться несколькими контрольными, в завуалированной форме затрагивающими ту же «острую» тему.
Как показывает исследовательская практика, весьма продуктивно применение открытых вопросов и проективных ситуаций, что обусловлено как раз теми особенностями проявления этничности, о которых уже говорилось — иррационализмом, мифологизированностью («бессознательным символизмом»), интимностью этнических «привязанностей», наконец стереотипизацией поведенческих реакций согласно реальной или воображаемой этнической норме.
Открытые вопросы (т. е. вопросы без предварительных вариантов ответа, из которых респонденту предстоит выбрать один или несколько предпочтительных) дают возможность свободного самовыражения на заданную тему, в определенном смысле выполняя и эвристическую функцию. Как раз они-то и позволяют раскрыть и структурировать те глубинные, но неотчетливые мифологемы, идеологические клише, этностереотипы, которые обычно теряются за ответами — «подсказками» в вопросах закрытого типа.
У социологов существует предубеждение против открытой формы вопроса, ее рекомендуется использовать лишь на стадии пилотажа, в ходе отработки методики, в том случае, когда предварительная информация о предмете исследования недостаточна. Действительно, в этом случае анализ свободных характеристик позволяет «закрыть» вопрос, исходя из частотности суждений респондента. Однако, судя по нашему опыту, четко и в то же время интересно сформулированные открытые вопросы вызывают у респондентов живой отклик.
Так, в исследовании национального самосознания русских на шесть открытых вопросов, включенных в опросный лист ответило в среднем около 70% респондентов, причем каждый пятый из их числа «выплеснул» свое мнение за рамки тематической заданности и порассуждал о жизни вообще. Это вовсе не усложнило интерпретацию, напротив - расширило непосредственный предмет изучения.
Ответы респондентов на открытые вопросы (свободные характеристики) классифицируются и обобщаются с помощью метода контент-анализа, особенности применения которого раскрываются в третьей главе. Метод контент-анализа вообще хорошо дополняет традиционный опрос, особенно удачно его использование при изучении символического сознания, этностереотипов, качеств национального характера и явлений, связанных с этнофобией и этноцентризмом.
Не менее богатый материал в этносоциальном исследовании предоставляют проективные («воображаемые») ситуации, которые могут носить как открытый, так и закрытый характер. Целесообразно вводить в инструментарий проективные ситуации в качестве контрольных вопросов, особенно в тех случаях, когда основной вопрос вынужденно (в соответствии с задачами исследования) носит прямой, а не косвенный характер. Проективные ситуации относятся к типу косвенных вопросов, причем их можно назвать самыми косвенными в их ряду.
С одной стороны, проективная ситуация — это своего рода социологическая «игра», в которую охотно включается респондент, уже уставший от «серьезных» вопросов (кстати, именно поэтому их лучше «вкрапливать» в опросный лист ближе к его концу, чтобы подогреть интерес респондента к продолжению работы). С другой стороны, эта процедура не в меньшей степени, чем открытый вопрос, позволяет обнаружить неосознанное и «символическое». При грамотной интерепретации ответов выводы могут быть не только корректны, но и адекватны реальной, а не воображаемой действительности.
Игровая форма проективной ситуации позволяет социологу выявить ту противоречивость и неустойчивость массового (в частности, этнополитического) сознания россиян, а, следовательно, и непредсказуемость коллективного поведения, которые чаще всего теряются за рейтингами партий и лидеров в зондажах общественного мнения.
Нами проективные ситуации, в частности, использовались при изучении советского менталитета в русском сознании (подробнее об особенностях их применения см. во второй и в третьей главе).
В ряде случаев (исследование качеств национального характера, системы авто-и гетеростереотипов) специфика предмета исследования приводит к необходимости введения в инструментарий живой ткани народного творчества и прежде всего фольклора, ибо пословицы, поговорки и присказки как раз составляют тот сконцентрированный образ символической реальности, которая способствует осознанию этнической идентичности.
Примеривая к себе, к своим установкам и поведенческим реакциям «народную мудрость», респондент неосознанно фиксирует и собственное этнопсихологическое своеобычие, тем более что и в этом случае, как и при ответе на проективную ситуацию, работа над опросным листом приобретает ненавязчивый, игровой характер, способствует психологический релаксации. Иносказание, ко всему прочему, есть еще и альтернатива нежелательному прямому вопросу. Возможности использования словесного народного творчества в контексте этносоциального исследования отражены в третьей главе.
Все обозначенные выше методические приемы укладываются в рамки анкетного опроса, основным достоинством которого является способность к репрезентативному «охвату» основных социально-демографических групп населения.
Вместе с тем, при изучении социальных проблем этничности, продуктивно применение специальных методов, в частности, адаптированного к целям исследования метода семантического дифференциала, посредством которого можно обнаружить интенсивность проявления тех или иных этностереотипов в сравнении качеств «своего» народа с каким-либо другим народом. Этот подход дает возможность этнофору, сопоставляя «нас» с «не-нами» по одним и тем же признакам, отчетливее осознать своеобразие собственной этнической общности (проекция и гомоописание), а кроме того косвенно выявить и направленность межэтнических отношений по критерию «симпатии-антипатии».
Для раскрытия этнического «я» — образа можно обратиться и к невербальным проективным методам. В ходе одного из наших исследований применялась адаптированная методика Лонга и Хендерсона («символические задания на выявление социального "я"»), которая представляет собой серию оригинальных символических проективных проб, направленных на измерение этнического «я» по нескольким индексам — этническая самоидентификация, этносоциальная открытость, этническое самоуважение.
Итак, рассмотрение этничности в качестве объекта эмпирического исследования, как мы пытались продемонстрировать выше, требует специфических подходов, методов и процедур. Их более детальному (на конкретных примерах) анализу и посвящены последующие главы второй части этой книги.
Опрос—наиболее распространенный прием получения информации о субъективном мире людей,в частности, о мотивах деятельности, установках, ориентациях и склонностях. Не случайно его нередко называют зеркалом общественного мнения.
Опрос позволяет моделировать бесконечное множество жизненных ситуаций для того, чтобы выявить практически любое субъективное состояние как отдельных индивидов, так и социальных групп. Именно в этом состоит его преимущество и перед методом наблюдения, в том числе и включенного (необходимость длительной фиксации поведения в естественных условиях) и перед методом анализа документов (знание, опосредованное мнением автора документа).
Универсальность опроса заключается в том, что спрашивать можно в общем-то о чем угодно, но искусство его применения впрямую зависит от того, насколько точно исследователь знает — как спрашивать, кого спрашивать, какие задавать вопросы и как убедиться в том, что полученная информация достоверна.
Как любой исследователь, и этносоциолог обязан еще до начала сбора первичной информации со всей ответственностью ответить самому себе на перечисленные вопросы, которые дополняют еще два, специфических для этой отраслевой социологии: на каком языке спрашивать и какой национальности должен быть интервьюер, вступающий в контакт с респондентом.
Прежде всего при организации опроса различных этнических групп чрезвычайно важно в полной мере учитывать этнокультурную обусловленность ситуации общения интервьюера с респондентом.
Например, при обсуждении результатов одного из опросов, проводившихся в Туркмении, было замечено, что среди респондентов-туркменов по сравнению с респондентами русской национальности заметно больше доля тех, кто уклонился от ответов на некоторые вопросы. Так как исследование проводилось по русскоязычной версии анкеты, возникло предположение, что это явление связано с языковыми трудностями респондентов коренной национальности. Однако специалисты-этнологи обратили внимание на иное обстоятельство: у туркменов при разговоре с незнакомыми людьми не принято обмениваться информацией о своей частной жизни, это считается по меньшей мере нескромным
Таким образом, этносоциолог, особенно имея дело с носителем традиционной культуры, должен заранее, уже на стадии разработки инструментария, предусматривать вероятность «помехи» в виде всякого рода социокультурных и психологических табу, которые могут снизить уровень надежности полученной информации.
Вопросы социолингвистической адекватности пока еще только изучаются на экспериментальной основе, однако сама важность этой проблемы ни у кого не вызывает сомнения.
Сегодня при проведении опросов на пост-советском пространстве, если выборка включает представителей нетитульного населения (национальных меньшинств), чаще всего используются две языковые версии анкеты, из которых респондент сам выбирает подходящую для себя. При определении тиража каждой из версий опираются на данные статистики или оценки экспертов относительно вероятностной предпочтительности того или иного языка данной выборочной совокупностью. В тех случаях, когда желательно ограничиться лишь одним текстовым вариантом, следует прибегнуть к предварительному тестированию иноязычных респондентов для учета степени владения ими языком, используемым при опросе.
Уже говорилось, что в этносоциальном исследовании заметно возрастает влияние национальности интервьюера.
Например, при опросе коренного населения Татарстана была проанализирована зависимость полученных ответов от национальности интервьюера. Она оказалась наиболее высока в тех случаях, когда вопросы касались отношения к религии, национальным праздникам и обрядам. Так, положительное отношение к обряду обрезания в присутствии интервьюера-русского высказало 45% опрошенных татар, а в присутствии интервьюера «своей» национальности 59% респондентов, а к празднику рамазана — соответственно 34% и 44%.
Характерно, что, даже при опросе русских (это уже наш собственный опыт), мы в ряде случаев отмечали нежелательный эффект, производимый этнической принадлежностью «нерусского» интервьюера нареспондента, особенно если он оказывался некоренным петербуржцем с низким уровнем образования.
Именно поэтому распространена практика использования интервьюеров той национальности, представители которой опрашиваются. Однако специальные методические эксперименты, связанные с изучением этой проблемы, пока остаются единичными, так же как и публикации, касающиеся особенностей организации социологических исследований с применением этнически смешанной выборки.
Прежде чем приступить к методическому и процедурному описанию эмпирических индикаторов этничности, не лишне напомнить, что общий план и верстка анкеты имеют немалое значение. Любой социолог должен «a priori» исходить из следующих рекомендаций по составлению инструментария:
1. Анкета должна быть понятной. Поэтому следует категорически избегать научных понятий и формулировок (типа «идентификация» или «этничность»), и задавать вопросы ясным, простым, и даже разговорным языком. Опрос— это беседа с репондентом, и именно так он должен воспринимать свое участие в исследовании.
Ответы на вопросы не должны превращаться в мучительную и неприятную работу, от которой хочется как можно скорее избавиться. Начинающим социологам можно посоветовать при составлении анкеты представить себе пожилую женщину с невысоким уровнем образования — если она поймет, о чем ее спрашивают, опросный лист не вызовет затруднений и у других потенциальных респондентов.
2. Анкета должна быть интересной. Именно поэтому нельзя злоупотреблять, например, вопросами с применением количественных шкал, хотя и для обработки и для интерпретации они «удобнее». Вообще надо разнообразить типы используемых вопросов: закрытые чередовать с открытыми, прямые с косвенными, альтернативные с многовариантными, «событийные» с «ценностными». Этой же цели служат и проективные ситуации, которые респондент воспринимает как своего рода социологическую «игру» и с удовольствием в ней участвует. По возможности анкета должна быть красочной, дополненной смешными рисунками, иллюстрирующими отдельные «сюжеты».
3. Анкета не должна быть длинной. Замечено, что после 30-45 мин. работы над опросным листом внимание респондента ослабевает и он начинает отвлекаться или подсчитывать число оставшихся вопросов. Как правило, именно вторая половина анкеты заполнена более небрежно, изобилует «пустотами» и т. п. По нашему опыту оптимальное число вопросов в анкете — 20-25 (исключая социально-демографические сведения «о себе»), а максимальное — 35-40. Во втором случае, если опросный лист включает достаточное число многовариантных или открытых вопросов, на заполнение его у некоторых респондентов уходит около 1 часа. Это, на наш взгляд, предельный срок качественной работы над анкетой.
4. Структура анкеты должна учитывать психологию респондента. Важным элементом любой опросной методики, если она предполагает самостоятельную работу респондента, является введение, которое должно содержать четкое указание учреждения — организатора исследования. Введение призвано заинтересовать респондента, убедить его в значимости не просто даже участия в исследовании, а участия именно его, а не кого-то другого. Респондент должен почувствовать себя своего рода экспертом в обсуждаемой проблеме, что вызовет ответственное отношение к последующей работе над вопросами.
В начале опросного листа вопросы (первые два-три) должны быть легкими и по возможности «завлекательными», они призваны положительно настроить респондента как к исследованию, так и к своему участию в нем. Ближе к середине, когда участник опроса уже включился в работу следует расположить наиболее сложные вопросы, требующие осмысления, раздумий, энергетических затрат. Со второй половины анкета вновь должна переходить к более легким, не требующим психологического напряжения, вопросам, здесь как раз уместно включить, если это предусмотрено, проективные игровые ситуации.
5. При формулировке вопросов следует исключать двусмысленные толкования. Это требование не менее важно, чем предыдущие: «разночтения» в восприятии вопроса или вариантов ответа неизбежно приводят к искажению интерпретации полученных данных. Поэтому надо избегать употребления понятий, трактовка которых носит субъективный характер: например, «много» или «мало», «часто» или «редко», «лучше» или «хуже» и т. п. Кроме того, если вопрос специально не направлен на выявление понимания респондентами того или иного понятия, лучше обойтись без таких дискуссионных категорий, как, например, «демократия», «национализм» или «рынок». По нашему опыту даже такой, на первый взгляд, однозначный символ как «свобода.» интерпретируется респондентами по-разному (получено более 50 различающихся по смыслу определений при выборке в 200 чел.)
Перечень рекомендаций по составлению анкеты, конечно, не полон: он включает лишь наиболее важные, с нашей точки зрения, требования, учитывающие специфику этносоциального исследования. Читателям, желающим более глубоко проникнуть в «тайны» разработки инструментария, а это наряду с интерпретацией данных — наиболее ответственный этап социологического исследования, можно посоветовать обратиться к «классической» работе В. А. Ядова «Социологическое исследование. Методология. Программа. Методы.», неоднократно переиздававшейся, или к относительно новому двухтомнику «Методы сбора информации» (М., 1990).
Каков бы ни был предмет исследования, в том числе и этносоциологического, в опросном листе непременно присутствуют некоторые сведения, которые социологи чаще всего называют «паспортичкой»: пол, возраст, образование, семейное положение и т. п. Ни в коем случае не следует с этих вопросов начинать анкету: замечено, что социально-демографическая «самофотография» тревожит некоторых людей, и поэтому может вызвать нежелание работать с опросным листом, несмотря на все заверения социологов об анонимности индивидуального ответа. Тем не менее, конечно, такого рода гарантия должна содержаться во введении к анкете и, более того, звучать для респондента убедительно.
Именно по этим соображениям «паспортичку» целесообразно разместить в конце опросного листа: когда респондент уже включился в работу, которая близится к завершению, он скорее преодолеет свою тревожность, чем в том случае, если его «огорошить» неудобными вопросами с самого начала.
При любых опросах в этносмешанной среде в числе так называемых субъектных характеристик должны фигурировать данные об этническом статусе респондента или, проще говоря, о его национальной принадлежности.
Следует ли этот вопрос задавать в открытой или закрытой форме? Лишь на первый взгляд эта дилемма кажется несущественной. Однако для выявления этнической обусловленности событийных или ценностных характеристик сведения об этническом статусе должны быть абсолютно достоверны и надежны.
Представим себе закрытую форму этого вопроса. Практически на всей территории России, исключая национально-территориальные субъекты Федерации, и то не все, русские численно преобладают. Поэтому первый вариант ответа скорее всего будет выглядеть следующим образом:
Ваша национальность. 1. Русские.
А каков должен быть следующий вариант? Если опрос проходится в любой из республик РФ, то очевидно первых два варианта должны обозначать этноним титульного народа и наиболее многочисленного национального меньшинства. А как быть, когда исследование проходит, к примеру, в Петербурге, где доля русских превышает 90%, что же касается национальных меньшинств, то все они в численном выра-жении сопоставимы?
Некоторые исследователи в этом случае прибегают к совершенно недопустимым формулировкам:
1. Нерусские или 2. Другие. И тот, и другой вариант равно плох тем, что оскорбляет чувство национального достоинства любого респондента, который не принадлежит к титульному народу России. Он вероятнее всего вовсе не ответит на вопрос или где-нибудь на полях анкеты припишет свою национальную принадлежность, превратив, таким образом, закрытый вопрос в полузакрытый.
Именно по эти соображениям мы рекомендуем вопрос об этническом статусе формулировать в открытой форме:
Ваша национальность __________________ и «закрывать» его уже на стадии первичной обработки информации. Здесь, в случае необходимости, уже можно использовать понятия «нерусские» или «другие» в качестве рабочих.
Конечно, подобные трудности снимаются в том случае, когда одним из критериев построения квотной выборки становится национальная принадлежность и все этнические группы представлены в ней равновеликими долями.
В большинстве опросных листов достаточно ограничиться лишь одним вопросом, касающимся этнического статуса. Иное дело, если речь идет об этносоциальном исследовании, где проблемы, связанные с этнической идентичностью, нередко становятся предметом самого исследования. В этом случае целесообразно основной вопрос дополнить еще двумя — уточняющим и контрольным.
Судя по нашему опыту, некоторые респонденты склонны либо вовсе не указывать свой этнический статус, либо прибегать к обозначению гражданской самоидентификации — «россиянин». Второй факт безусловно сам по себе весьма примечателен, ибо свидетельствует о формировании общероссийской идентичности, однако ответы подобного типа допускают двусмысленную, не однозначную интерпретацию, что, конечно же, нежелательно. Кроме того, не менее интересно, кто именно чаще других причисляет себя к россиянам.
Поэтому целесообразно включение уточняющего вопроса (также в открытой форме) о национальной принадлежности родителей. Замечено, что чаще всего называют себя россиянами или вовсе избегают ответа на вопрос о национальной принадлежности респонденты из этнически смешанных семей, где родители принадлежат к различным этническим группам. Однако в каждом исследовании эта гипотеза требует дополнительной верификации.
Наряду с этими сведениями в качестве, с одной стороны, контрольного к основному об этническом статусе, а, с другой, имеющего собственную смысловую нагрузку (информа-ция об этнической идентичности), возможно включение в опросный лист вопроса относительно индивидуально-личностной этнической самоидентификации (тип вопроса — альтернативный, закрытый):
Ощущаете ли вы свою принадлежность к какой-либо национальности со своим языком, обычаями и традициями?
1. Да, чувствую принадлежность к определенной национальности.
2. Чувствую свою принадлежность сразу к нескольким национальностям.
3. Нет, не чувствую себя принадлежащим ни к какой определенной национальности.
В самом вопросе, как мы видим, содержится указание на эмоционально-чувственную природу этнического: о своей национальной принадлежности люди не думают, ее либо ощущают, либо не ощущают.
Данный вопрос может стать типообразующим в факторном анализе — ответы на каждый из трех вариантов позволяют обнаружить три группы респондентов по критерию выраженности этнической самоидентификации: 1. Устойчивая этническая самоидентификация; 2. Двойная (неустойчивая) этническая самоидентификация; 3. Отсутствие этнической самоидентификации.
В исследовании 1997 года, посвященного проблеме соотношения патриотических и радикальных националистических установок в массовом сознании (в настоящий момент по квотной выборке опрошено 200 чел.), обнаружено, что от 60 до 70% петербуржцев и выборжан обладают устойчивой этнической самоидентификацией, оставшаяся доля выборки примерно в равной степени распределяется между респондентами с двойной самоидентификацией (20-25%) и респондентами, не имеющими этнической самоидентификации (15-20%). Факторный анализ пока не проводился, так как опрос продолжается.
Приведенный выше вопрос, который, как уже говорилось, выполняет, в частности, контрольную функцию относительно сведений об этническом статусе в «паспортичке», лучше всего разместить где-нибудь в первой половине опросного листа с тем, чтобы к моменту фиксации своих ответов, касающихся социально-демографических характеристик, респондент уже «забыл» об этом вопросе и отвечал на основной (о национальной принадлежности) безотносительно к своему мнению об этническом «самоощущении».
Итак, этнический статус мы определили и основа для корреляционного и факторного анализа заложена. Какие эмпирические индикаторы этничности могут содержаться в основном («содержательном») разделе опросного листа?
Этничность — идентификадионная категория и на индивидуально-личностном уровне выступает в качестве особой формы «Я» - концепции, о чем уже подробно говорилось в первой части книги. Степень выраженности этнического «я» зависит от того, как человек определяет самого себя, а в структуре личностной определенности, и прежде всего в матрице социальной идентификации, этнический статус занимает, хоть и существенное, но непостоянное место (эффект ситуативной этничности).
Таким образом, на уровне эмпирического этносоциального исследования нас прежде всего будет интересовать степень выраженности этнического «я» в структуре личностной определенности. Каковы же индикаторы этнического «Я» - образа?
Наиболее простым и привлекательным, на первый взгляд, выглядит включение в опросную методику теста установок личности на себя (self-attitudes test), разработанного М. Куном и Т. Макпартлэндом в середине 50-ых годов и уже апробированного многочисленными социальными психологами и социологами.
Инструкция в варианте ее создателей (позже она неоднократно изменялась) выглядит следующим образом: «Ниже на странице Вы видите 20 пронумерованных пустых линеек. Будьте добры, напишите на каждой из них ответ на простой вопрос: "Кто я?" Напишите просто 20 различных ответов на этот вопрос. Отвечайте так, как будто Вы отвечаете
самому себе, а не кому-то другому. Располагайте ответы в том порядке, в котором они приходят Вам в голову. Не заботьтесь об их логичности или важности. Пишите быстро, поскольку Ваше время ограничено». Испытуемым на выполнение теста давалось 12 минут. Количество ответов на этот вопрос варьировалось от 1-2 до 20 (при этом среднее — составляло 17 ответов).
По мере выраженности этнического «я» указание своей национальной принадлежности респондентом («я — русский» или «я — чеченец») может «передвигаться» от 1 до 20 (последнего) места. И, таким образом, социолог может установить насколько для данного респондента или всей выборки существенен этнический статус. Его место в структуре личностной определенности может стать основой группировки (например, 1-7 место—высокая акцентуация этнического статуса; 8-14 место — средняя акцентуация этнического статуса; 15-20 место—слабая акцентуация этнического статуса), последующей типологизации и факторного анализа по критерию интенсивности переживания этнического «я».
Однако как быть, если часть респондентов вообще не включит указание на свою национальную принадлежность в предложенную структуру? А это вполне возможно: уже говорилось, что в спокойные, стабильные периоды социального развития значимость этнического фактора, даже в многонациональном государстве, в полиэтнической среде, как бы «затухает», теряя для личности свою актуальность. Кроме того, а это более существенно (в конце концов отсутствие ответа — есть тоже ответ), при включении в инструментарий куновского теста наряду с другими вопросами невозможно зафиксировать временные затраты на работу именно с ним, что искажает саму идею этнопсихологического эксперимента.
Поэтому, с нашей точки зрения, если тест установок личности на себя вообще использовать, тестирование следует проводить либо отдельно от основного опроса, либо ограничиться только этой процедурой.
Если по каким-то причинам этой возможности нет, предпочтительнее использовать серию небольших вопросов, включенных непосредственно в «ткань» инструментария.
Вопрос о степени выраженности этнического «я» («Кем Вы себя чувствуете в большей мере?».) можно «закрыть», используя номинальную шкалу («прежде всего», «в определенной степени», «почти или совсем не чувствую») и предлагая респондентам для оценки следующие варианты ответов: (чувствую) «гражданином мира»; «европейцем»; «гражданином России»; «петербуржцем (или указание на иную региональную самоидентификацию)»; «русским или __________» (назовите тот народ, к которому Вы себя причисляете).
Конечно, и эта форма вопроса имеет свои недостатки (в частности, отсутствует возможность идентифицировать себя по половой, возрастной, профессиональной или иной принадлежности), однако в том случае, если опрос направлен исключительно на изучение субъективированных проявлений этничности, включение его в опросный лист вполне уместно и оправданно.
Такого рода вопрос принято называть прямым, так как он требует самооценки, а не опосредованного мнения респондента. Социологи, как правило, избегают прямых вопросов, полагая, что они повышают психологическую тревожность участника опроса, но, судя по нашему опыту, в этносоциальном исследовании без них не обойтись. Другое дело, что они бесспорно должны быть подкреплены контрольными вопросами, подтверждающими степень выраженности этнического «я».
Нами, в частности, апробирован следующий полузакрытый альтернативный вопрос, который одновременно с выявлением степени акцентуации этнического «я» затрагивает и сферу межэтнической коммуникации и, в частности, служит «контролем» для фиксации негативных гетеростереотипов:
Обращаете ли вы внимание на национальность окружающих?
1. Обычно не обращаю.
2. Обращаю, если они мне чем-то несимпатичны.
3. Обращаю в любом случае.
Другое. Что именно?_________________________________
В нашем исследовании национального самосознания петербуржцев выяснилось, что 35,0% опрошенных обычно вольно или невольно фиксируют свое внимание на антропологических признаках этничности, а 48,7% делают это в том случае, когда внешность или поведение этих «окружающих» им чем-то несимпатичны. На наш взгляд, эти данные представляют собой косвенное свидетельство, во-первых, общей актуализации этнического фактора в жизни частного человека а, во-вторых, известного неблагополучия в сфере межэтнической коммуникации (фактически половина опрошенных неосознанно пытается «несимпатичного» человека причислить к «чужой», а не своей этнической группе).
Для контроля к основному можно рекомендовать включение в опросный лист вопроса, который, с одной стороны, муссируется средствами массовой информации, с другой же, стал предметом дискуссии и на уровне общественного мнения — это отношение к исключению из нового российского паспорта графы «национальность».
Вопрос закрытого типа может иметь альтернативную форму («отношусь поло-. жительно»; «отрицательно»; «мне все равно») и дополняться открытым («если не трудно, объясните, пожалуйста, свою позицию») с последующим контент-анализом полученных ответов. На первый взгляд, достаточно бесхитростный вопрос может предоставить немалую информацию не только об степени выраженности этнического «я» (этнически акцентуированный человек — явный противник исключения этой графы из общегражданского документа), но и об оценке рядовыми гражданами деятельности государства в сфере соблюдения прав человека и национальной политики.
Апробированы нами и две проективных ситуации, косвенно затрагивающие этническую самоидентификацию респондентов. В одном случае участникам опроса предложили представить себе, что они родились не русскими, а, например, американцами или французами. Они были бы довольны такой этнической метаморфозой или нет? Применялась номинальная трехчленная шкала. В другом — респондентов попросили вообразить себе, что им предложили переехать на постоянное место жительства в другую страну, причем гарантировали предоставление работы по специальности. Они бы согласились или нет? И в этом случае использовалась номинальная трехчленная шкала. Подобного типа проективные ситуации несложно придумать и они хорошо дополняют основные, «серьезные», вопросы, направленные на выявление индивидуально-личностной этнической самоидентификации.
На уровне группы этническое «Я» переходит в образ «Мы» т. е. принимает характер групповой идентичности и одновременно групповой солидарности, причем последняя выступает в качестве атрибута идентификационной характеристики.
В этом смысле этничность — еще и групповая характеристика, которая обнаруживается в сравнении «нас» с «не-нами». Важно еще и то, что этническая идентичность различна при внутригрупповой и межгрупповой (т. е. межэтнической) коммуникации. В первом случае действует установка «я среди своих, таких же, как я», во втором — «я среди чужих, других, чем я». Таким образом, речь идет об идентичности «для себя» и идентичности «для других», которые могут существенным образом отличаться.
На эмпирическом уровне первым вопросом, которым мы должны задаться, — это определение тех признаков, по которым собственно и происходит включение в общность «мы». Если в традиционном обществе главным критерием отнесения к «нам» остается происхождение, то в современном - таких признаков заметно больше, причем они основаны на выборе самого человека.
В опросном листе можно воспользоваться личной, прямой формой вопроса («По каким признакам, по Вашему мнению, следует определять национальность человека?») или безличной, косвенной («Как Вы думаете, по каким признакам чаще всего определяют национальность человека?»). Серия вероятных индикаторов обусловливает применение полузакрытого многовариантного типа вопроса как с ограничением («укажите самые важные из них» или «отметьте 2-3 самых главных, с Вашей точки зрения»), так и без ограничения.
Сами индикаторы (варианты ответов) можно варьировать по усмотрению исследователя, однако, на наш взгляд, в их числе должны быть представлены:
во-первых, происхождение; причем лучше различать «национальность отца» и «национальность матери», так как, судя по нашему опыту, ее значимость различна и для самих респондентов («примордиальный» выбор);
во-вторых, родной язык как символическая среда функционирования этничности (этнокультурный выбор);
в-третьих, государство (гражданский выбор); этот индикатор выявляет соотношение этнической и гражданской самоидентификации в оценочных представлениях людей;
наконец, в-четвертых, желание самого человека (психологический выбор по самоощущению: «я русский, потому что чувствую себя русским»).
По данным исследования национального самосознания русских на уровне массового сознания примерно в равной степени сосуществуют биогенетические и психологические признаки причисления «себя» к этническому «мы», причем решающую роль в преобладании той или иной установки играет фактор образования.
В любой форме (личной или безличной) этот вопрос не прямо, но затрагивает и индивидуально-личностную самоидентификацию, так как соотносительная оценка «веса» отдельных индикаторов этнического «мы» для каждого респондента обнаруживает содержание и его собственного этнического «я», что, кстати, в нашем исследовании и подтвердили результаты корреляционного и факторного анализа. При изучении этнической идентичности целесообразно включение в опросный лист и развернутого перечня этноконсолидирующих и этнодифференцирующих признаков в виде двух многовариантных полузакрытых вопросов с ограничением. Для получения более надежных данных эти вопросы в структуре анкеты лучше максимально «отодвинуть» друг от друга, однако интерпретировать ответы на них следует вместе, ибо, как уже говорилось, этническое «мы» собственно говоря и актуализируется лишь при сравнении с «не-нами».
В число индикаторов консолидации по признаку этнического «мы» следует включить «происхождение (кровное родство)», «язык», «традиции и обычаи», «общее историческое прошлое», «особенности поведения» или «черты характера», «внешность», «религию» и «образ жизни».
В число индикаторов дифференциации по признаку этнического «они» целесообразно внести «язык», «традиции и обычаи», «особенности поведения», «внешность» и «религию».
Как мы видим, во втором случае показателей меньше, это естественно, так как для опознания «не-нас» достаточно некоторых внешних признаков различия, в то время как выделение «нас» среди всех прочих «других» носит значительно более глубокую и разветвленную мотивацию.
Судя по данным нашего исследования, соотносительный «вес» отдельных компонентов консолидации и дифференциации заметно различается: уже говорилось, что русских значительно больше других признаков сближает государство и образ жизни (а это, строго говоря, внеэтническая гражданская идентичность), «не-нас» же отличают в первую очередь обычаи и традиции, язык и особенности поведения.
Уже говорилось, что этничность не существует вне сравнения и вне коммуникации, это естественно, ибо это способ ее бытия. Однако в тех случаях, когда это сравнение перерастает в оценочное противопоставление, этничность приобретает патологические формы расизма, этнофобии или радикального этнонационализма, выступает в качестве символа отрицательной установки. Замечено, что нередко, отвергая тот или иной народ в целом, носитель негативного гетеростереотипа вообще не в состоянии объяснить, почему он, собственно говоря, «не любит» членов той или иной «не-нашей» общности.
Чаще всего это происходит в том случае, когда этническая группа склонна воспринимать себя как жертву различного рода притязаний со стороны иных этнических групп — более сильных или успешных.
Надо сказать, что этническое пространство, где сосуществуют и взаимодействуют различные этнические группы, вообще редко находится в равновесии, по самой своей природе оно конфликтогенно, просто «тектонические процессы» не сразу выходят на поверхность в форме открытого конфликта, который способен не только расшатать, но и разрушить данное пространство.
Иными словами, отношения между отдельными этническими группами всегда располагаются на условной шкале между двумя полюсами, с одной стороны, доброжелательного взаимодействия (образно говоря, симпатии), а, с другой, неприязненного отчуждения или антипатии. Середину шкалы в этом случае занимает этническая терпимость (толерантность).
Шкала эта в полной мере сопоставима с известной категорией социальной дистанции, которая понимается как чувство разделенности социальных групп или расстояния между ними. Для измерения степени терпимости или предубеждения, существующих в отношениях между группами (в том числе и этническими), используется так называемая кумулятивная шкала Богардуса, которая позволяет вполне адекватно и надежно определить расстояние между «нами» и «ими» по некоторому континиуму признаков, к которым относятся соседство, работа, межличностное общение, семья.
Предполагается, что, если человек не возражал бы против вступления в брак с членом другой этнической общности, то он ничего не имел бы против и соседей другой национальности. В этом и состоит кумулятивность шкалы, которую поэтому как раз можно варьировать по числу включаемых признаков социальной дистанции. В своей практике мы использовали различные варианты «классической» шкалы; в наиболее полном виде наша адаптация ее выглядит следующим образом:
1. Вы предпочли бы, чтобы в Вашем городе жили люди только вашей национальности или нет?
1. Да. 2. Нет 3. Мне все равно
2. Вы предпочли бы, чтобы в Вашем доме жили люди только Вашей национальности или нет?
1. Да. 2. Нет 3. Мне все равно
3. Вы предпочли бы работать вместе с людьми только вашей национальности или нет?
1. Да. 2. Нет 3. Мне все равно
4. Вы предпочли бы обращаться (вариант: Ваши друзья) с людьми только вашей национальности или нет?
1. Да. 2. Нет 3. Мне все равно
5. Вы бы согласились с тем, чтобы Ваш близкий родственник вступил в брак с представителем другой национальности?
1. Да. 2. Нет 3. Мне все равно
Повторяю, совершенно не обязательно вводить в инструментарий все индикаторы шкалы, в большинстве случаев достаточно включения в опросный лист лишь последнего суждения (вопр. 5). Однако, если перед исследователем стоит задача выявить степень выраженности межэтнической терпимости или напротив нетерпимости, тогда лучше использовать шкалу в полном объеме, однако отдельные ее сегменты (вопросы) так же, как и в случае с этноконсолидирующими — этнодифференцирующими признаками, по возможности «раздвинуть» в самой анкете, перемежая их другими вопросами во избежание искажений, связанных с повтором сходных индикаторов.
Вообще этнические отношения — весьма обширный «сюжет» для эмпирического исследования, поэтому в том случае, если именно они — отношения между «нами» и «не-нами» составляют основной предмет научного интереса, целесообразно включение нескольких вводных вопросов с тем, чтобы установить меру актуализации этой проблемы в сознании респондента. Такого рода вопросом может стать выяснение значимости «национальной проблемы» для данного региона или города (тип вопроса — закрытый, альтернативный). Неплохо так же спросить о том, приходилось ли участнику опроса бывать за границей, в других республиках бывшего
СССР, с каким отношением к себе он там столкнулся, какими показались ему те «не-мы», с которыми он контактировал.
Важно, чтобы эти вопросы, как и все другие в этой серии, носили абсолютно нейтральный характер, и не подталкивали респондента ни к изъявлению «братских чувств» к представителям других народов, ни, напротив, к фиксации негативных установок. Этот совет, кстати, можно отнести и в целом к формулировке вопросов в любом этносоциальном исследовании.
Не бесспорно включение в опросный лист прямого вопроса, касающегося наличия у того или иного респондента негативных установок в межэтнических отношениях. «Классические» рекомендации его рассматривают как нежелательную подсказку и поэтому советуют избегать. Кроме того, в социологической среде распространено мнение, что человек склонен отказываться от ответа на подобный «горячий», а поэтому интимный, вопрос.
Однако и вся сфера этнического во многом «интимна», об этом уже говорилось, по нашему же опыту прямое выявление отрицательных установок не вызывает у респондента никакой тревожности: в трех опросах, где использовался альтернативный вопрос: «Испытываете ли Вы неприязнь к представителям какой-либо национальности в целом?», предусматривающий только два выбора («да» и «нет»), в среднем отказались от ответа на него менее 1% опрошенных. Кроме того, опасность «подсказки» негативной установки заметно снижается в том случае, если ее выявление дополняют контрольные вопросы косвенного типа (в частности, хорошо «работает» в сочетании с другими такой — «Большинство должно или нет учитывать интересы национальных меньшинств?».).
В своем опыте мы сочетали приведенный выше закрытый альтернативный вопрос с двумя открытыми уточняющими («Если да, то к кому именно?» и «Назовите, пожалуйста, те качества, которые Вам не нравятся в характере и в поведении представителей этой национальности?»). Ответы на оба открытых вопроса подвергались процедуре контент-анализа, о специфике применения которого читатель узнает из третьей главы этой части книги.
Закрытый вопрос использовался как типообразующий в факторном анализе признаков этнической идентичности — это, кстати, и было основанием его включения в инструментарий.
Радикально националистические установки выявлялись нами посредством двух вопросов «социологического референдума». В одной анкете («Национальное самосознание русских») вопрос предлагал респонденту альтернативу выбора одно из двух суждений: «Россия — это государство прежде всего русских» и «Россия — это государство всех народов, живущих на ее территории», в другой («Динамика ценностей в русском сознании») — участникам опроса следовало выразить согласие или несогласие с лозунгом праворадикальных движений: «Россия — для русских».
Гипотетически предполагалось, что далеко не все люди, обремеяенные негативными гетеростереотипами (индикатор — наличие неприязни к другим народам), одновременно являются и сторонниками агрессивного этнонационализма (индикатор — превосходство своего народа над другими). Гипотеза подтвердилась: если 48,2% опрошенных петербуржцев испытывает неприязнь к тому или иному народу, то поддерживают радикальные националистические лозунги менее половины из их числа (18,8%).
Интерепретация этого факта — очевидна: негативный гетеростереотип чаще всего ситуативен и возникает вовсе не из чувства национального превосходства, а напротив—реальной или мнимой униженности. Его носитель, как это было в нашем случае, апеллирует к справедливости, а не к методам радикальной борьбы с «чужаками». По-другому обстоит дело с националистом: его предрассудок чаще всего носит константный, а не ситуативный характер, кроме того, он склонен гипертрофировать достоинства своей этнической группы, принижая в то же время другие. Это устойчивое предубеждение, которое в определенном смысле обусловливает и общий стиль поведения его носителя.
Но и эта численность «этнорадикалов» (а их — примерно пятая часть опрошенных) не может не вызвать обоснованной тревоги, учитывая полиэтничность российского общества и многонациональный состав народа Российской Федерации.
Именно поэтому как бы ни были «неудобны» и сложны исследования субъективированного среза этнических отношений, избегать их, удаляясь в более спокойные этнокультурные «сюжеты», ни в коей случае нельзя. В этом и состоит профессиональная ответственность этносоциолога.
Как мы уже знаем, измеряемой формой проявления национального характера служит этнический стереотип - социально обусловленное и относительно устойчивое оценочное суждение этнофора, относящееся как к «своему» народу (автостереотип), так и к «другим» народам (гетеростереотип).
Этнический стереотип выполняет функцию «экономии мышления», формируется на основе избирательности — сравнении «нас» с «не-нами» (хотя это сравнение вовсе не обязательно осознается носителем стереотипа) и возникает в силу действия двух тенденций человеческого сознания — конкретизации и упрощения. Автостереотип нередко мифологизирован — это не столько показатель реального своеобразия той или иной этнической группы, сколько представления о нем. сложившегося в коллективном сознании многих поколений.
Используя этностереотипы в качестве эмпирического индикатора национального характера следует учитывать такие особенности его проявления как:
достоверность (противоречивость гетеростереотипа в зависимости от чувств симпатии или антипатии, которые испытывает его носитель в отношении к тому или иному народу);
проекция (в системе гетеростереотипов люди перед лицом неструкурированной ситуации обнаруживают собственные психологические особенности);
обратное влияние (положительный гетеростереотип может вызвать негативный автостереотип, если этнофор поставлен в ситуацию сравнения);
гомоописание (автостереотип, как правило, отличает более благоприятная оценка, чем гетеростереотип).
О выявлении негативных гетеростереотипов уже говорилось в предыдущем параграфе — они содержатся в ответах на вопрос, направленный к их носителям: «Назовите те качества, которые Вам не нравятся в характере и в поведении представителей этой национальности». Классификация и квантификация полученных признаков производится посредством процедуры контент-анализа.
Еще одним индикатором как гетеро-, так и автостереотипов могут стать материалы национального фольклора, в частности, пословиц. В сущности пословица нередко представляет собой развернутый метафорический стереотип, где в иносказательной форме фиксируются мифологизированные «модальные» черты как своей этнической группы («Русский мужик задним умом крепок»), так и «чужих» групп («Незваный гость хуже татарина»).
О нашем опыте использовании русского фольклора как первичного материала для анализа авто- и гетеростереотипов будет подробнее рассказано в третьем разделе третьей главы.
Более традиционным эмпирическим индикатором этностереотипов являются ответы на открытый вопрос типа:
Назовите, пожалуйста, пять качеств, присущих большинству русских?
Для обобщения полученных данных используется процедура контент-анализа. Подобный вопрос может варьироваться: например, иногда, если предметом исследования является специальное изучение свойств национального характера, целесообразно использовать вариант без ограничения числа качеств оцениваемого народа. В иных случаях исследователь предлагает перечислить, к примеру, пять положительных и пять отрицательных характеристик той или иной этнической общности. Однако, на наш взгляд, в такой формулировке вопроса содержится элемент подсказки (респондент чувствует себя обязанным «придумать» какие-то недостатки, которые в его системе стереотипов могут и отсутствовать).
Поэтому предложенная выше версия этого вопроса во многом оптимальна, хотя и требует высокой компетентности социолога при его обработке — ему предстоит самому классифицировать обозначенные участниками опроса качества по контент-аналитическим матрицам условных «достоинств» и «недостатков».
Специфика применения контент-анализа при изучении этнических стереотипов описана в первом параграфе третьей главы.
Насколько корректно предложить респонденту для оценки закрытую версию вопроса?
Прибегая к ней, социолог должен совершенно отчетливо представлять себе, что в этом случае испытуемый оценивает его собственную (т. е. социолога) систему этнических стереотипов, что может повлечь за собой нежелательное искажение информации.
В определенной мере такого эффекта можно избежать, если на стадии пилотажа предложить открытую форму вопроса, а затем в ходе коррекции инструментария вопрос «закрыть», исходя из частотности упомянутых признаков. Однако «пилотажная» выборка должна быть достаточно объемной, так как в противном случае количественные распределения по отдельным качествам будут недостаточны для обеспечения относительно объективированного континиума признаков, предложенных для оценки основной выборке. Именно поэтому мы во всех случаях использовали исключительно открытую версию вопроса — черты «портрета» национального характера не навязывались респондентам, а создавались ими самими.
Опыт наших исследований по выявлению этого индикатора национального самосознания подробно изложен уже в первой части книги, и поэтому возвращаться к нему вряд ли целесообразно.
При необходимости сравнения авто и гетеростереотипов продуктивно обратиться к методу семантического дифференциала, который был нами адаптирован с учетом этносоциальной специфики, к принципам его применения мы обратимся далее.
Читателя вероятно удивило при знакомстве с этим разделом большое число «отсылок»: дело в том, что система этностереотипов как индикатор национального характера не поддается измерению посредством традиционной опросной методики, включающей систему закрытых или полузакрытых вопросов, — для ее более или менее адекватного анализа необходимо использование специальных процедур, описанию которых посвящена вся третья глава этой части книги.
Ядро характера народа воспроизводится из поколения в поколение благодаря преемственности этнической культуры, проявляющейся в общих символах, которые усваиваются и интериоризируются благодаря общему языку, единому историческому прошлому, традициям, ритуалам и обрядам.
Этническая культура — это поле научных изысканий в первую очередь этно-психолингвиста (язык), культурантрополога (традиции, обычаи, обряды), историка культуры. Однако определенный срез этнокультурных проявлений может быть обнаружен не только путем наблюдения и регистрации социальных фактов, к этому методу чаще всего прибегают антропологи, но и посредством социологического исследования.
Язык. Как мы уже знаем, родной язык, отражая этнически обусловленную картину мира, представляет собой первичную символическую среду любого народа. По образному сравнению американского лингвиста Дж. Теодорсона, «это повозка традиций, сохранившихся и передающихся из поколения в поколение чувств, эмоциональных ассоциаций и мифов».
В своем исследовании мы гипотетически предположили, что носители языка интуитивно, неосознанно ощущают родной язык как своего рода почву «обитания» этничности и поэтому сопротивляются иноязычной экспансии. Для проверки этой гипотезы в инструментарий был включен список, состоящий из 40 понятий, расположенных парами (20 пар), где каждому иноязычному слову, входящему в русский язык (например, электорат или консенсус), соответствовал его полный или приблизительный русский аналог (например, избиратели или согласие). Респондентам предлагалось отметить то слово из каждой пары, которое им больше нравится.
Предварительная гипотеза подтвердилась: в 75% случаев участники опроса, в том числе и с высшим образованием, а это особенно примечательно, отдали предпочтение собственной лексике. Так, к примеру, тот же «электорат» предпочитает 1,5% опрошенных, а «избирателей» — 76,4% (от ответа уклонились 22,1% респондентов); «консенсус» нравится больше, чем «согласие» (76,6%), только 5,0% опрошенных при 18,4% неопределившихся.
Составить подобный перечень способен любой человек, заглянувший кроме академического словаря русского языка в словарь иностранных слов, или даже просто внимательный к языку слушатель информационных передач ТВ, временами напоминающих дурной перевод с английского.
Лексический смысл некоторых специфически русских символов (например, «воля» или «авось»), который вкладывают в них современные носители языка, можно прояснить посредством открытых вопросов в прямой форме (например: «Как Вы думаете, "свобода" и "воля" — это одно и то же или нет?»; «Если нет, то в чем различие между этими понятиями?»). Однако надо иметь ввиду, что при использовании такого рода вопросов, выборка должна быть достаточно образованной, в противном случае число людей, не ответивших на вопрос, будет весьма значительным.
История. Индикаторами этноисторического сознания являются ценностные представления о прошлом: история не может не оцениваться, причем сама избирательность исторических событий в актуализированной памяти носит оценочный характер и интерпретируется в виде дихотомических пар: добро — зло, прогресс — регресс, гордость — стыд. Сквозь призму этих представлений проступают этнонациональные чувства, которые практически не поддаются выявлению с помощью прямых индикаторов.
В нашем опросном листе вопрос формулировался в открытой форме и звучал следующим образом: «Какие события в отечественной истории лично у Вас вызывают чувство гордости? А какие — чувство стыда?». Полученная информация классифицировалась по трем основным матрицам («дореволюционная история», «советская история» и «новейшая история») с использованием контент-анализа, единицей которого было историческое событие. Весьма примечательные исторические представления петербуржцев (всего респонденты перечислили 174 исторических события, упомянутых в 1.309 ответах) подробно излагаются и интерпретируются в монографии «Национальное самосознание русских» (М., 1996).
Представление об истории, по нашим данным, в высокой мере персонифицировано, поэтому в контексте изучения этноисторических установок можно прибегнуть к вопросу открытого типа, касающемуся персоналий минувших эпох: (например, «Какой деятель русской истории у Вас вызывает наибольшую симпатию?» или «Кого из деятелей прошлого Вы хотели бы видеть во главе современной России?») Замечено, что подобные вопросы хорошо «работают» на подростковой и юношеской выборке.
Обряды (ритуалы), как уже говорилось — стереотипные формы массового поведения, которые выражаются в повторении стандартизированных действий и выступают в качестве эффективного средства социального регулирования.
Русские обряды в силу известных социально-исторических причин оказались во многом утрачены, традиции, прежде всего, семейные, сохранились лучше — празднование Нового года с украшением елки и обычаем дарить друг другу подарки, чисто русское обыкновение поминать усопших на девятый и сороковой день после кончины и ряд других.
На развитие сайта
Все права на опубликованные материалы защищены Законом РФ - при полном или частичном цитировании, обязательно наличие ссылки на данный сайт. Гиперссылка (для интернет- изданий) – должна быть размещена в подзаголовке или в первом абзаце материала.
