Александр Асмолов1989 год. Меня приглашают войти в кабинет председателя Гособразования СССР к Геннадию Ягодину. Я вхожу к Геннадию Алексеевичу Ягодину и вижу его гостя, очень энергичного человека, который в буквальном смысле лучится какой-то силой. И он смотрит на меня головой, похожей на гибрид Фантомаса и Сократа. Смотрит и представляется хриплым голосом - Теодор Шанин. И Ягодин говорит мне: «Будь добр, посиди рядом. Теодор убеждает меня, что у нас вообще нет науки по имени социология и многих других важных наук».
И Теодор с огромной энергетикой начинает нам рассказывать, что без социологии ничего не получится, что социология - это одно из возможных и уникальных средств понимания того, что происходит с человеком в обществе и того, что такое общество. И говорит это, убеждая Ягодина, что нужно открыть какой-то небольшой хотя бы институт, который занимался бы реальным гуманитарным и социальным познанием мира. А я смотрю на него и думаю, что в нем так близко и знакомо. Я еще не понимаю, но уже где-то на уровне шестого чувства по Николаю Гумилеву откладывается установка, что я встретился с поразительным феноменом – феноменом Теодора Шанина. Феноменом, который во многом повлияет на мое восприятие мира. И, пока я осмысливаю, как он рассказывает о социологии, вдруг Теодор Шанин переходит на язык о социальной работе. Впоследствии он передает мне цикл статей, в которых описываются практики социальной работы. И эти статьи у меня до сих пор здесь, они опубликованы в 1991 году в старой книжке Гособразования СССР в документах, через которые мы пытались превратить образование в образование с человеческим лицом.
Я говорю: «Вы абсолютно правы. Люди нуждаются часто в помощи. Они ищут не просто социального педагога - что, конечно, важно для детских сообществ, а человека, который является мастером в ремесле социальных отношений, именно «социальным работником». Ягодин поглядывает на меня и Шанина с некоторой иронией и говорит: «Я недавно смотрел фильм «Каин 18». И, когда там происходило крушение царства, Каин, которого играл блестящий актер Гарин, говорил, сидя в туалете, «Спаси меня, туалетный работник!». Саша, не будут ли восприняты слова «социальный работник» в стиле «туалетный работник?». И я, и Шанин смеялись, мягко говоря, над тем, как Ягодин умел высветить, сколь трудно вводить в ментальную картину мира то или иное понятие, которое в ней еще никогда не жило.
И потом я узнаю, что Шанин имеет интереснейшую биографию. Она есть. Она записана. И мне не хотелось бы здесь выступить в роли ее неграмотного пересказчика. Но меня впечатляет, что Шанин был одним из бойцов отряда «Бейтар» - это бойцы за освобождение; своего рода мощные военные отряды молодых израильтян, которые создавали государство Израиль в те тяжелейшие военные и послевоенные годы. То есть Шанин юным, Шанин молодым, будучи исходно из Вильно, прошел все эти трагедии. И у меня непрестанно было ощущение, что этот человек прожил сто жизней. Что он столько сделал, что стал автором поразительного много жизненного существования.
Его энергетика, когда он убеждал в необходимости создания реальной социологии на самых разных уровнях государственных мужей, была просто взрывной! Об этом лучше всего в замечательной, точно названной книге «Неудобный Теодор» написал Саша Архангельский. И я не буду повторяться. Были и непростые времена, и сложности, но именно благодаря Шанину вышел поток книг, который давал новую семантику, давал опережающий контент в области образования. Среди них особо отмечу, пожалуй, более всего близкую моему сердцу книгу, которую я попросил написать великого историка Арона Яковлевича Гуревича – «История средних веков» для средней школы. В этом учебнике давалась совершенно другая, не экономическая и классовая оптика истории, а оптика, близкая, понятная и Теодору Шанину, и мне - оптика французской «Школы Анналов», Февра, Блока и Броделя. И здесь вот эта триада и эти миры, они врывались в буквальном смысле через Теодора Шанина. Через Теодора Шанина шло окультуривание людей в России, просвещение людей в России. После выхода этого цикла книг жизнь нас разбросала. И была только позднее встреча, когда Шанин сделал уникальный доклад по просьбе своей подруги, руководительницы Иностранки, Екатерины Гениевой. Шанин рассказывает в этом докладе о своей жизни, в аудитории, наполненной и дышащей книгами. Он так о ней рассказывал, что его жизнь - откуда у меня и возникло это ощущение многожизненности Шанина - просто лилась потоком. И было важно, что Екатерина Гениева давала эту площадку общения. Это было уникальное пространство, где все люди, открытые к изменениям, дышащие свободой, собирались, и вместе с Шаниным радостно обсуждали многие вопросы его жизни, которая трансформировала жизнь многих из нас.
Ну а то, что у Теодора Шанина хватило энергии пробить правительство (слово «пробить» по-другому сказать нельзя), чтобы появилось то, что потом стало замечательно называться «Шанинка» - это было здорово. Шанинка - это хорошее имя, это какое-то родное имя. И Шанин добился появления такой Школы в сложной коммуникации с государственными людьми, чтобы родился интеллектуальный центр культурно свободной мысли, которым и является Шанинка. И он добился того, что Шанинка стала
Шанинкой мира, где выпускникам давались одновременно дипломы Манчестерского университета в Великобритании и собственно Шанинки. Тем самым, я даже не могу перечислить, кому Теодор Шанин, а потом и Сергей Зуев дали путевку в жизнь. Они дали путевку в жизнь, путевку зрелости, путевку мышления и для многих - путевку счастья. Поэтому Шанин, я считаю, сделал подвиг для России.
Но ничего бы не было, если бы не Сергей Зуев, который нашел возможность помогать Шанину и быть, что весьма тяжело, преемником беспредельно яркой личности. Всегда существует риск, что тебя будут сравнивать и говорить: «ну, это Зуев, это не Шанин». Мудрости Зуева хватило на то, чтобы всегда, когда Шанин был ректором, брать на себя работу… Настройщика рояля. Рояля, который создал Шанин. Но Шанин играл на рояле, пока был жив, а Зуев был настройщиком, чтобы струны на этом рояле не давали фальши. Первое, что я запомнил при знакомстве с Сережей Зуевым - это его улыбающееся открытое лицо на одной из встреч. И вдруг я почувствовал, что среди многих лиц было то притягивающее лицо…
У нас, психологов, есть такой тест, который идет от Карла Роджерса: раскручивают в кругу стоящего человека и просят, не видя, упасть в любую сторону. Это тест на доверие, когда знаешь, что есть протянутые руки, которые тебя поддержат. Именно такая встреча и произошла у меня с Сергеем Зуевым.
И каждый раз, когда мы с ним вместе попадали на какие-то встречи, я чувствовал его теплоту. Получалось иногда так, что я, выступая, пытался объяснить очень сложные вещи так, как умею - делясь своими размытыми смыслами. Но я понимал, что я не мастер коммуникации с людьми из мира управления. Я не всегда нахожу нужные слова, не всегда нахожу достаточно четкие формулировки. А Сергей Зуев часто говорил невероятно близкие по смыслу вещи, но находил образы, куда более точные, чем я. Находил слова, более точные, чем я. Мы говорили сходно по смыслам, но он, зная нужный язык, выступал - было бы неверно и абсолютно неточно сказать, что он был переводчиком тех же смыслов, что были и у меня. Он был не только переводчиком, но и генератором тех же смыслов. И наши смыслы встречались, наши смыслы переплетались. Он как бы с самого начала почувствовал даже ту мою невнятность, которой я делился с ним. И это нас невероятно сблизило.
Потом были встречи. Он приглашал меня несколько раз на такие блестящие встречи, где просил выступить. Мы говорили и все сближались, сближались и сближались. Мы обсуждали многое, и я видел, насколько вдруг все больше рождается между нами понимание. И надеюсь, что это был взаимный путь друг к другу, и такая обоюдная притёртость смыслов. Потом я узнал и его биографические факты. Он мне рассказал, что первые годы учился на военного переводчика. А это люди, как правило, пронзительно умные, с широким охватом; это мастера системного анализа мира. Но из-за каких-то физических проблем ему пришлось перейти на филологический факультет МГУ.
Ну и потом трагические события, которые стали недавно происходить.
Наверняка у Сергея Зуева было огромное количество друзей. Но многие из них стали еще ближе, когда произошла катастрофа, когда Сережа попал в трагичную ситуацию. И именно тогда получилось по каким-то причинам, что мы с ним стремительно стали ближе в ситуации, которую можно было пережить в смысле ситуации переживания по Федору Василюку. Эта ситуация сблизила нас как никогда не сближала, пока мы спокойно бегали по жизни, и я заглядывал к нему в маленький кабинет ректора Шанинки и директора Института Общественных Наук. Тогда наши общения были куда более редки, чем ныне, когда произошла катастрофа. А дальше все известно. И получилось, что, практически не общаясь, мы стали очень близки. Когда я пишу ему в своем прошлом письме «духовный собрат» - поверь, переживание - от слов «пере жить , про-жить» - осуществить продуктивное действие по обретению личностного смысла в кризисной безвыходной ситуации и открыть перспективы, оказавшись на самом краю пропасти, в той точке жизненного перелома, когда казалось бы, что, все уже безнадежно потеряно («Психология переживания», Василюк Ф.Е., М.: Издательство МГУ, 1984). Это не язык секты, это язык… есть такая песня, я люблю повторять стихи из «Сердец четырех» Джека Лондона:
Ветер воет, море злится, -
Мы, корсары, не сдаем.
Мы - спина к спине - у мачты,
Против тысячи вдвоем!И вот это ощущение я передаю в моем общении. И в моих общениях и письмах с Сережей я все время приглашаю его решить задачу на смысл. Я все время делюсь не потоком значений, а потоком личностных смыслов. И я чувствую такое понимание от него, и одновременно знаю, что, если что-то есть в моих силах сделать, я делаю. И что может где-то, хоть на микрон, хоть на секунду, моему другу Сереже становится чуть-чуть увереннее в жизни. Поэтому наша дружба - это дружба, катализированная той ситуацией, которая произошла. Это дружба, выросшая в ситуации драмы. Дружба, выросшая в ситуации личной и социальной трагедии. Она по времени краткосрочна, но по смыслам она вневременна. Мысленно продолжая свои диалоги с Теодором Шаниным и Сергеем Зуевым, вновь и вновь для себя открываю нездешний смысл идеи Мишеля Фуко о социальных и антропологических науках как фискальных науках, нарабатывающих альтернативные образы будущего. Если социально-гуманитарные науки вырождаются в «придворные науки», то они и «двору» то не нужны. И без них тогда даже левиафаноподобное государство рано или поздно начинает агонизировать, под собою «не чуя страны». Придворная же социология перестаёт обеспечивать Систему смысловой коррекцией, смысловой обратной связью, принося информацию по формуле «чего изволите». В результате в государстве возникает, как говорят мои коллеги психиатры, «отлёт от действительности». И тогда в ближней или дальней перспективы крушение империй становится неизбежным. И Шанин, и Зуев, осознают ли этот факт нынешние охотники на ведьм, в сто крат большие патриоты России, чем те «охранители порядка», которые, лишая государство конструктивной фискальной связи, своими действиями ввергают страну в пучину хаоса.
И я со все большой пронзительностью и болью это осознаю, возвращаясь к своим встречам с Теодором Шаниным и Серёжей Зуевым, встречам, обогащающим понимание сложности жизни и дающим силы действовать.
Fb-группа в поддержку Сергея Зуева и Кристины Крючковой #зашанинку
На развитие сайта
