35 лет назад из жизни ушел мой папа психолог Товий Васильевич Кудрявцев. Не только из «своей» жизни (а бывает ли у человека «своя») – из нашей с мамой, из моей… В такие дни, как и в дни рождения, я часто вспоминаю папу и маму вместе.

Мама, Татьяна Николаевна, вдохнула душу, папа приобщил к духу. Хотя это очень условно.

Так или иначе, папа привел меня в свою науку, в театр, в серьезную литературу (для него они тоже были в какой-то мере «свои»), в мир своих друзей-ученых, где меня приняли в качестве «своего». Именно привел в этот мир, а не проталкивал, оставив в прихожей. Понимал, что проталкивание губительно. Любящая мама даже немножко обижалась: отец не помогает любимому сыночку, хоть немного. А папа отвечал: «Как я ему еще могу помочь? Вот, дал отредактировать свою статью и вписать пару абзацев туда, на неделе выступит за нас на конференции с докладом».

Вписать в его статью, а не в свои юношеские тезисы – это и есть помощь. «За нас» - личная ответственность за двоих, один из которых заведомо сильнее. Всем – и духом. А тут еще двое, где один – неофит, которого еще наставлять и учить. Но «духовный наставник» и «учитель-мастер» – тут же. Чтобы внутри зрел «наставник», который научит. С этого и надо начинать. Папа лишь шутил: «Что бы ни было – сохраняй реноме».

Потом маме все дополнительно разъяснил их друг, мой учитель Василий Васильевич Давыдов: «Он сам кому угодно поможет». То ли комплимент, то ли аванс – я его не слышал. Передала мама. Я догадывался, а теперь получил подтверждение: мне рассчитывать не на кого, кроме себя. При жизни, рядом (и это очень важно) все они пестовали во мне одно – самостоятельность. Просто деликатно поворачивались спиной там, где надо. А нежности и похвалы расточали уже за моей спиной – друг с другом, при этом папа – очень сдержано, больше всех боялся меня испортить. Мне после их ухода рассказывали другие люди. Лучший способ воспитания. Доверие, как ни банально.

В начале 70-х на конференции по «искусственному интеллекту» в Кракове отец познакомился со Станиславом Лемом. Два часа они беседовали. Так и вышло, что и Лем, и «Солярис» (вначале фильм, потом книга), и Тарковский, и Бах, и Артемьев, и «Андрей Рублев», и «Иваново детство», и вообще настоящее кино - все тоже от папы.

Интересная параллель.

Из дневниковых записей 29-летнего Т.В. Кудрявцева (11.X.57):

«Вот уже несколько дней искусственный спутник кружится вокруг нашей планеты. И все умные люди думают - вот это достижение... И никто не думает о том, как измельчала душа человека. Думают теперь, что техника безгранична. Это какой-то необыкновенный идиотизм нашего трудного времени. Человек - вот что безгранично. Мы же теперь его безгранично обкарнываем. Мы в известной степени отняли у человека все человеческое - любовь, веру, искусство, поэзию, мысль. И жизнь когда-нибудь жестоко отомстит за это! Я это знаю».

Из фильма Тарковского «Солярис» (кибернетик Снаут – великий Юри Ярвет с неподражаемыми интонациями Владимира Татосова в озвучке):

«Наука? – Чепуха! В этой ситуации одинаково беспомощны и посредственность, и гениальность… Должен вам сказать, что мы вовсе не хотим завоевывать никакой Космос. Мы хотим расширить Землю до его границ. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Нам не нужно других миров. Нам нужно зеркало… Мы бьёмся над контактом и никогда не найдём его. Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели, которой он боится, которая ему не нужна. Человеку нужен человек!».

Из книги Лема «Солярис»:

«Мы отправляемся в космос, приготовленные ко всему, то есть к одиночеству, борьбе, страданиям и смерти. Из скромности мы не говорим этого вслух, но думаем про себя, что мы великолепны. А на самом деле, на самом деле это не все, и наша готовность оказывается лишь позой. Мы вовсе не хотим завоевывать космос, хотим только расширить Землю до его границ. Одни планеты пустынны, как Сахара, другие покрыты льдом, как полюс, или жарки, как бразильские джунгли. Мы гуманны, благородны, мы не желаем покорять другие расы, стремимся только передать им наши ценности и взамен принять их наследие. Мы считаем себя рыцарями святого Контакта. Это вторая ложь. Не ищем никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Хватит с нас одного этого, и он нас угнетает. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других мы надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого. Между тем по ту сторону есть что-то, чего мы не принимаем, от чего защищаемся. А ведь мы принесли с Земли не только дистиллят добродетели, не только героический монумент Человека! Прилетели сюда такими, какие мы есть в действительности, и когда другая сторона показывает нам эту действительность — ту ее часть, которую мы замалчиваем, — не можем с этим примириться».

«Примитивное прошлое» - «наше трудное время», но с нагрузкой, которую мы не в состоянии принять и в будущем. Переносим ее с собой на кораблях через звезды, чтобы далекий Солярис нас в нее заново уткнул.

Все ищем днем с фонарем человека, как Диоген Синопский, а находим во тьме космоса. И не узнаем.

И снова о фильме. Меня с детства не отпускает сцена без слов. Крис Кельвин (Донатас Банионис), к слову, психолог, возвращается в отцовский дом по берегу пруда, который подернул первый лед. У порога падает на колени перед вышедшим отцом (Николай Гринько). Блудный сын. Пруд превращается в океан Соляриса.

Вот и я все еще бреду вдоль осеннего пруда на встречу с зеркалом. Навстречу человеку.

Владимир Кудрявцев

---

На развитие сайта
​