Доктор психологических наук, профессор, академик РАО, заведующий кафедрой психологии личности факультета психологии МГУ имени М. В. Ломоносова, директор Школы антропологии будущего Института общественных наук РАНХиГС, научный руководитель Московского института психоанализа, главный редактор журнала «Образовательная политика» Александр Асмолов в интервью Forbes Education рассказал, может ли школа повлиять на гражданское общество, что делать, если родители не разделяют идеологию школы, как справится с кризисом непрофессионализма в образовании, зачем учить родителей и кто такой директор.
В антиутопиях можно прочитать о том, как огромная государственная машина уничтожает личность человека, превращая его в маленький винтик. Система образования, школы и университеты как практическая реализация системы образования могут убивать личность? И наоборот, может ли образование помочь сформировать гражданское общество в стране?
Каждый раз, когда я думаю о разных антиутопиях, они в буквальном смысле дают огромное количество сил. Как бы они ни были жестки, объемны, как, например, Замятинское «Мы» или Оруэловские вещи, они тем самым помогают нам отнестись к тому миру, в котором мы существуем, чтобы обрести в нем смыслы.
Была и «антиутопия», я ее так называю, шутя, которая прямо относится к миру образования. Эта антиутопия всем известна, но вряд ли кто-то ее так называл. Она называется «Недоросль». Это классическое произведение Д.И. Фонвизина. По сути дела, мы каждый раз сталкиваемся с тем, что в образовании любая закрытая система, а антиутопия высвечивает рентгеном риски закрытых систем, видит, что cамый большой риск — это образование, которое дает человеку возможность стать собой, дает ему возможность стать гражданином. Начинается разрыв.
Кого вы хотите подготовить в этой жизни: граждан или подданных? Как только вы даете ответ на этот вопрос, задается еще один вопрос: какое вам нужно образование? Я условно выделяю два локуса образования. Один — это педагогика, которую я называю «подобие». Другая педагогика — «бесподобие». Когда ребенок рождается на свет, когда он растет, всегда многие из нас говорят: «На кого ты похож?». Начинаем искать черты — на маму, на папу. Каждый раз, когда ребенок на кого-то похож, мы думаем, что он повторяет наш путь, наш облик в том числе, наш характер. Но ситуация чуть-чуть изменяется. Когда ваша дочь или ваш сын делают что-то уникальное, неповторимое, восхитительное, все вокруг и вы сами смотрите и говорите: «До чего же бесподобный ребенок!».
Когда школа нацелена на воспроизводство прошлого, когда школа является проявлением диктатуры прошлого, когда человек, который умеет критически мыслить, вызывает у школы резкую аллергию — это адаптивная школа в смысле подгонки под те или иные стереотипы. Это социализация должного. Это социализация нужного. Без норм не обойдешься. Если только нормы, если мы начинаем в буквальном смысле жить по учебникам и не работаем волшебниками, что получается тогда? Тогда получаются «Солдаты Урфин Джюса». Вы помните замечательное произведение А.М. Волкова, в котором все дети становятся на одно лицо? Самый большой риск образования, как и риск, описанный в утопиях — это риск обезличивания и унификации. Как только вам говорят: «Оденьтесь в одну форму. Читайте только один учебник», — появляется мир без выбора, а мы живем в мире, где огромное количество выборов. Образование строится по-разному. Либо образование, которое гасит личность, либо образование, которое видит в каждом талантливом человеке своего противника, либо обра зование, которое поддерживает личность и помогает ей отстоять себя в мире перемен. На ваш взгляд, современное российское образование позволяет развить личность ученика? Современное российское образование огромно и различно. Оно прошло разный путь. В современном российском образовании есть разные программы, разные школы, разные периоды развития. Для меня — это моя жизнь. Современное российское образование, которое было в период с 1993 года по 2017 год, развивалось трудно, но бурно. Учителям, директорам стало интересно жить. Оно было нацелено на персонализацию, поэтому это образование в свое время мы назвали вариативным образованием. Вариативное образование было нацелено на расширение возможностей развития личности. Появился веер очень разных школ. Появились блестящие мастера, которые есть и сегодня. Я говорю о директорах, учителях.
Мы сейчас выпускаем серию «Школа для каждого, школа для всех», где рассказываем о С.Л. Соловейчике, о Е.А. Ямбурге, о А.Н. Тубельском, – то есть, тех учителях и директорах, которые давали миры саморазвития и развития личности. Они видели в ребенке человека достоинства. Одновременно мы сталкиваемся с другим, когда школа превращается в массовое производство. В том числе: «даешь олимпиады», «даешь одаренность», «даешь ЕГЭ». Не надо путать школы с дрессурой. Когда мы все время подгоняем под шаблоны, мы тем самым лишаем и в дошкольных учреждениях, и в детских садах, и в школах возможности развития.
Сейчас в образовании время огромных рисков. Сейчас в образовании ключевая тенденция, которая проявляется последние пару лет, — это унификация, деперсонализация и обезличивание. Когда уже созданы и выращены блестящие учителя, директора, то нельзя загнать вариативное образование под асфальт. Не получится, потому что сегодня продолжают развиваться частные школы. Сегодня талантливые директора, где бы они ни были, продолжают делать блестящие программы.
Входишь во многие наши школы — и учителя, и директора, и дети дышат свободно, действуют свободно. Появились такие программы, которым что бы ни происходило в мире, когда многие теряют смысл, когда не понятно, как дальше жить, когда никто не скажет, что будет не только завтра утром, но даже сегодня вечером, выстаивают школы и директора, которые соблюдают очень мощные советы и правила экзистенциальной психологии. В том числе, идеи таких великих мыслителей, как великий педагог Януш Корчак, великий психолог Виктор Франкл.
Какова роль учителя в это трагическое время? Что могут сделать учителя, чтобы наше будущее стало лучше?
Трагическое время для учителя – трагическое для наших детей, потому что, если учитель начинает жить по формуле «у*2», то есть «угадать и угодить», если учитель вынужден думать о том, что скажет княгиня Мария Алексеевна, то он входит в противоречие с родителями, которые хотят, чтобы их дети были теми детьми, которые в жизни будут не только успешными, но и счастливыми. Он входит в противоречие с детьми, которые в буквальном смысле другие.
В ситуации цифрового разрыва ключевая драма образования — это драма разрыва между детьми и учителями. Дети — это дети цифровой социализации. Они уже знают так много. Драма начинается тогда, когда учитель делает все, чтобы погасить «почему», чтобы не было почемучек. Я всегда вспоминаю слова Самуила Маршака: «Он взрослых изводил вопросом "Почему?" Его прозвали "маленький философ". Но только он подрос, как начали ему преподносить ответы без вопросов. И с этих пор он больше никому не досаждал вопросом "Почему?"».
Трагедия унификации и обезличивания — это трагедия, когда дети гасятся как почемучки. Это трагедия вымирания почемучек. В этой ситуации есть те учителя, директора, талантливые родители... Есть книга у одной из моих коллег, которая называется «Книга для думающего родителя». Есть думающие родители, которые делают все, чтобы в ситуации обезличивания ребенок отстаивал свою индивидуальность. Для этого надо поддержать учителя. Для этого надо найти главное и понять, что такое школа.
Школа — это место договора между поколениями. Если мы не сможем договориться, то распадется связь времен.
Сейчас многие родители обеспокоены тем, что общество раскололось, появились радикальные мнения. Часто позиция родителей может не совпадать с позицией школы. Далеко не у всех есть возможность найти частную школу или найти ту школу, которая будет полностью отражать ценности семьи. Что делать в этой ситуации, если родители понимают, что их ребенок ходит в школу, а ценности школы не соответствуют их ожиданиям?
Прежде всего, понять, что школа — заложник системы. Четко понять мотивацию учителя или директора, почему они действуют так. Он увидит разные психотипы учителей. Есть учителя, которые понимают, что они в системе. «Я учитель и пространство урока — это мое пространство. Да, лежит учебник, но передо мной живые глаза. Да, передо мной учебник, но я начинаю диалог с учениками». Когда учитель прежде всего ориентируется не на авторитет власти, а на власть собственного авторитета, тогда вы имеете дело с уникальным учителем, который найдет возможности, чтобы ваш ребенок в ситуации всеобщего конвейера оказался не на конвейере. Найдет к нему подход. И учитель, и классный руководитель, и практический школьный психолог — они это могут сделать.
Есть другая ситуация. Есть ситуация, когда он видит, что столкнулся с учителями, которые говорят: «Что изволите? Такая система. Мы должны так сделать». Тогда я говорю страшные вещи. Когда у человека спрашивают, почему он выстрелил в другого человека, а он говорит, что просто исполнял приказ, то это не является оправданием. Он все равно выстрелил в другого человека. Когда учителя спрашивают, почему он превращает своих детей в «Солдат Урфин Джюса», почему он убивает инициативу, а он говорит, что считает, что прав, что так поручили, что он будет так действовать, родители должны задуматься, продолжать ли жить в такой школе — я подчеркиваю, что не учиться, не обучаться, а жить. Тогда другие логики. Тогда с такими учителями и школами, которым хочется только идти и приветствовать, рапортовать, а не учить детей, надо прощаться, если есть хоть какая-то возможность.
Если ее нет, то сегодня во всем мире нарастает домашнее образование. Если ее нет, тогда, даже оставаясь в этой школе, надо выбирать другие темпы обучения (прим. ред. – экстернат, когда за 1 год изучается двухлетняя программа). Сделать все, но не прогибаться под прогнувшуюся школу.
Школа может быть сильнее, чем семья? У многих есть убеждение, что если мы в семье правильно говорим с ребенком, делаем все возможное для его развития как личности, то школа не может этому помешать.
С самого начала мы этим самым ставим и ребенка, и родителей, и школу в ситуацию конфликта. Как только вы ставите школу в ситуацию конфликта ценностей, то первой мишенью этого конфликта является ваш ребенок. Так, когда в семье говорят одно, и они в этом уверены, они это чувствуют, а в школе говорят совсем другое, то ребенок оказывается в ситуации постоянного разрыва. В этой ситуации прежде всего мы должны задумываться, насколько он окажется в ситуации травмы.
Мы часто о школах говорим про буллинг учеников. Есть же и буллинг учителей. Что такое буллинг? Это механизм уравниловки из зависти другому человеку. Буллинг — это великая уравниловка и деперсонализация, за которой стоит зависть, что ученик другой, что он счастливый, что ему интересно. За этим стоит зависть. Он другой по многим причинам — социальным, экономическим, но он другой. Как только школа становится школой буллинга, я повторяю, тогда надо сделать все, чтобы ребенок не оказался разорванным этим конфликтом.
Есть люди, которые придерживаются мнения, что школа — это школа жизни. Там может быть тяжело. Ребенку же потом жить в это мире, пусть он там тренируется.
Разные формулы. Школа — это школа жизни. Армия — это армия жизни. В армии дедовщина. В школе буллинг. Пусть поймет, почем фунт лиха. Пусть станет настоящим мужчиной или настоящей девушкой. Я с психотерапевтическим пониманием отношусь к таким родителям. Да, они так считают, но закаливание ребенка и превращение его в образовательного «моржа» может привести к тому, что он моржом не станет, а просто превратится в Кая — у него оледенеет сердце. Подобное закаливание — это дорога к неврозу. Ребенок, которого разрывают миры школы и родительские миры, которому говорят, что школа — это школа жизни... Да, школа — это жизнь, но школы разные. Это надо понять.
Есть школы, которые пытаются делать свои миры. Авторские школы существуют. Целый ряд негосударственных школ, которые работают по великолепным программам, существует. Я не хочу сказать, что такая-то школа самая лучшая, это было бы рекламой, но такие школы есть, поверьте. Я могу назвать их по программам, а не по именам. Например, вы хотите, чтобы ваш ребенок четко понимал, что происходит в мире? Идите в школы, в которых есть программа Международного бакалавриата, которая дает ребенку путевку в жизнь. Не хочется Международного бакалавриата, идите в школы, в которых есть программы развивающего вариативного образования — Давыдова-Эльконина или других мастеров. Хотите, чтобы ребенок был счастливым? Идите в школы, где работают программы Шалвы Амонашвили — школы счастья и школы радости. Сейчас немало уникальных школ, которые делают в буквальном смысле чудеса.
Сейчас совершенно новое явление. Это явление начало стремительно развиваться в последние десять лет. Это конкурс губернаторов и людей, которые вкладываются в школы, то есть состоятельных людей, которые говорят: «Я сделаю частную школу. Конечно, не только для своего ребенка. Я сделаю такую школу, в которой дети будут выходить счастливыми детьми». Таких школ сегодня немало. Начался в буквальном смысле конкурс. Критерий очень простой: школьная программа – это практика, которая поддерживает развитие личности, или школьная программ – это культурная практика, которая гасит разнообразие личности. Вот главный критерий выбора школы.
Можете привести примеры, как может поддерживаться разнообразие личности в школе? Классно-урочная система, великая система Яна Амоса Коменского,— это своего рода фабрика усредненного ученика. В этой фабрике усредненного ученика есть свои правила.
Что такое урок? Почему сопротивление, когда вы входите в класс? Почему сопротивление, когда я вхожу на лекцию? Потому что урок — это форма монологического общения. Один говорит, а другие внемлют. Урок — это форма авторитарного общения. «Слушайся, что бы ни сказал. Я истина в последней инстанции». Урок — это форма закрытого общения. То же самое относится к лекциям. Я всегда говорю: «Пусть плохие лекции вымрут в пустых аудиториях, когда студенты или ученики могут голосовать ногами. Они просто на них не ходят. Это полное право».
Сегодня школы, в которых возникают другие пространства общения, — это школы, в которых есть игры. Как говорил замечательный психолог Даниил Борисович Эльконин, обучение должно войти в мир ребенка через ворота детской игры. В школах продолжают играть. Там, где есть игровые реальности. В школах, в которых в буквальном смысле культура театра, кино. В школах, в которых понимают, что сегодня чисто вербальные формы общения, несвязанные с визуализацией, проигрывают.
Мы от мира только письменной культуры перешли к миру сетевой и визуальной культуры. Есть школы, в которых учителя пытаются найти код коммуникации с детьми. Современный ребенок уже не ребенок, который делается программой только школы. В современном мире на первый план, наряду с родителями и учителями, выходит еще один великий учитель — детская или подростковая субкультура. Вместо вертикальных связей, когда вся информация катилась с горы вниз, сегодня дети живут в сетях. Сегодня дети слушают друг друга. Меня приводят в восторг продвинутые бабушки и дедушки, которые осваивают интернет. Бабушка в этой комнате, внук в соседней комнате, – они чатятся друг с другом. Почему-то внук лучше ее понимает и больше ее уважает. Я не хочу все довести до абсурда, но в сетевой реальности изменились правила коммуникации. Если школа этих правил не видит — это проигрышная школа. Есть школы, в которых это происходит.
Эти школы — это все-таки капли в море. Подавляющее большинство школ идут по стандарту. У них есть много нормативных документов, правил. Там речи не идет о том, чтобы отходить от урочной системы, например.
Урочная система не так плоха, если талантливые учителя и директора. Вы сказали «отходить». Вспомните героя Иа-Иа. У него шарик был, который лопнул. Он делает им «входит и выходит». Учитель входит и выходит. Он делает чудеса при любых учебниках и стандартах. Во очень многих школах есть учителя, которые развивают ребенка. Когда кто-то из учителей говорит: «Я хочу воспитать детей», — это грустно. Детей не надо воспитывать, как говорит один мой друг. С ними надо дружить.
Что можно сделать, чтобы таких учителей становилось больше?
Сейчас самая большая и тяжелая ситуация в России — это ситуация полного коллапса и трагедия профессионализма педагогических институтов и кафедр, обучения педагогическому мастерству в ряде классических университетов. Один замечательный поэт Наум Коржавин как-то бросил фразу: «Смерть России рождается в педагогических университетах». Эта фраза мне кажется очень точным диагнозом происходящего. Эти университеты раньше назывались учительскими институтами, потом они назывались педагогическими институтами, потом они стали называться педагогическими университетами, а потом они стали переделываться в гуманитарные. Классическими университетами Петербургским, Томским или Московским они не стали. Они потеряли цель. Главное — четко понять, что сегодня, если мы хотим изменить ситуацию от образования, главный вектор — это переход от классических, традиционных педвузов к антропологическим университетам. Главное — это сделать антропологический поворот и четко понять, что главная задача учителя как антропологической профессии — это взращивание субъектности, взращивание автора своей судьбы, взращивание человека, который сам принимает свои решения вместе с вами. Это происходит.
Появляются менторы, тьюторы, появляются школы, где учитель — это мастер переговоров. Это мастера ремесла общения с детьми. Это мастера антропологического понимания мира. Россия выбудет из игры, если в ней не будет антропологического поворота.
Вы задали вопрос, который просто бьет в душу. Ключевой кризис России на сегодняшний день — это не экономика, и, простите меня, не идеология (я это обсуждать не буду). Ключевой кризис прежде всего в образовании — это кризис профессионализма. Как только мы начинаем при подборе людей, которые работают в школах, я возвращаюсь к вашему вопросу — вот шкала. На одном экстремуме шкалы лояльность. На другом — компетентность. Кого вы выберете? В любой ситуации, в любой компании надо искать компромиссы. Один из учителей так называемой патриотической школы в книге «Трудно быть богом» прямо формулирует директору этой школы свою позицию: «Умные нам не надобны. Надобны верные». Вот, где мы сталкиваемся с кризисом профессионализма.
Кризис профессионализма в образовании. Это какое-то наследие советской системы? Почему он возник вообще?
Советская педагогика была мощной педагогикой. В советской системе были четкие идеологические установки. Можно было с ними соглашаться или не соглашаться, когда речь шла о дисциплинах естественно-научного цикла. Куда большие трудности возникали, когда речь заходила о гуманитарном цикле дисциплин. Безусловно, проблема не советской системе, не в ней дело.
Сегодня мы живем в мире вызовов, сложностей, неопределенности, разнообразия. Система Яна Амоса Коменского, придуманная и созданная как блестящее конвейерное производство, сегодня дает сбой. Когда сегодня появляется новая школа, она называется школой неопределенности. Она называется школой персонализации. Она называется школой мотивации. Она называется школой вариативного образования. Тогда жизнь становится другой. Но сегодня для школы недобрый день, потому что сегодня ключевые установки, которые идут от управленческих структур — это установки полной унификации и полного обезличивания.
Вы говорили о том, что этого не произойдет, потому что появились люди внутри школы, которые по-другому видят цель школы.
Это не произойдет, когда появится еще одна мощная профессия. Есть одна из великих профессий — профессия родительства. Родительство — это одна из самых сложных антропологических профессий. Когда родители четко понимают резкий ценностный диссонанс, когнитивный диссонанс между своими ожиданиями и миром школы, они ищут варианты. Они говорят: «Я не хочу, чтобы мой ребенок рос в системе уравниловки, унификации».
Кажется, что есть проблема с ценностями большинства родителей. Как школу выбирают? Смотрят на результаты ЕГЭ. Если в школе хорошие результаты ЕГЭ, то мы туда пойдем с началки, чтобы ребенок точно закончил школу, на сто баллов ЕГЭ, хороший вуз, надежная карьера. Как вам кажется, таких родителей становится меньше, или их число неизменно?
Судя по общению с многими родителями, ситуация нарастает. Все больше разнообразия. Появляются родители, и это их право, которые идут по тому пути, о котором вы говорите. Мы называем их «еганутыми» родителями. Я их понимаю. Вот формальные критерии, чтобы ты вырос подобным под тот мир, в котором ты существуешь. Ошибка только: этот мир меняется. Они сами понимают, что мы живем в стране непонятного завтра. В этой ситуации они идут на огромные риски. Они готовят детей к прошлому в изменяющейся реальности.
Есть другие родители, которые говорят, что дело не в ЕГЭ. ЕГЭ должен быть другим. Один мой коллега написал – «Как нам реформировать ЕГЭ?». Оно должно быть творческим. Беда ЕГЭ, когда оно нацелено на прошлое, на память, на дрессуру, на выучивание, а не на жизненные задачи. Не надо бросать камни в ЕГЭ. Надо переделывать ЕГЭ как объективную систему диагностики знаний. Это совершенно разные задачи. Если вы хотите ориентироваться на дрессуру, вы должны четко понимать, какой бы вы ни были родитель, как бы ни были ценности, ребенок в том мире, в котором он окажется, проиграет. Вы закладываете риски для ваших собственных детей.
Успех в будущем — это развитие собственной личности, индивидуальности?
Был такой замечательный фильм «Баранкин, будь человеком!». По сути, «самостоянье человека, – как говорил Александр Сергеевич Пушкин, – залог величия его». Эти школы есть. Они существуют. Каждый родитель хочет лучшего для своего ребенка. Когда родитель думает, что нужно сдать хорошо ЕГЭ, они это делают из хороших побуждений. Может быть, они чувствуют, что на самом деле это не так, что нужно делать что-то другое, но им сложно это принять, потому что они не уверены в этом. Этот путь с ЕГЭ, с баллами, с поступлением в вуз понятный и надежный, как им кажется. Что могут родители сделать? Как им расти над собой, чтобы научиться выбирать для ребенка хорошее образование, соответствующее сегодняшнему миру?
Я улыбаюсь , потому что буквально несколько лет назад я стал одержим идеей создания родительских университетов, в которых родители в буквальном смысле слова могли бы не бояться собственных детей, которые все время проверяют их на толерантность. В них родители четко бы знали и имели бы осознанный выбор. Мы сейчас сделали первые выпуски таких родительских университетов, где родители делали проекты школ и проекты программ. Родителю дали возможность: «Родитель, сделай несуществующую школу, в которой бы учился твой ребенок». Тогда родитель намного больше понимает, что ему необходимо. Более четко может говорить не с позиции родитель-учитель, а с позиции родитель как учитель. Он приходит к учителю как к коллеге и говорит: «У меня есть такие-то предложения».
Мы убедились, насколько часто родители мудрее, сильнее, когда чувствуют веру в себя. Родитель, увидевший горизонты школы, становится другом учителя и ученика – собственного ребенка. Тогда они вместе четко рефлексирут и сканируют горизонты. Родительские университеты стали мастерской развития для родителей.
Есть много замечательных книг. Я не боюсь их рекомендовать. Это блестящие книги Л. Петрановской, Дмитрия Зицера, великолепная книжка Екатерины Потяевой, которая называется «Книга для думающих родителей» (прим.ред. «От рождения до школы. Первая книга думающего родителя»). Я не хочу продвинуть эти книги. Я просто вижу, насколько родители, прикасаясь к этим книгам, становятся увереннее в себе. Ведь у каждого родителя, которого ударила школа, да еще в прошлом, вырастает недюжинный комплекс неполноценности. Я не хочу, чтобы родители, как в игре в салочки, осаливали детей собственными комплексами неполноценности. Я не хочу, чтобы родители в ребенке видели свой незавершенный проект: у меня это не получилось, а у тебя получится. Я не хочу, чтобы родители современные болели вузоцентризмом. Ты должен поступить, а не идти по пути, например, среднего профессионального образования. В мире есть разные пути. Не видьте узкоколейки. Если бы кто-то попросил Левшу написать большое исследование, как он подковывает блоху, или сделать бизнес по подковке блохи, то он бы никогда их не сделал. Уникальные и разные виды интеллекта. У многих детей практический интеллект очень силен. Они становятся такими мастерами, становятся успешным средним классом, которому можно позавидовать.
Поэтому во многих странах мира ты не неполноценен, если ты не поступил в вуз, если ты стал блестящим мастером в той или иной сфере, технологии.
Вы говорите, что во многих странах мира. У нас в стране людей все еще оценивают по образованию?
В нашей стране мы часто находимся заложниками рейтингового гипноза, когда говорят, что только тот вуз хороший, только та школа хорошая. Какую надо выбирать школу? Ту, в которой учитель начальной школы влюблен в своих детей. Это может быть не знаменитая школа, но это школа, где началка такова, что детям в нее хочется идти. Надо выбирать школу, в которую хочется идти родителю, ребенку и учителю, когда они мотивированы. Второе — у меня есть любимая школа, где больше 40% учителей выпускники этой школы. Они вернулись в школу. Это любимое место.
Такие школы — это достижение директора, который так организует работу школу, что туда поколениями возвращаются выпускники в роли учителей?
Кто такой директор? Это режиссер совместной деятельности. Директор — это всегда мастер постановки сценария, а не только хозяйственник, который просыпается и думает о том, как достать еще инвестиций, чтобы решить те или иные хозяйственные вопросы. Директор — это тот, кто видит образ развития школы. Директор — это тот, кто вместе со своим коллективом делает программу развития школы. Хочешь понять директора? Посмотри ту программу развития школы, которую вместе с этой командой сделал этот директор. Ты увидишь этого директора.
Директор, как и учитель, должен обладать тремя ролевыми моделями коммуникации. Директор — это прежде всего мотиватор, не мастер коллективного изнасилования. Он должен мотивировать к действовать. Второе: директор — это навигатор в том мире информации, как и учитель, в котором вы находитесь. Наконец, директор — это прежде всего великий переговорщик. Мастерство переговоров — уникальное мастерство. Директор может встать на позицию министра и ему посочувствовать, сделать так, чтобы министр оставил его в покое, или убедить его в своей позиции. Я знаю таких директоров. Они есть. Директор — это тот, кто подбирает великолепную команду. В этой команде ключевое правило руководителя — это знание зоны ближайшего развития своих сотрудников: что они могут сделать послезавтра, а не только то, что они могут сделать сегодня.
Где есть одаренный директор, там вы получите блестящие результаты. Самое тяжелое – найти одаренного директора школы. Это очень тяжелая задача. Сложнее нее только задача – найти одаренного руководителя детского сада.
У нас ведь директорами школы обычно становятся учителя. Они растут по карьерной лестнице и в какой-то момент занимают позицию директора. Правильно ли это? Есть ли какое-то образование для директоров? Это ведь совершенно другой набор компетенций, чем у учителя.
С моей точки зрения, видеть перспективу развития учителя в виде директора — это огромный человеческий, профессиональный и управленческий риск. Директор — это особая профессия. Директор — это мастер, владеющий искусством менеджмента. У учителя другие компетенции. Он может стать директором, это часто происходит. Тогда он набирает другой арсенал компетенций, это безусловно. Школа управления для директора — это одна из ключевых школ. Есть такой трехтомник, который называется «Курс молодого бойца, или Азбука директора школы» (прим.ред. – автор Любовь Плахова), где просто рассказывается о моделях поведения директора. Школа директоров в ситуации цифровой трансформации, которая происходит в изменившемся мире — это одна из перспектив, которая необходима. Если мы хотим достичь более быстрого успеха где-то, то это в буквальном смысле переоснащение компетенциями директоров школ.
Вы упоминали, что сейчас появилось много школ, которые были созданы меценатами. Давайте представим ситуацию, что есть человек, который хочет вложить деньги в образование, чтобы оно стало лучше. Куда вкладывать деньги?
Бывает ситуация, когда с готовыми рецептами в жизни сложновато. Тот вопрос, который вы задали, для меня экзистенциальный. Все последние 10-12-15 лет мое дело — это смысловой консалтинг. Я прежде всего с теми, кто действительно понимает, что ключевые инвестиции в образование — это инвестиции не в будущее, а здесь и сейчас. По кривой Дж. Хекмана, а это лауреат Нобелевской премии, выяснилось, что наибольшие вклады для развития экономики дают вклады в дошколку, куда больше, чем в школу и вуз. Нужно вкладывать в детство, вкладывать в развитие.
Здесь прежде всего надо задать вопрос «Зачем?». Тот, кто знает «зачем», как говорил великий Виктор Франкл, найдет любое «как» (прим.ред. – «Он знает, зачем существует, и поэтому найдет в себе силы вытерпеть почти любое как» из книги «Сказать жизни «Да!»». Когда приходят замечательные люди, которые говорят: «Я хочу сделать школу». Сколько таких людей сейчас приходит! Прежде всего надо работать с ними, понять, ради чего он хочет сделать школу, какие у него ожидания. Когда мы поймем его модель будущего для школы, когда он мне скажет: «Я хочу сделать школу, чтобы все сдавали блестяще ЕГЭ», — я скажу: «Я вам сочувствую». Одного из The Beatles спросили: «Какими вы хотите, чтобы были ваши дети?». Он ответил: «Хочу школу, в какой я бы стал счастливым.» — «Вы не поняли вопрос.» — «Нет, вы не поняли ответ».
Во всех этих ситуациях существует такая сфера — смысловой консалтинг, анализ смыслов. В ходе этого смыслового консалтинга ответить за весь мир я не могу. Я должен в буквальном смысле стать коучем для того, кто создает школу. Есть огромное количество людей, которые делали школы, часто меняли директоров, как карточную колоду, и проигрывали, потому что самое главное, что они не понимали — ради чего они все это делают. Смысловой консалтинг — это главное. Есть мастера смыслового консалтинга. Их достаточно мало, но они существуют.
