Интервью О.А.Конопкина журналу "Вопросы психологии" (2006. № 3) в связи с его семидесятипятилетним юбилеем

— Олег Александрович, известны Ваши научные заслуги, вклад в психологию, в первую очередь — разработка Вами концепции осознанной регуляции поведения и деятельности человека. Когда и как у Вас впервые возник интерес к психологии?

 — Если учесть, что в Психологическом институте я начал работать в 1957 г., а на отделение психологии философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова я поступил, естественно, еще раньше, то ответить достаточно подробно и конкретно я вряд ли смогу. Насколько я себя помню, меня больше всего остального интересовала живая природа. Лошади и собаки были интереснее радио и автомобилей. Откуда это пошло? Жил я с родителями на берегу чистого и полноводного в ту пору Хопра, притока Дона. С одной стороны наш городок окружала степь, а с другой вдоль реки тянулась полоса леса с множеством стариц и озер, наглухо заросших и богатых всякой водной живностью — от рыбы до жуков и лягушек. И вот уже в пору первых классов мы с приятелем благодаря его отцу — биологу-ботанику — приобщились к наблюдениям за природой — травами, цветами, бабочками и другими прыгающими и поющими существами. Я «по всем правилам» коллекционировал бабочек, собирал гербарии, ловил жуков и очень много, хотя, конечно, достаточно бессистемно, читал о самых разных представителях и явлениях живой природы, а также о самих ученых-биологах, об их путешествиях, исследованиях, открытиях. Такое чтение из «научно-популярного» все более становилось «научным». В подростковом возрасте мои интересы касались прежде всего предметов биологии, что не исключало и даже не очень ограничивало интереса ко всему остальному. И все же биологические школьные предметы были самыми легкими, привлекательными и понятными, и я с интересом читал разные, в том числе вузовские, книги по общей биологии. В старших классах склонность к биологическим наукам переросла в интерес непосредственно к человеку, к его многообразным особенностям и возможностям. Этому способствовал, конечно, и подростковый интерес к самому себе, к своим различным, в том числе и психическим — умственным, волевым и др. — способностям и к возможностям их развития.

Кроме того, мой отец заведовал кафедрой педагогики и психологии в пединституте и в нашем доме было много психологической литературы. Особенно запомнились две книги: относительно простой и понятный учебник для педвузов и не вмещающаяся в расхожее понятие учебника энциклопедическая книга С.Л. Рубинштейна о психике и активности человека — «Основы общей психологии». Оканчивая школу, я имел некоторое общее представление о психологии и хотел стать профессиональным психологом, хотя в сознании маячил и факультет биологии. Вспоминаю об этом, потому что окончательный, настоящий интерес к психологии сформировался у меня уже во время учебы в университете. Тогда же возникло стремление к собственной исследовательской научной работе. Понять это довольно легко, если представить себе, что на лекциях наших профессоров, таких, например, как А.В. Запорожец, А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин, нам часто давали не только какую-то конкретную информацию, но и раскрывали разные стороны самого процесса ее получения, демонстрировали часто захватывающую логику исследования и познания психического. Уже тогда стало ясно, что самое интересное для меня в психологии — это исследовательская работа.

— Кто из отечественных психологов оказал определяющее влияние на Вашу деятельность? Кого Вы можете назвать своим учителем?

— Сложилось так, что у меня не было одного, главного, учителя, общение с которым и руководство которого определило бы и «запрограммировало» мою дальнейшую работу в психологии.

Не противореча сказанному, с большой благодарностью и теплотой думаю о К.М. Гуревиче, руководителе моей дипломной работы, который рекомендовал меня как возможного сотрудника тогдашнему директору института А.А.Смирнову и очень доброжелательно и всесторонне ориентировал меня на первых порах моей работы в институте. С благодарностью и уважением я вспоминаю и Д.А. Ошанина, заведующего лабораторией инженерной психологии, руководителя моей кандидатской диссертации. Понятно, что настоящий учитель — не тот, кто официально руководит или учит, а тот, у кого ты реально чему-то учишься. Меня неизменно восхищала научная деятельность таких непохожих личностно и по стилю своих трудов выдающихся ученых, как А.Н. Леонтьев, С.Л. Рубинштейн и А.А. Смирнов. Они мне многое дали — и не только они. Мне очень повезло, что я в течение долгого времени мог тесно общаться по разным поводам со многими учеными, которые составляли цвет нашей психологии, фактически были ее живыми классиками. При этом они были готовы оказать любую научную помощь своим младшим коллегам. Специально никто тебя не учил, но если ты хотел, то было у кого учиться. И годы совместной работы с такими учеными, как А.А. Смирнов, Л.И. Божович, Н.И. Жинкин, А.В. Запорожец, А.Н. Соколов, Б.М. Теплов, Д.Б. Эльконин, и еще многими другими, в том числе и более молодыми, сотрудниками института, без всякого преувеличения, были для меня вторым, неповторимым в своей уникальности университетом.

— Вы — автор многих научных трудов, проведено большое количество экспериментальных исследований в области общей психологии, инженерной психологии, психологии труда. Какие из проведенных исследований Вы считаете наиболее ценными и значимыми?

— Каждая из названных Вами областей психологии имеет многообразную специфику, но у меня не сложилось относительно этих областей нашей науки каких-либо явных предпочтений. Вообще-то считается, что оценивать твою работу должны прежде всего коллеги по профессии и другие заинтересованные в теме читатели, а не ты сам. Вместе с тем у любого исследователя, автора книги, статьи и т.п. обязательно должна существовать система внутренних оценок того, что он делает, и того, чего ему удалось добиться. Мне кажутся наиболее ценными те работы, результаты которых могут провоцировать возникновение новых направлений исследования, создавая для них теоретические, фактологические или методические предпосылки, т.е. давая какие-то ранее не существовавшие основания для новых, оригинальных работ. Я думаю, что указанному критерию соответствует моя книга «Психологические механизмы регуляции деятельности», а из наиболее поздних работ — статьи последних лет, посвященные общей способности к саморегуляции, а также выделению и соотнесению операционального и содержательного аспектов анализа саморегуляции.

— Назовите основные вехи и этапы Вашей трудовой биографии, наиболее яркие и запомнившиеся события Вашей профессиональной жизни.

— Этапы и вехи трудовой биографии можно понимать по-разному. Но в любом случае моя профессиональная жизнь со всеми ее гранями, сторонами и вехами связана с Психологическом институтом, в котором я непрерывно работаю уже 49 лет. Начинал я лаборантом лаборатории психологии труда. Следующим этапом была очная аспирантура института, потом должности научных сотрудников, три года работы ученым секретарем института, 12 лет работы заместителем директора по научной работе, 31 год руководства лабораторией психологии саморегуляции. Добавим 10 лет работы заместителем главного редактора журнала «Вопросы психологии» и будем считать все это этапами моей профессиональной жизни.

Помню, что чистым плюсом должностного роста для меня было расширение возможностей инициативной исследовательской работы, хотя административные и организаторские хлопоты сокращали время личных занятий наукой. При этом я, конечно, ощущал также рост уровня и масштаба не номинальной, а совершенно актуальной ответственности: за себя, за лабораторию, за институт. Для меня это были реальные стимулы и вехи профессионального и личностного роста. Я думаю, что характер и уровень актуальной ответственности — это одна из главных характеристик любой работы, тестирующая и выявляющая личностную профпригодность исполнителя.

Другая линия трудовой биографии — моя научная работа — также имели свои вехи: получение ученых степеней, присвоение ученого или почетного звания, тем более выборы академиком РАО.

Свои вехи были и в профессиональной работе. По сути именно ее содержательная сторона наиболее точно отражает путь профессионального становления и собственно научные достижения. Однако этот аспект требует специального сугубо научного изложения. Это должна быть история замыслов и гипотез, ошибок, удач и новых замыслов на протяжении всей научной жизни, что ни по формату, ни по неизбежной сложности изложения не подходит для нашей беседы.

— Научная работа — это прежде всего творчество, в котором необходимо вдохновение. Скажите, в чем источник Вашего вдохновения? Знакомы ли Вам моменты творческого кризиса, как Вы их преодолевали?

— Если понимать под творчеством создание чего-то нового, оригинального, то научная работа, конечно, невозможна без элементов творчества. Однако по объему, по времени и, наверное, по затрате сил моменты собственно творчества занимают в научной работе весьма небольшую долю, хотя и венчают ее процесс. Ученый, по моему опыту, — хотя и «научный», но «работник», выполняющий большой объем умственного труда, который создает в его сознании необходимые предпосылки непосредственно творческого акта. Нужно предварительно многое выяснить, видеть проблему в целом и в ее уже известных частях и деталях, представить разные варианты решения и пр., прежде чем ясно поймешь и увидишь в предмете своих размышлений то, над чем до этого ломал голову. По сути это каждый раз решение специфической мыслительной задачи. Хочется еще раз подчеркнуть, что научная работа — это большой — и не всегда только умственный — труд. Если представить, как собирает нужный материал психолог труда или даже экспериментатор в лаборатории, то понятно, что от научной работы может болеть не только голова, но и спина или ноги.

Что касается вдохновения, то это состояние, как и творческие акты, которым оно способствует и сопутствует, является результатом предшествующего соответственно направленного умственного труда. Так что нужно работать, не дожидаясь вдохновения, которое вообще-то может и не прийти, — ему не прикажешь.

 О творческих кризисах знаю мало и потому исхожу из своего индивидуального ограниченного опыта. При творческом кризисе теряется интерес и даже возникает неприязнь к работе. Однако не нужно сразу же паниковать, так как наиболее распространены ложные формы кризиса. Скорее всего — это лишь утомление, которое проходит само по себе. Может это быть и маскирующимся под творческий кризис достаточно понятным и преодолеваемым состоянием, которое Дж.К. Джером определял как «общее нерасположение ко всякого рода труду». Такой творческий кризис преодолевается, если через «не могу» заставить себя приступить к работе и продолжать ее в течение некоторого времени.

— Вы в течение многих лет успешно возглавляли лабораторию психологии саморегуляции. Расскажите об истории ее создания и развития. Какой бы Вы хотели видеть лабораторию через пять-десять лет?

— Я руководил лабораторией в течение 31 года с момента ее создания в марте 1971 г. по апрель 2002 г.

История лаборатории достаточно проста и лишена каких бы то ни было зигзагов и катаклизмов. Фактически все эти годы общая для лаборатории научная проблематика оставалась неизменной — исследовался феномен осознанной (произвольной) регуляции целенаправленной активности человека, хотя, конечно, менялись конкретные задачи, аспекты и масштаб исследований. Все начиналось в 1970 г. — с создания группы психологии труда с целью выявления субъективных факторов, детерминирующих надежность и особенности трудовой деятельности человека. В качестве важнейшего среди них, глобального фактора была выделена осуществляемая человеком как субъектом труда осознанная регуляция своей активности. Она и стала предметом планомерного и всестороннего изучения созданной уже на следующий год лаборатории. Основные задачи лаборатории были связаны с изучением строения, а также принципиальных закономерностей формирования и осуществления субъектом регуляции самых разнообразных форм своей активности. Важным этапным результатом стало определение функциональной структуры регуляторных процессов, единой для разных видов и форм целенаправленной активности. На этой основе осуществилось содержательное развитие проблемы — стали изучаться феномен накопленного субъектом регуляторного опыта, закономерности регуляции учебной деятельности школьников разных возрастов, индивидуальный стиль саморегуляции и др.

 В лаборатории всегда работало много аспирантов и соискателей, было защищено большое количество диссертаций — как кандидатских, так и докторских, подготовлены квалифицированные кадры, способные успешно работать в области психологии саморегуляции. Опубликованы монографии, сборники, методические пособия, статьи в ведущих психологических журналах, которые всесторонне отражают достижения лаборатории. Можно сказать, что разработанная нами теория осознанной саморегуляции получила «права гражданства» в современной психологической науке и продолжает развиваться в сегодняшних трудах лаборатории. Если говорить о будущем, то лаборатория имеет хорошие перспективы развития, так как разрабатывает проблему фундаментального, а следовательно, и большого практического значения. Думаю, что логика исследования регуляторной проблематики требует сейчас в первую очередь изучения законов возрастного становления осознанной регуляторики, а также разработки новых методов и технологий диагностики и эксперимента с использованием компьютерной техники.  

— Что, на Ваш взгляд, изменилось в нынешнем Психологическом институте? Сохранились ли его традиции? Ваши пожелания молодому поколению сотрудников института.

— За последние 15 лет в институте изменилось очень многое. Это естественно и неизбежно, но остались традиции; одна из основных — стремление максимально соответствовать потребностям современного общества. Однако есть и совсем другие, но тоже очень существенные традиции, искажения которых могут быть спровоцированы происходящим в социуме изменением и переоценкой многих, в том числе и нравственных, ценностей. Я имею в виду этику отношений внутри коллектива, нормативная планка которых была в нашем институте всегда очень высока. Нарушения этих традиций были бы губительны и для самого коллектива и для отношения сотрудников к институту, который может превратиться в работодателя — и только. Нарушения этих традиций, конечно, нельзя допускать. Мои главные пожелания молодым коллегам касаются, конечно же, сохранения ими традиционных для нашего института человеческих взаимоотношений, бескорыстия и доброжелательства, ответственного отношения к себе, друг другу и своей работе.

— Ваши планы на будущее: новые исследования, проекты?

— Как всегда наши реальные возможности много скромнее генеральных замыслов, поэтому скажу о первоочередном и на сегодня главном. Очень хотелось бы рассмотреть процесс возрастного развития у ребенка общей способности к осознанной саморегуляции, чтобы выделить и содержательно проанализировать главные, критические моменты такого развития, в которых процесс регуляции меняется качественно, обретает новые средства и новые возможности. Кроме того, необходимо провести общий смотр методов, используемых для исследования осознанной регуляторики, оценить их возможности, в свете новых исследований определить точки методического дефицита и подумать о принципах и возможностях разработки новых, перспективных методов. И то и другое очень актуально как само по себе, так и для определения конкретных планов дальнейшего изучения проблем саморегуляции.

  — Несколько слов о Вашей личной жизни: как любите проводить свободное время? Каковы Ваши увлечения и интересы помимо работы.

— На это ответить просто. Никаких оригинальных увлечений или занятий у меня нет. Когда есть свободное время, я занимаюсь в основном чтением. Люблю литературу дневникового или мемуарного характера. Читаю и перечитываю стихи поэтов разного времени. Между прочим, поэзия как психический феномен — сплошная загадка, причем не только само создание настоящих стихов, но и их восприятие. Так что было бы время, а занятия найдутся.

Беседу вела Т.А.Индина