С юности не люблю слово «атеизм». Не только и не столько по причине утомленности пропагандистским материализмом из советских учебников. В слове имеется частица а-, обозначающая отрицание. Поэтому оно даже не требует замены на анти-  или  добавления эпитета «воинствующий» - «война» напрашивается сама. 

Между тем, «атеистами» очень часто называют людей, для которых конструкт по имени Бог не является внутренним мировоззренческим. Он может быть отвлеченно философским или культурологическим, вызывать самое уважительное отношение  как творение человеческой мысли, без которого всемирная история была бы другой, но не лежать в основе ценностей мировоззрения человека. Напомню известную историко-научную байку (даже если это просто байка, ее мораль от этого не проигрывает). Когда Наполеон спросил знаменитого математика, физика и астронома Пьера Лапласа, где же место Бога в его космологической модели, тот ответил: «Сир, я не нуждаюсь в гипотезе Бога для моих исследований». Не «отрицаю» - просто «не нуждаюсь». Заметьте: "для моих исследований".

Слова Лапласа, по сути, повторяет социолог Кинга Дунин в сборнике интервью Петра Шумлевича с представителями польской интеллигенции из числа неверующих. И им не меньше, чем верующим, нужна вера, нужен дух. И даже ритуал. И есть в их жизни святое… 

Отыскать в католической Польше «атеистов», которые еще и публично признаются в своем «атеизме», - нечто немыслимое. На этом можно было распрощаться со своей доброй репутацией еще во времена социализма. Мама мне рассказывала про мою прабабушку-польку, католичку, которая молилась на ночь по-латыни, и своей истовостью внушала трепет всем домочадцам-«атеистам». Примерно такой же, какой внушал мой прапрадедушка по отцовской линии – православный священник, настоятель сельского храма в Можайском уезде глубоко верующим членам своего семейства.    

Кстати, автор рецензии на книгу - Станислав Минин  считает заманчивым  повторить опыт Шумлевича в России. Правда, сомневается, что найдутся собеседники. 

Что ж, я готов поддержать беседу, если найдется интервьюер.

Владимир Кудрявцев

Станислав Минин

Атеисты существуют!

В Польше сформировалось активное сообщество неверующих интеллектуалов

Niezbednik ateisty. Rozmowy Piotra Szumlewicza. – Warszawa: Wydawnictwo Czarna Owca, 2010. – S. 320.

У сборника интервью Петра Шумлевича с польской неверующей интеллигенцией – философами, социологами, психологами, публицистами, журналистами, писателями, актерами, художниками, политиками – довольно неудачное название. На русский язык Niezbednik ateisty уместно было бы перевести как «Настольная книга атеиста» – именно так назывался советский справочник для агитаторов, переживший не одно издание. Это вводящая в заблуждение аллюзия. Книгу Шумлевича стоило бы назвать просто «Атеисты существуют». Именно так он озаглавил свою вступительную статью, и именно об этом свидетельствуют его собеседники.

Самостоятельность атеистического мировоззрения – лейтмотив включенных в сборник интервью. Собеседники Шумлевича критикуют своих единоверцев (точнее, «единоневерцев») за самоуничижение, за слова о том, что они «увы, не обрели благодать веры». Это лишь утверждает Церковь во мнении, что атеистов на самом деле нет, а есть лишь люди, ищущие и пока не нашедшие Бога.

Точно так же, говорит публицист Агнешка Графф, атеисты помогают Церкви завладеть повседневным языком, охотно называя себя «безбожниками». Этот термин несет в себе негативный образ воинствующего антирелигиозника. Однако современный атеист – не богоборец. Не антитеист, он никому не должен доказывать, что Бога нет. Это человек, которого, по словам социолога Кинги Дунин, «не убеждает и не трогает гипотеза Бога», для которого она «бесполезна». Атеист религиозно индифферентен. Только и всего. Не всякий атеист – антиклерикал, к примеру.

Философ и лингвист Барбара Станош говорит, что ребенок узнает о Боге в той же «морализаторской литературной конвенции», что и о гномиках или злой ведьме (психолог Юстина Домбровская, к слову, считает, что именно из-за развитого воображения и полусказочного восприятия мира религиозные мотивы в меньшей степени травмируют маленьких детей, нежели подростков). Однако в гномиков человек перестает верить, а в Бога продолжает. Почему? Из-за «наркотического воздействия» религиозного ритуала, которому человек подвергается чуть ли не с момента рождения. Ритуал поддерживает в нем уверенность в том, что Бог существует (а гномики – нет).

Церковь – монополист в области ритуала. Имеет ли это значение для атеиста? Главред портала Racjonalista.pl Мариуш Агносевич объясняет, почему он организовал первую в Польше «гуманистическую» брачную церемонию. Атеист – тоже человек, говорит он. Для него так же, как и для верующего, важна форма, в которую он упаковывает иррациональные переживания, эмоции. Церемония – как раз такая «упаковка». Привязанность человека к ритуалам дорелигиозна, религия всего лишь присвоила себе эту сферу. «Я атеист-эстет», – говорит о себе Агносевич.

Петр Шумлевич пытается подтолкнуть собеседников к рефлексии об общественно-политической роли атеизма в Польше. Отчасти он позиционирует интервью как своего рода coming out – публичную и общественно значимую декларацию собственных убеждений известными людьми, призванную поддержать «нерешительных» и «дискриминируемых» клерикальным обществом атеистов. Эта затея Шумлевичу не вполне удается. Если того же Агносевича можно назвать атеистическим активистом, то, например, Агнешка Графф не готова идти со своими убеждениями на баррикады, ей не близок «народный антиклерикализм». Петр Шумлевич не собрал хор, он собрал мозаику. Атеизм индивидуален.

Уязвимое место книги – политическая однобокость. Сам Шумлевич – левый. Единственный политик, с которым он беседует, а именно Гжегож Наперальский, – тоже левый. Журналист и сценарист Кшиштоф Теодор Тёплиц (ныне покойный) и философ Михал Козловский рассуждают о том, как Церковь адаптируется, органично встраивается в систему капитализма и выступает в качестве умиротворителя жертв рыночной несправедливости. Если Церковь монополизирует этику и ритуал, то не приватизируют ли левые атеизм?

Секулярное общество в России и в Польше пребывает в разных состояниях. В России пассионарная религиозность вынуждает инертных неверующих переосмысливать свой атеизм, искать для него новые, точнее, по-новому проговоренные основания. В Польше новая критическая культура бросает вызов неколебимому, казалось бы, авторитету Церкви. Вектор у этих конфликтов разный. Тем не менее они порождают схожие вопросы.

Например, в чем разница между религиозной этикой и этикой нерелигиозной (и возможна ли последняя)? Религиозная этика – «экспертная», говорит философ Магдалена Щрода. Она основана на послушании, что, с одной стороны, ведет к лицемерию, а с другой – освобождает человека от ответственности за собственный выбор, от поиска аргументов. Альтернативные этические системы могут основываться, например, на уменьшении страданий. На оценке последствий каждого шага. На идее заботы о других по аналогии с материнской заботой. Это может быть кантианская этика. Важно, что эти системы требуют индивидуального рассуждения и решения.

Должно ли искусство заниматься самоцензурой, «прикасаясь» к религиозным символам? Нет, считает художница Дорота Незнальская. «Религиозные символы, – говорит она, – являются общедоступным культурным кодом, и в деле его использования ни у кого нет привилегий».

Можно ли воспитать ребенка без идеи Бога? Можно, говорит психолог Юстина Домбровская. Бог – проекция идеального отца, которая подчас освобождает родителей от необходимости вести с ребенком диалог, обновлять свой авторитет, ориентируясь на возраст и уровень критичности ребенка.

Совместимы ли наука и религия? Есть ведь ученые, декларирующие религиозность. «Что же, все мы страдаем от шизофрении в легкой форме», – констатирует Барбара Станош. Научная картина мира, по ее мнению, самодостаточна, и главный ее принцип – верификация высказываний. Высказывание о существовании Бога не может быть верифицировано.

У Петра Шумлевича интеллигентные собеседники. Интеллигентна, пусть не лишена сарказма и жесткости, их критика религии и Церкви. Никто не опускается до примитивных лозунгов. Хочется повторить опыт Шумлевича у нас, в России. Хочется, но, боюсь, не удастся. Собеседников для интервью не отыскать.