На исследовании памяти сказывается характерный для нашего времени синтез разных наук, исследующих предмет каждая со своей точки зрения, но и в соотношении с результатами смежных областей исследования. По отношению к памяти существенные идеи синтетического ее изучения были намечены в нашей науке Л.С. Выготским и его школой, в частности А.Р. Лурия.

1. Память как высшая психическая функция

В работах о педологии подростков и педологии школьного возраста Выготский (1984) исследовал различие естественного типа «эйдетической непосредственной памяти» и другого типа, им названного «культурной и мнемотехнической памятью». Наследуемая эйдетическая непосредственная память, биологические истоки которой выявляются зоопсихологией, существенно отодвигается на второй план благодаря развитию информационной техники: последняя, в частности, ведет к радикальному уменьшению, если не исчезновению, детей-эйдетиков, которые были детально описаны в классических работах по психологии на рубеже двух последних веков. Очень упрощая, можно сказать, что сто с лишним лет назад типичный ребенок-эйдетик непрерывно видел перед собой (= внутри своего зрительного поля) последовательность картин, в том числе сообщавших ему сведения о прошлых (пусть выдуманных, в частности, им самим) событиях. Современный ребенок в этом же возрасте в развитой стране видит фильм или телевизионное представление, исполняющее аналогичные функции, но не построенное его собственным воображением, а навязанное ему культурной средой, в которой он находится. Выготский, наблюдая смену первого типа вторым в развитии одного человека (онтогенезе), подчеркивал значимость того, что эта перемена была осуществлена всем человечеством в целом (в его филогенезе). Эксперименты самого Выготского и его многочисленных помощников и последователей (в том числе Л.В. Занкова, автора работ о памяти школьника) были нацелены на выявление разных способов использования знаков (вербальных и важных для дефектологии невербальных) в мнемотехнических функциях. Как для всей концепции развития высших психических функций, так и для памяти как одной из таких функций, особенно важна устная (фонемная) речь.

Мне представляется существенным не только для истории нашей науки, но и для освещения главных проблем мнемотехники обратиться к результатам реконструкции некоторых эпизодов обсуждения этих проблем на занятиях кружка по проблемам архаического мышления и его роли для языка и киноязыка. Кружок был задуман великим кинорежиссером и исследователем психологии выразительности С.М. Эйзенштейном во время его работы в конце 1920-х — начале 1930-х годов над фильмом «Да здравствует Мексика!» и создан сразу после его возвращения из Мексики (Иванов 2011). Трое главных участников кружка — сам Эйзенштейн и его ближайшие друзья, крупнейшие психологи Л.С. Выготский и А.Р. Лурия, — были увлечены исследованием невероятных успехов мнемотехнической системы, использовавшейся С.В. Шерешевским. Они изучали его, стараясь понять, как системы знаков, им использованные, могли способствовать достижению удивительных результатов. Шерешевский запоминал длинные списки больших чисел, хранившиеся в определенном порядке (соответствовавшем обстоятельствам первоначального запоминания) в его памяти на протяжении многих лет, когда он мог в любой момент продемонстрировать эти свои возможности. Эйзенштейн в своих лекциях (частично отраженных в его собственных заметках и в записях студентов) упоминал эти поразительные результаты Шерешевского. Несколько десятилетий спустя Лурия (1968) написал об этом научно-популярную книгу. Выготского исключительные достижения Шерешевского занимали в связи с его общими мыслями о развитии человеческой памяти как высшей психической функции, создающей особые знаки (в этом случае — окрашенные в разные цвета образы, различающиеся некоторыми зрительно воспринимаемыми признаками формы — «длинный», «круглый» и т.п.). В недавно найденных предсмертных записях Выготского память Шерешевского отмечена как один из четырех главных пунктов, которые он намеревался обсудить согласно новому плану изучения высших психических функций (Завершнева 2007). В том, что Шерешевский рассказывал о своих приемах запоминания, особенно интересными для членов кружка Эйзенштейна были описания тех свойств отдельных чисел (или других предметов), которые он использовал. У каждого числа был его собственный цвет и место в картине или образе, с ним связанном. Исследование этой удивительной памяти может оказаться полезным для сопоставления с возможностями мышления в других культурах. В частности, поразительное знание теории чисел, в том числе некоторых свойств разных чисел, было обнаружено у великого индийского математика начала ХХ века Рамануджана (по словам самого Рамануджана, свойства чисел ему сообщала богиня, ими ведавшая, которая посещала его по ночам; связь с древнеиндийской мифологической традицией очевидна; характерно, что Рамануджан помнил также глагольные корни санскрита, который не был для него разговорным языком). Сообщенные Шерешевским данные о том, как он мог представлять себе числа, не используя слов, являются особенно существенными в свете исследования психологии изобретения у математиков, проведенного Адамаром (1970). На основании него можно предположить, что, хотя операции над числами обычно делаются с помощью знаков, в большинстве случаев в своем творчестве математики не применяют слов (например, числительных). Шерешевский объяснял специфические трудности запоминания словесных текстов тем, что каждое слово и так имеет свой круг зрительных ассоциаций, поэтому используемые им приемы здесь не работают. Согласно Выготскому, в естественно-орудийный период истории высших психических функций знаки, на которые может опираться память, хотя бы отчасти находятся вне человека и его сознания (в физиологических терминах они находятся вне мозга и могут быть названы «экстракортикaльными»). Постепенно, однако, они могут быть переведены внутрь сознания (в частности, так развивается внутренняя речь из эгоцентрической, что подтверждено экспериментально магнитофонной записью речи ребенка перед засыпанием).

2. Песенно-музыкальная и письменная опоры памяти

Для изучения ранних форм социальной и культурной памяти значительный интерес представляет запоминание пространных устных (фонемных) текстов обычно в сочетании с музыкальным их сопровождением и/или пением в фольклорно-мифологических традициях. Согласно новейшим исследованиям, мозговые механизмы управления формальной стороной последовательностей знаков устного языка и музыки по их размещению в мозге имеют много общего (Patel 2008). Для исследования механизмов памяти существенна возможность опоры запоминания звуковых словесных последовательностей на музыкальное сопровождение. Такая песенно-музыкальная словесная поэтическая память служит в качестве основного вида коллективной передачи информации посредством работы одного индивидуального певца (сказителя-барда) в значительном числе обществ от раннеантичных до недавних южнославянских и балканских и современного киргизского в Синьцзяне, где до самого недавнего времени продолжал трудиться 95-летний манас-чы Жусуп Мамай (Жирмунский 1947 и 1974; Лорд 1994; Боура 2002).




До победы современных письменных и электронных средств запоминания индивидуальная память одного сказителя, использовавшего песенно-музыкальную основу эпической традиции и запоминавшего тексты длиной от полумиллиона до миллиона строк, оставалась главным средством коллективной передачи информации. При этом в некоторых традициях Средней и Центральной Азии (в частности, в большинстве тюркских и монгольских фольклорных систем передачи информации), а также Северного и Западного Кавказа можно предположить длительное сосуществование одинаковых типов такого рода коллективной памяти, использовавшей разные языки при значительном сходстве персонажей (например, нартов на Кавказе) и сюжетных мотивов. Мне самому удалось ознакомиться с ее примерами в абхазском, адыгском, кабардинском, ингушском и чеченском (вейнахском), карачаевско-балкарском и осетинском нартовском фольклоре, где сказители оставались активными до 1960-х годов прошлого века. По отношению к части средневековых культур может быть поставлен вопрос о соотношении продолжающейся фольклорной традиции песенно-музыкального типа при появлении и развитии другой системы передачи информации, ориентированной на письменную речь (например, у южных и восточных славян). Выявленные в медиевистике в работах Ле Гоффа, Хейзинги и Бахтина две линии развития культуры (официальной церковной и неофициальной карнавально-магической) соответствовали двум этим возможностям культурной памяти.



3. Естественная история знаков запоминания. Узлы и символы как примеры знаков, помогающих памяти


Когда Выготский начал писать свою книгу об истории высших психических функций, он отчасти следовал образцу книги Фрейда (2013), где проблема памяти подробно исследована в связи с важной для психоанализа характеристикой памяти о раннем детстве. Известное сходство с этой книгой можно усмотреть в том, как Выготский стремился описать некоторые способы использования слов и других знаков, которые могут восходить к самым древним достижениям человека в управлении собственным поведением. Для каждой высшей психической функции Выготский старался найти искусственный условный знак, ей способствовавший. В отличие от тех образов внутри сознания самого мнемониста, которыми пользовался Шерешевский, главное отличие этих мнемотехнических средств от им предшествовавших заключается в вынесении знака вовне. Таким искусственным условным знаком по отношению к памяти согласно Выготскому могут считаться узлы или узелки. Они завязываются таким образом, чтобы служить напоминанием о чем-либо. Подобные окаменевшие следы знаков, использовавшихся предшествующими поколениями, могут способствовать реконструкции той области, которую Выготский назвал «Естественной историей знака».

Недавние успехи в понимании таких древних математических систем знаков, основанных на узлах, как кипу (quipu) в древнем Перу, дают дополнительное подтверждение замечаниям Выготского на эту тему. Узелковое письмо кипу существовало в древнем Перу в империи инков до открытия Америки. Это было письмо, в котором числа (а возможно, и другие концепты, числами кодировавшиеся) выражались посредством окрашенных в разные цвета шнуров разной длины, на которых были завязаны разнообразные узелки. Их сплетали из шерсти ламы. Судя по изображениям, относящимся уже к периоду позднейшего испанского колониального господства, узелковое письмо кипу использовалось для повседневных бюрократических нужд счета.


Главный счетовод и казначей — хранитель сокровищ империи инков и специалист по кипу, вместе со счетной доской — абаком, в ячейках которой лежат зерна маиса, по числу соответствующие серии Фибоначчи

Построенные в недавнее время модели с применением компьютерных расчетов показали, что с помощью узелков разной величины и различий по длине и цвету шнуров, на которых узелки располагались, можно было обозначать целые и дробные числа. Вместе с тем в одной из старых перуанских хроник колониального периода рассказывается о применении кипу для раскрытия убийства. Преступление произошло в гостинице. Убийцу нашли, потому что он останавливался в той же гостинице и это было отмечено в кипу, регистрировавших постояльцев. Но в таком случае с помощью этого узелкового письма можно было записывать не только числа, но и закодированные ими буквы или слова. По сведениям позднейших хроник, в древнем Перу была и другая система письма, все образцы которой были уничтожены. Но, поскольку до нас не дошел (или пока еще не найден) ни один ее образец, нельзя решить, была ли эта уничтоженная система как-то связана с узелковым письмом (изображение счетовода на другом рисунке вместе с кипу и закрытой книгой у него в руках могло бы дать повод для такого предположения). В начале нашего века (всего несколько лет назад) перуанские археологи совершили крупное открытие. Они нашли город Карал, возраст которого определяется III тысячелетием до н.э. Оказалось, что эта культура уже характеризовалась кипу. Хронология города вызывает ряд вопросов общего характера. Наличие идеограмм, передающих числа, примерно 5000 лет до нас можно установить в нескольких цивилизациях Старого Света — в Китае (где новые находки удревняют датировку письма), Месопотамии и Эламе (современном Ираке и Западном Иране), в Египте, возможно, на Балканах и в Новом Свете, судя по находкам в Карале в древнем Перу еще до империи инков. В Старом Свете к этому времени в качестве условных внешних знаков, на которые могла опираться память, использовались вскоре после неолитической революции открытые Шмандт-Бессера «символы» (tokens) (Ivanov 2007). Они представляли собой миниатюрные трехмерные шарики, конусы и другие геометрические образы, обозначавшие каждое определенное число хозяйственных продуктов (зерен, голов рогатого скота и др.). Период создания собственно письменности представляет интерес для типологии смены форм запоминания. Письменность на древнем Ближнем Востоке, в Китае и отдельных центрах доколумбовой Америки уже использовалась для учетных и государственных астрологических целей. Но при этом основная масса мифопоэтической и исторической информации по-прежнему передавалась с помощью песенно-музыкального индивидуального творчества сказителей. В этом отношении представляется возможным предложить типологическое сопоставление с современным периодом. Для значительного числа практических экономических задач и для ряда других вспомогательных целей социальной коммуникации в основном уже используются электронные средства и связанная с ними цифровая система кодирования. Но, тем не менее, традиционные формы письменной памяти коллектива остаются основными для канонических унаследованных типов передачи информации между поколениями.

4. Проблемы сопоставления разных видов человеческой и автоматической (компьютерной и телекоммуникационной) памяти: вопросы будущего развития

Восходящее к работе Тьюринга сопоставление мозга и компьютера вело к построению соответствующих моделей памяти, сменявших друг друга на протяжении прошедших трех четвертей века. Одной из главных проблем, частичное решение которых получено благодаря исследованию в нейронауках гиппокампа — части мозга, отвечающей за некоторые виды функции запоминания, является выяснение соотношения оперативной и долговременной памяти. В частности, гиппокамп связан с хранением события в оперативной памяти и переводом его в память долговременную. Нарушения этих функций рассматриваются как симптомы заболеваний (болезни Корсакова, болезни Альцгеймера).




Из исключительно интересных открытий, касающихся биографического времени, я бы хотел отметить результаты, полученные нашими психиатрами Л.Я. Балоновым и В.Л. Деглиным, с которыми мне довелось работать. Они обнаружили механизмы явления «вспышек прошлого», при которых человек полностью погружался в один период своей жизни со всеми его интеллектуальными и эмоциональными особенностями (см.: Балонов и др. 1980; Иванов 2009); эти исследования выявили связь изменений памяти у взрослых людей с поражением левой и правой лобных долей мозга. При этом явлении обычно выявляется определенный срез памяти, хранящей разные периоды жизни. К этому срезу при патологическом изменении памяти человек возвращается, как бы проваливаясь в него и на время забывая о настоящем времени и о других подобных срезах. Каждый из них может быть связан с каким-то эмоционально значимым событием (скажем, сдачей экзамена в школе или в университете) и человеком (например, с любимой женщиной у мужчины). Одной из чрезвычайно важных проблем, решение которой становится в известной мере доступным хотя бы на уровне теоретических приближенных расчетов, является выяснение соотношения той информации, количество которой переработано за время работы созданной человечеством ноосферы (в смысле В.И. Вернадского и Тейяра де Шардена), и индивидуальных возможностей памяти одного человека. Размеры всей информации, накопленной в печатных изданиях и рукописях человечеством, до настоящего времени оцениваются примерно как 1014 бит (двоичных единиц информации). Этот расчет, предложенный академиком Н.С. Кардашевым, основан на том, что общее число всех печатных изданий и рукописей на Земле составляет около 108; в каждой из книг содержится в среднем 106 бит (что равно среднему объему оперативного запоминающего устройства современной вычислительной машины). К этому числу, предложенному несколько десятилетий назад (Иванов 2000), в настоящее время нужно прибавить значительный массив информации, хранящийся в памяти компьютеров и суперкомпьютеров, а также в других широко используемых средствах электронной связи.

Однако несомненно, что значительная часть этой информации может быть представлена существенно более сжатым образом, что в первом приближении дает величину порядка 1011 бит. Число нейронов в мозге каждого человека превышает 1010, а согласно новейшим данным число нейронных соединений существенно превышает число самих нейронов, доходя до 1015–1016. Поэтому современные работы по оценке информации, накопленной всем человечеством, приводят к неожиданному и парадоксальному результату: вся эта информация в принципе может быть усвоена и переработана мозгом одного человека (cм.: Иванов 2000).

Из этого и некоторых других достижений нейронаук и дисциплин, исследующих психические функции, следуют весьма важные следствия, касающиеся возможных путей преобразования существующих и использующихся во всем мире средств обучения, связанных с вероятными особенностями памяти и способов ее улучшения и тренировки. Во-первых, новые достижения в области исследования увеличения числа и функций нейронов гиппокампа, соотносимых с запоминанием недекларированных пространственных и других отношений, настойчиво требуют продумывания средств стимуляции процесса наращения этих нейронов, который теоретически может быть растянут на значительную часть человеческой жизни (грубо говоря, речь может идти о существенном расширении обязательного возраста обучения). Во-вторых, очевидной задачей предстоящего преобразования обучения является перераспределение тяжести хранения больших массивов (числовой и географической) информации. Все, где можно положиться на помощь компьютерной памяти, должно быть исключено из программ собственно человеческого обучения. Но остается наиболее трудная задача приближения норм достигаемого знания к сведениям, характеризующим ноосферу в целом. Это означает необходимость краткой и сжатой формулировки основных результатов современного знания и их педагогически продуманного включения в обязательное для всех образование.

Литература

Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М.: Сов. радио, 1970.

Балонов Л.Я., Деглин В.Л., Кауфман Д.А., Николаенко Н.Н. О функциональной специализации больших полушарий мозга человека в отношении восприятия времени // Фактор времени в функциональной организации деятельности живых систем. Л., 1980. С. 119–124.

Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средних веков и Ренессанса // Бахтин М.М. Собр. соч. Т. 1.М.: Русские словари, 2003 (1-е изд. 1965).

Боура С.М. Героическая поэзия / Пер. с англ. М., 2002.

Выготский Л.С. Орудие и знак в развитии ребенка // Выготский Л.С. Избр. соч. Т. 6. М., 1984 (к уточнению текста и его хронологии см.: Ясницкий 2011; Yasnitsky 2011).

Жирмунский В.М. Среднеазиатские народные сказители // Известия Всесоюзного географического общества. 1947. Вып. 4.

Жирмунский В.М. Тюркский героический эпос. Л.: Наука, 1974.

Звершнева Е. «Путь к свободе» (К публикации материалов из семейного архива Л.С. Выготского) // НЛО. 2007. № 85.

Иванов Вяч. Вс. Нечет и чет // Иванов Вяч. Вс. Избр. тр. по семиотике и истории культуры. Т. I. М.: Языки славянской культуры, 2000.

Иванов Вяч. Вс. Вечное возвращение: культурно-исторические и психологические стороны // Труды РАШ. 2009. Вып. 6. С. 9–19.

Иванов Вяч. Вс. Озорные рисунки Эйзенштейна и «главная проблема» его искусства // Художник и его текст. Сборник научных статей. М.: Наука, 2011.

Ле Гофф Ж., Трюон Н. История тела в Средние века / Пер. Е. Лебедевой. М.: Текст, 2008.

Ле Гофф Ж. Герои и чудеса Средних веков / Пер. Д. Савосиной. М.: Текст, 2011.

Лорд А.Б. Сказитель / Пер. с англ. и коммент. Ю.А. Клейнера и Г.А. Левинтона. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1994.

Лурия А.Р. Маленькая книжка о большой памяти: ум мнемониста. М.: Наука, 1968.

Фрейд З. Психопатология обыденной жизни. Азбука, 1913 (и ряд предшествующих, а также электронных изданий).

Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры / Пер. с голл. Д.В. Сильвестрова. М.: Прогресс-Традиция, 1997.

Ясницкий А. «Когда б вы знали, из какого сора…»: к определению состава и хронологии создания основных работ Выготского // Психологический журнал Международного университета природы, общества и человека «Дубна». 2011. № 4. С. 11–52 (http://www.psyanima.ru).

Ivanov V.V. Towards Semiotics of Number // Bulletin of the Georgian National Academy of Sciences. Vol. 175.No. 1. 2007. P. 186–191.

Patel A.D. Language, Music, Syntax and the Brain. Oxford, 2008.

Yasnitsky A. The Vygotsky that We (Do Not) Know: Vygotsky’s Main Works and the Chronology of Their Composition // PsyAnima, Dubna Psychological Journal. 2011. No. 4.

Текст доклада любезно предоставлен автором специально для интернет-журнала «Гефтер»

www.gefter.ru

Комментарий Владимира Кудрявцева: При всем почтении к Вячеславу Всеволодовичу, вынужден заметить: он пытается приложить к культурно-историческим феноменам довольно старое, пережившее многочисленные "апгрейды", а сегодня - по причинам вполне объяснимым - заново востребованное понимание памяти как особого механизма воспроизводства информации. Даже если описывать этот механизм как семиотический (следуя, к примеру, подходу тартусской школы), дальше терминологических созвучий не уйти. Потому что везде, где Выготский пишет о памяти, он прямо или косвенно озабочен решением проблемы личности.

Сокрушительная критика не мешала Выготскому ценить Фрейда именно за то, что "глава "Память"" de facto была вписана им в раздел "Психология личности". Этот сюжет затронут и в докладе, но докладчик не придал ему особого значения и не стал развивать. А жаль По Фрейду - не "забыл", а "вытеснил", чтобы оградить (защитить) себя от травмирующего переосмысления, к которому возвращает психоаналитик, но уже "культурными средствами" профессиональной, психоаналитической беседы, как бы к ним не относиться... Конечно, в пионерах, как всегда, Платон (у которого "уже было все ценное") - со своим анамнезисом. Это относится к ЛЮБОЙ форме познания - в т.ч., мышлению (как оно исследуется в "Мышлении и речи"), - которую можно наполнить культурно-историческим содержанием только на территории психологии личности.

Тут у нас нет особых расхождений с Еленой и Геннадием Кравцовыми. Да и наши философские наставники - В.С.Библер и Ф.Т.Михайлов - читали Выготского именно так. Но здесь же - и точка размежевания со "школьной" традицией толкования культурно-исторической теории.

---

На развитие сайта
​