Вход в Храм Гроба Господня, вид изнутри (Иерусалим, февраль 2010 г.).

Владимир Кудрявцев

ВЕЛИКИЙ ПРАЗДНИК ЖИЗНИ

Если не все, то многие советские «атеистические» семьи были похожи друг на друга тем, что отмечали Пасху. К покраске яиц подходили с не меньшей ответственностью, чем к нанесению надписей на первомайские транспаранты. Пасхальных куличей в магазинах не продавали, поэтому, кто умел, выпекал их сам, а кто не умел, – покупал обычные куличи и прочие хлебобулочные заменители. Делали творожную пасху… Я, как и многие, рос в такой «атеистической» семье, где Пасху, пусть не праздновали, но регулярно отмечали. Как и у многих, эта традиция перешла из родительской в мою собственную семью.

Любовь к Пасхе среди людей не религиозных, к которым принадлежу и я, на первый взгляд легко объяснить семейной историей, стремлением удержать и перенести во времени ее счастливые моменты. Однако уже и это само по себе является символичным. Ведь Пасха – это торжество вечности жизни. В том числе – над бренностью смерти. Впрочем, обо всем по порядку.

Недавно в «Гостевой книге» сайта был поставлен вопрос: страх смерти, тот естественный «рубеж», к которому подходит каждый человек, - для верующего человека это, вероятно, не проблема, а вот для атеиста? Что его «спасает»?...

Знаете, я сомневаюсь, что для верующего человека – это уж совсем «не проблема». По крайней мере, у психотерапевтов нет данных, полученных на значительных выборках, которые могли бы однозначно подтвердить это. А вот, клиенты из числа верующих людей, которые испытывают подобный страх, в психотерапевтической практике. И дело не в том, что это – «нездоровые» люди или неистинные христиане.

Может ли быть безразличен человек к утрате главного Божьего дара? Да, вера заставляет смириться с тем, что «Бог дал – Бог взял». Но смирение здесь вырастает не из безразличия, а из понимания особого смысла этой метаморфозы. Смерть – вовсе не эквивалентное понятие-антоним жизни. В христианстве она лишь – временное состояние, или, может быть, точнее инструмент перехода от жизни к жизни. От жизни земной – к жизни вечной. «В самой жизни содержится идея ее отрицания смертью» - это из «школьной» диалектики. Жизнь не отрицается смертью, она отрицается другой жизнью, где смерть лишь средство (одно из средств!) ее отрицания. То есть жизнь построена, говоря языком настоящей, философской диалектики, на самоотрицании, не нуждаясь в каком-либо отрицании извне.

Значение смерти как предельной грани человеческого бытия явно гипертрофировано в нашей культуре, что объясняется понятными причинами. Не без старания со стороны многих авторитетных умов (мыслителей, ученых, писателей и др.), начиная с античности, человек представлен в культуре существом, извечно мечущимся между Эросом и Танатосом. Между тем, что дает жизнь, и тем, что ее отнимает. Как вам образ человека, который кидается от одной границы небытия к другой? И в этой невротичной суете - весь смысл человеческого бытия? Дело, однако, не только в этом.

Идея и ценность смерти как абсолютной границы сделала людей порой слепыми к тем ограничениям, путы которых они несут в своей жизни. Люди не заботятся о своем личностном росте, застревая в инфантильном состоянии, оправдывают свою безнравственность особенностями современном мире с его «размытыми» нормами, притязая на что-то, не сознают пределов своих возможностей и т.д. Попытка разобраться во всем этом - ныне редкая вещь, которая ассоциируется с уходящей культурой. А «нам нет преград», мы их не знаем и не хотим знать. В итоге очень часто происходит то, о чем писал Э.В.Ильенков, - «личностная смерть заживо», хотя «умерший» о ней может даже не подозревать. (Кстати, случайно натолкнувшись на книгу Ильенкова, философа-диалектика, материалиста, «атеиста», во всяком случае, спинозовского толка, один воцерквленный читатель поразился: «Более духовного человека я не встречал!».)

И неудивительно, как это хорошо известно психологам и психотерапевтам, - за страхом смерти, стоят, рядятся в его тоги или вытесняются им проблемы жизни, решение которых и ответственность за него люди бессознательно перекладывают на смерть. Посредством нагнетания этого страха защищенным сильным очень удобно манипулировать беззащитными. Но смерть не решает ни одной проблемы. Их решает жизнь. Ведь проблемы любого человека так или иначе уходят ниточками в судьбы других людей. Они продолжают жить в этих судьбах и после физического ухода человека, могут даже обостряться, ибо по-настоящему одолеть их мог лишь он, живший. Так и получается: человека нет, а проблема осталась.

Поэтому и верующего, и далекого от веры человека может «спасти» только одно - ЖИЗНЬ: свободная, творческая, наполненная смыслом и мыслью... и тем самым - преодолевающая ограничения, которые налагают на нее внешние обстоятельства и случайные импульсы изнутри.

И вот тут становится ясным величие идеи Воскресения и праздника Пасхи. Ни одна идея в истории человеческой культуры – религиозной или светской - не несет в себе более мощного утверждения величия Жизни, чем эта. «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22:23) – это ключевой принцип христианства, без которого оно не может быть понято. Все чудо Воскресения - это утверждение, в частности, и ценности земной жизни, достигнуть совершенства которой можно только одним способом – в меру сил человеческих, здесь и теперь максимально приблизив его к совершенству Творца: «...Будьте совершенны, как совершенен Отец Ваш Небесный» (Мф. 5:48). Это и есть путь к Спасению. В жизни и через жизни, ибо смерть не обладает ни одним спасительным – в христианском смысле слова – свойством. И даже искупается жизнь опять же жизненным, живым страданием, а не смертью – состоянием бесчувственного тлена.

В день Пасхи христиане не посещают кладбищ и не совершают панихид. Для этого отведен специальный день – вторник после пасхальной недели. Но и он неслучайно носит название Радоница – как напоминание о том, что радостный праздник продолжается. Даже молитва за усопших в Радоницу имеет целью передачу им этой пасхальной радости. Радости Воскресению, радости Жизни. Ведь это содействует тому, о чем мечтал Николай Федоров, – воссоединению мертвых с живущими заново. Федоровская идея воскрешения всех мертвых – лишь развитие главного христианского принципа и одновременно философская метафора вечности Жизни.

Воскрешение у православных мыслителей – безусловно и бескомпромиссно, оно не может быть фрагментарным в силу того, что человек и его жизнь целостны. Энергия воскрешения - в истинной духовной любви, о которой Владимир Соловьев писал:

«…Исключительно духовная любовь есть, очевидно, такая же аномалия, как и любовь исключительно физическая и исключительно житейский союз. Абсолютная норма есть восстановление целости человеческого существа, и, нарушается ли эта норма в ту или другую сторону, в результате во всяком случае происходит явление ненормальное, противоестественное. Мнимо духовная любовь есть явление не только ненормальное, но и совершенно бесцельное, ибо то отделение духовного от чувственного, к которому она стремится, и без того наилучшим образом совершается смертью. Истинная же духовная любовь не есть слабое подражание и предварение смерти, а торжество над смертью, не отделение бессмертного от смертного, вечного от временного, а превращение смертного в бессмертное, восприятие временного в вечное. Ложная духовность есть отрицание плоти, истинная духовность есть ее перерождение, спасение, воскресение» (Соловьев В.С. Смысл любви // Соч. в 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 529).

Полагаю, что в этом и нерелигиозный человек способен уловить важный смысловой посыл.

Наша гордыня – не без подсказки классического естествознания – обязывает считать каждого из нас самодостаточной «биологической», органической, телесной единицей. Вот, мы, неделимые индивиды с руками, ногами и головами и представляем себя единственным воплощением человеческой телесности. Памятуя о том, что являемся лишь частью грандиозного «семейного» тела, тела нашего рода. Его существование не прекращается со смертью индивида, если он успел продлить себя в себе подобных. В тенденции «семейное» тело практически бессмертно, его жизнь может прервать лишь конец человеческого рода. Это чем-то напоминает эпидермис, внешний слой кожи, который, хотя и обновляется каждые 26-28 дней, сохраняет на себе все родинки, морщины, шрамы, растяжки… Человеческие индивиды физически умирают, как состарившиеся, «отработавшие» свое клетки эпидермиса для того чтобы уступить место молодым. Индивиды умирают, а «семейное» тело продолжает жить…

Печально, скажете вы, но это же – грубая земная «физика», точнее, «биология». Причем тут христианская идея Воскресения? В том-то и дело, что смысл не только духовного, но и телесного бессмертия человека эта идея позволяет сделать вполне прозрачным. Ведь энергию продолжения себя в других мы черпаем в той же… любви, вершинным образцом которой является любовь Иисуса к людям. Продолжить себя в жизнеспособной форме без любви невозможно. Для этого нужна та материнская и отцовская бескорыстность, самоотрешенность и жертвенность, которые иногда граничат со святостью. Только тогда «семейное» тело будет здоровым, жизнестойким и долговечным. Не только благодаря каждодневной родительской заботе о своих чадах, но и отношению родителей к самой возможности их рождения, самой возможности продолжения жизни в «теле рода». Появление «желанных» детей, которые иногда вопреки всем жизненным коллизиям становятся благополучными с психофизиологической точки зрения (имеются многочисленные научные свидетельства) лишний раз подтверждает это.

Кажется, Владимира Высоцкого однажды спросили, какой бы лучший подарок он мог бы сделать любимому человеку. Высоцкий ответил: «Я бы подарил ему еще одну жизнь».

Добровесть «Христос Воскресе!» говорит о том, что жизнь не угасает и наше миссия – быть хранителями ее вечного очага, который когда-то разожгла великая и добрая мировая сила, каким бы именем ее ни называть.