28 ноября 1908 г. родился ученый и мыслитель Клод Леви-Стросс - добрый гений всемирного дома культуры. Родился и прожил, как полагается в таких случаях, век - ровно 101 год без 26 дней...Золотой век культуры. Человечеству не довелось застать его в "сознательном", точнее, рефлексирующем состоянии. Хотя обломки настоящей культуры до сих пор плавают в теплых водах экзотических морей и висят на деревьях и лианах непроходимой Амазонии.
К ним рвался и влек за собой других Клод Леви-Стросс, написавший книгу "Печальные тропики" (1955, первое русское изд. - М., 1984) - блестящий документ культурной ностальгии. Леви-Стросс искренне считал, что нашел в "этих дебрях культуры" (Осип Мандельштам) первоисточное человеческое и человечное. Как и Кастанеда, по следу которого, оставив в покое вытоптанное брендовыми подошвами Дао, ринулись интеллектуалы обеих сторон Света. Некоторые ухитрялись - сразу по двум дрожкам...
"Местность за Сантусом — равнина, затопленная, покрытая лагунами и болотами, изрезанная реками, проливами и каналами, очертания которых непрерывно размываются перламутровыми испарениями, — представляется той самой землей, которая появилась в начале сотворения мира" (Клод Леви-Стросс).
>Читаешь Леви-Стросса и понимаешь, почему плакать хочется о культуре, которую мы потеряли. Но все-таки Леви-Стросс - стойкий рационалист с гиперчувствительной душой - писал, чтобы понимали, а не оплакивали. "Non indignari, non admirari, sed intelligere" ("Не плакать, не смеяться, не ненавидеть, но понимать"), - так ведь определял кредо философа в своем "Политическом трактате" Спиноза. А Леви-Стросс был философом - par excellence.
А понять для начала надо простое: если считать, что золотой век культуры - это первобытность, архаика в целом, то приоритетное право называться "культурологами", по большому счету, придется отдать ее историкам-теоретикам.
Ведь в первобытности нет бескультурья. Есть только сплошная культура на суровом пайке цивилизованности. Ибо все освящено, сакрализировано - даже то многочисленное, что еще не цивилизовано. А то и вовсе расходится с современными представлениями о цивилизованности. Например, поедание себе подобного.
Но разве сегодня мы не едим плоть Христову и не пьем кровь Христову? Пусть в виде священных метафор - хлебного мякиша и кагора. А у язычников метафоры обладали самостоятельной пищевой ценностью. Они буквально питались духом и его силами, поедая человеческое сердце или печень. Расстояние между метафорой и реальным объектом в много- и единобожии формально разнится лишь числом опросредствующих звеньев. В отличие от степени совпадения/несовпадения культуры, культа и мира.
Первозданная культура - in total сакральная территория, где отправляют культ. Культура без культа - храм без святыни. Порвав с культом, культура ступает на путь саморазрушения (Хейзинга). В архаической культуре любое место - для культа или напоминает о нем. Профанного в чистом виде там не сыскать. Можно говорить лишь о нахождении в том или ином круге посвящения с его атрибутикой и символикой.
Замечательный финский историк, исследователь угорской мифологии Тойво Лехтисало рассказывает о всевидящем Нуме - божестве ненцев-самоедов (
Лехтисало Т. Мифология юрако-самоедов (ненцев). Томск, 1998). У него два небесных глаза - Луна и Солнце, от которых невозможно скрыться ни на момент. Они и освящают, и освещают. Сакрализировано все видимое и видящее - мир.
Христиане тоже ходят под Богом. И даже с ним внутри. В том числе - в суете, всуе. Всуе запрещено только называть имя Бога, покуда не согрешил. Чтобы не обессмыслить Чуда, когда потребуется его вмешательство. А архаика не знает суеты. Равно как и Чуда. Вся жизнь человека от появления и до ухода - рекапитуляция фабулы культурного мифа, ритуализированная судьба, совпадающая с судьбой мира.
Отсюда и то впечатление архаической умиротворенности, от которого трудно отделаться внешнему наблюдателю. Как и впечатление простоты, одномерности и почти обезличенности внутреннего мира представителя архаической культуры. Некоторые коррективы в него может внести воспоминание об африканских народных сказках, любимых многими из нас в детстве. Это тоже, конечно, своего рода впечатление "внешних наблюдателей" - только маленьких. Правда, их эмоции обмануть сложнее...
Понятия культуры и мира для архаического сознания равны и по объему, и по содержанию. Все, что за границей сакральной территории (лес, озеро, горы) уже не этот мир - другой. С другой жизнью и другими жителями.
Систему "свой - чужой" в истории человеческого сообщества первоначально репрезентирует миф (плод генерализации различных повседневных практик, затем и их "генератор" в некотором роде), а вовсе не переданный по праву природного наследования инстинкт. В образе границы. А граница в архаике не менее сакральна, чем территория. Если не более. Согласно любой мифологии, подлинные События жизни человека разворачивались именно на границе, а не по ту или другую ее сторону (см. подробнее:
Кудрявцев В.Т., Уразалиева Г.К. Семь граней человеческой универсальности // Виртуальные реальности. Труды лаборатории виртуалистики. М., 1998. Вып. 4).
Священное отношение к территории и ее границе "не отменило" и христианство.
Средневековая европейская деревня - это гекатеева Ойкумена, самозавершенный мир, культура, непроницаемая для обновлений и дополнений извне. Живая историческая реставрация архаического поселения, по крайней мере - семантическая и символическая. Или - лейбницевская "монада без окон", которая является не столько административно-территориальной, сколько "духообразующей" единицей средневекового государства. В ней - во многом и ключ к внутреннему жизнеустройству этого государства. Во всяком случае, так описывает европейскую деревню средневекового образца А.Я. Гуревич в своих
"Категории средневековой культуры" (2-е изд. - М., 1984) - не в противоречие другим известным медиевистам, разве только, детальнее, ярче и глубже.
Но расширяться изнутри до любых краев "монаде" никто не запрещал. "Без окон", вслепую, с сохранностью свойств "монады". Чтобы ничто не сдерживало победоносной экспансии расширения. А среди прочего особым фактором сдерживания является необходимость считаться с мерами других миров, которые неразличимы для окукленного сознания "монады".
Только ведь миры - населенные, и надо что-то делать с их населением. Экспансия одной стороны неминуемо предполагает интеграцию - куда-то во что-то - другой. Это всегда значит - впустить чужого в свою жизнь. А ведь это рискованно без принятия и понимания, недоступных "монаде". Чужой, не принятый, не понятый, но впущенный - взрывное устройство внутри твоей культуры, которое может сработать нечаянно и негаданно.
(Клод Леви-Стросс).
"Классические" язычники пускались в завоевание только тогда, когда того требовало выживание. Они не развязывали, например, религиозных войн. Их сознание было ограниченным, и границу оно удерживало жестко. Что, в свою очередь, удерживало от вторжений и экспансий по "идейным соображениям" с последующими рисками интеграции чужих и чужого.
В отличие от них крестоносцы отправились за прощением грехов ценой освобождения Иерусалима от сельджуков по натоптанным варварским дорожкам и, в общем-то, с тем же "монадным" варварским сознанием, от которого по этим дорожкам они недалеко ушли. А шли не только воины и священнослужители. Шли городами и селениями - с детьми, женщинами, стариками...
"Кто начнет с того, что устроится в мнимой очевидности своего "я", из этого уже не выйдет" (Клод Леви-Стросс).
Но разве здесь мы можем похвастаться тем, что нашли какой-то особый путь?
Границы нашей традиционной культуры разрушили не большевики с колхозами, а варвар Ноздрев со своим безудержным глобализмом:
"До леса - мое, лес - мой, за лесом - тоже мое". Конечно, все принадлежало ему. Но такова и в целом его мировидческая позиция, которую разделяли с ним тысячи разбросанных по захолустьям русских феодалов. (Не стану обсуждать современную тему "глобализма-антиглобализма", хотя она здесь напрашивается - причем, в избранном развороте. Кое-что об этом:
Кудрявцев В.Т. Что предотвратит глобальную катастрофу мысли?).
Ноздрев - пользуясь кантовскими терминами, варвар "трансцендентальный", варвар только "в сознании" и его фанфаронской экспрессии. Но уже в своем сознании он приоткрыл Лопахину - варвару реальному, который вполне себе "убежденно" прошелся топором по священному вишневому саду, порушив прежде всего священную границу, которая его охраняла.
В том, в чем Раневская видела лишь досадное неудобство, отказываясь сдавать угодья в аренду -
"Дача, дачники..." - скрывалась (что типично по-чеховски) финальная драма эпохи. И - порубленная картина мира (всегда - "автопортрет"!), которую люди создали, чтобы жить в нем. ...Дачники? Чужие? Пусть не такие циничные, как тщеславный варвар Лопахин. Но если брать историческую перспективу, имеет ли это ли для культуры, в которой родились, выросли и жили Раневская и Гаев, такое уж принципиальное значение?
Лопахин был первым, действовал по убеждению и потому заслужил славы. Как и Герострат, обративший в кострище храм Артемиды. Действие Герострата было антисвященнодействием. Но именно в силу этого "анти" причине - сомасштабным священнодействию.
Современные варвары - наследники Герострата, Ноздрева и Лопахина, неважно заполняют ли они потоками своего "монадного" сознания "информационное пространство" (сакральным, правда, его и без этого назвать трудно), дырявят ли бурами и трубами священные земли ханты, манси и ненцев, для которых эти земли - неотторжимая от собственной живая плоть, устраивают ли "эффективные" погромы в "храмах" науки, культуры и образования, по умолчанию взяли от них уже готовую идейную основу. Им уже не надо задумываться, у них уже нет желания "куражиться" (как сказал один бывший политический деятель и наитипичнейший варвар лихолетия 90-х, ныне блогер, про участников Селигерского форума, "в их глазах нет куража").
Они уже не противостоят культуре (за них это сделали предшественники), а действуют так, как будто ее нет и никогда не было.
Их - миллионы, а за ними - тьмы вандалов, уличных, кухонных, стадионных, железнодорожных... Которых иногда захватывает желание поиграть в "крестоносцев".
"Мир, в котором мы сейчас живем, уже не принадлежит мне. В том, который мне был знаком и который я любил, жили 1,5 миллиарда человек. Сегодняшний же насчитывает шесть миллиардов. Это уже не мой мир" (Клод Леви-Стросс).
Я написал все это не из-за прилива ностальгии по традиционной культуре, спровоцированного Клодом Леви-Строссом. Просто, обсуждая проблему культуры и бескультурья, мы часто делаем это в романтически отрешенной от сути дела манере: "Дача, дачники...".
Современные варвары книгами и картинами печей топить не будут - хотя бы потому, что они денег стоят, и немалых. Тем более, все "трубы" обсижены, и попытки превратить "НЗ" культуры в работающий рыночный сегмент - налицо.
И если культура все-таки почит, то не из-за дефицита "источников" и уж, тем более, материальных "носителей". А из-за дефицита общения, любви, сопереживания, содействия, которые должны дарить друг другу, по крайней мере, близкие, родные, любящие, значащие что-то очень важное друг для друга люди. Но эти люди порой не находят времени, чтобы похвалить ребенка и обнадежить взрослого своей верой в его силы. И тем приходится впускать в свое сердце "чужих", которые одевают его в защитную броню "без окон".
Вишневый сад уже был вырублен в сердцах его обитателей, и Лопахин лишь довершил дело. Об этом ведь у Чехова.
По ком стучат лопахинские топоры? Ответ - у Леви-Стросса. И у чеховского Фирса. Олицетворения последнего бастиона того, крушение чего так и не смогли признать Любовь Андреевна и ее брат Леонид Андреевич. Бежали от этого признания, не говоря про ответственность за крушение.
А Леви-Стросс, собственно, и есть Фирс...
На развитие сайта
