К 80-летию со Дня Рождения Э.В.Ильенкова
18 февраля 2004 г. выдающемуся подвижнику отечественной философии, одному из ведущих мыслителей XX столетия Эвальду Васильевичу Ильенкову исполнилось бы 80 лет. Предлагаемые заметки – скромная дань памяти человеку, который фактически перевернул мое мировоззрение (как и мировоззрение многих других), заставил по-новому всмотреться в собственную душу, вызвал стремление прилагать к ней высокие мерки Духа. Едва ли этот мой долг перед ним можно считать оплаченным. Мне не довелось поработать с Эвальдом Васильевичем – в 1979 г., когда его не стало, я учился на 1 курсе института. Но его знал мой отец Товий Васильевич Кудрявцев, который настоятельно рекомендовал мне прочесть книгу Ильенкова «Об идолах и идеалах». А самое главное – другом и единомышленником Э.В.Ильенкова был мой учитель Василий Васильевич Давыдов. Да и по сей день узы научного и личностного общения связывают меня с друзьями и учениками Ильенкова – Ф.Т.Михайловым, В.А.Лекторским, Г.В.Лобастовым, С.Н.Мареевым, А.Г.Новохатько, А.В.Суворовым. С ближайшим Эвальду Васильевичу человеком – женой Ольгой Исмаиловной Салимовой.
Эти заметки – в отличие от других материалов, размещенных на сайте, - эксклюзив для Интернета. Ранее публиковались лишь фрагменты предлагаемого текста. Рад, что посетители сайта станут его первыми читателями. Данные заметки (в их III части) - итог раздумий над ранней рукописью Э.В.Ильенкова "Космология духа". Быть может, – даже больше над тем контекстом, в котором она создавалась и во многом продолжает жить сегодня. Работа была написана в конце 1950-х гг. и впервые увидела свет в сборнике избранных произведений выдающегося мыслителя "Философия и культура" (М., 1991). Емкие и содержательные комментарии к ней можно найти в книге С.Н.Мареева "Встреча с философом Э.В.Ильенковым" (2-е издание - М., 1997).
Мои претензии намного скромнее. Заостряю ваше внимание: это – только заметки, наброски. Готовя их, я даже не особенно стремился придерживаться какой-то единой сюжетной канвы, к чему обычно отношусь с трепетом (в качестве автора собственных текстов и особенно – редактора чужих). Мне важно, чтобы эту канву в своем воображении восстановил сам читатель.
Я – не только читатель и почитатель Ильенкова, но и "ильенковец" со студенческой скамьи. Как в своих основных мировоззренческих и теоретических позициях, так и в видении конкретных вопросов. Здесь можно говорить о многом, но я ограничусь лишь одним. Проблема продуктивного воображения, занимающая центральное место в сфере моих научных, да и практических интересов, "досталась мне в наследство" от Эвальда Васильевича (с подачи В.В.Давыдова). Всем, что сделано мной в этом направлении, я всецело обязан Ильенкову. Без его работ мои собственные исследования воображения (они освещены на данном сайте) едва ли бы состоялись, без них не мог бы быть рожден сам их замысел. На эту преемственность обращает внимание философ Татьяна Себар в своей книге "Продуктивное воображение в различных мировоззренческих модусах" (Воронеж, 2002): "…Кудрявцев определяет диапазон… реалистичности (при диагностике воображения у детей) границами, введенными Ильенковым: "от произвола – до штампа". Другим важнейшим показателем сформированности способности продуктивного воображения в концепции Кудрявцева (позволим себе сказать, Кудрявцева – Ильенкова) является наличие способности "видеть целое раньше частей"" (С. 106).
Однако в моих заметках будут развиты несколько иные сюжеты, которые, правда, в итоге окажутся замкнуты на ту же проблему воображения. Ничего не поделать: в облике воображения нам предстает исходная "клеточка" того, что называют "человеческим в человеке"…
Мой интерес к работе "Космология духа" все более подогревали и катализировали беседы с Побиском Георгиевичем Кузнецовым. Друг и одногодка Ильенкова (оба родились в 1924 г., но П.Г.Кузнецов пережил Э.В.Ильенкова на двадцать с лишним лет), разносторонне образованный ученый – математик, химик, системщик-проектировщик, глубокий знаток классической философии. Человек, мягко говоря, непростой судьбы.
Убежденный марксист, он вместе с Ильенковым воспринял радикальный критицизм философии Маркса. У последнего этот критицизм выступал прежде всего в форме резкого отторжения любых идеологических данностей, когда возводится в абсолют некий исторически преходящий, временный социальный Миропорядок. Маркс – в философии именно критик, а не скептик и тем более не циник, – упрекнул своего великого предтечу, диалектика Гегеля в "некритическом позитивизме". На том основании, что тот усмотрел в Прусской монархии "идеальное воплощение", земное торжество Абсолютной Идеи. Принял исторически ограниченную форму социальной организации за Модель Мироустройства. Такое случается часто. Считающий себя оппонентом Гегеля Карл Поппер, который придумал социально-политическую икону под названием "открытое общество" и призывал всех молиться на нее, а тех, кто не согласен, почти с большевистской непримиримостью записывал во враги, лишь довел до кондиции гегелевскую интенцию. И тем самым обессмыслил всю эту "открытость". А по поводу "оппонирования" Гегеля остается лишь привести очень интеллигентную и очень язвительную оценку позиции Поппера, которую дал (правда, по поводу другой дискуссии) основоположник философской герменевтики Георг Гадамер: "Природа вещей такова, что философский разговор с философией науки (в лице Поппера и Альберта. –
Даже марксов, бесспорно, утопический, коммунизм – не завершенное состояние, не готовое общественно-государственное претворение всеобщего в единичном или особенном - сущем или должном. Это только тенденция – "абсолютное движение становления". Движение человека к универсальности и свободе как условие обретения того и другого всеми остальными людьми. Утопизм здесь - не в возможности самого этого обретения, а в его "всеохватности", "массовости". Поэтому, когда, уже после смерти Маркса, деятели I Интернационала попытались скомпоновать из его идей политическую программу, создать новую идеологию, Энгельс дал им резкую отповедь, назвав этих (не самых бездарных) современников "ослами". Позднее попытки выкроить и воцарить "марксистскую" идеологию (феномен, против которого всегда боролся Маркс) привели к значительно более плачевным историческим последствиям "в одной отдельно взятой стране". Правда, помимо Маркса, были мыслители, которые демонстрировали убогость и коварство потуг государственной власти на "приватизацию" и "монополизацию" Абсолюта, Субстанции и т.д. - как до него, так и после. До – Платон, Спиноза, После - Э.Фромм,
Х.Ортега-и-Гассет, Ж.П.Сартр… Всех не перечислить.
"Я, имярек, в случае, если стану великим (выдающимся, крупным, видным, маститым, известным и т.д.) мыслителем или даже не стану им, торжественно обещаю: никогда и ни при каких обстоятельствах не заниматься проектированием идеалов светлого (темного, голубого, красного и т.д.) будущего, не претендовать на высокие посты во властных структурах, держаться на межгалактическом расстоянии от разного рода политических партий и движений. Заверяя в этом, глубоко убежден, что наиболее подходящим пространством для философствования на социальные темы является бочка Диогена, а еще лучше – моя собственная голова, которой мне не снести, если нарушу эту клятву".
Вроде бы очевидно, что философия, по определению, должна быть не с кулаками - как понял Маркса Ленин, - а с головой. Об этом писал еще в своей "Истории западной философии" сэр Бертран Рассел, проницательно мыслящий и кристально, "патологически" (как бы сказал профессор А.М.Пятигорский) честный человек: не надо превращать философский дискурс в кавалеристскую атаку. Правда, Рассел понял Маркса точно так же, как и Ленин, только его оценка была прямо противоположной. Хотя некоторые поводы для этого дал сам Маркс. Я вовсе не хочу сказать, что философия, тем более – социальная, не должна оказывать влияния на процессы "социального конструирования". В конце концов, пафос европейского рационализма – в великом постулате Спинозы: познать (понять) вещь - значит сделать ее (позволим себе попутно добавить: а затем - научить этому другого, тогда мы и получим "истинное знание").
Вроде бы – очевидно, но не помогает. Даже при дефиците "социально-философских" строительных материалов всегда найдутся "заинтересованные люди", которые всегда готовы и сумеют превратить, по английской поговорке, свиное ухо в кошелек – извлечь идеологемы хоть из инструкции по пользованию эпилятором (в данном случае сие могло бы звучать: "Избавимся радикальным путем от тяжкого наследия прошлого"). Да и разумно ли воевать с тенденцией, которая в истории мировой философии разменяла уже третье тысячелетие?
Существует историческая байка (реальная история?). Младший брат «вождя мирового пролетариата» врач Дмитрий Ульянов - отдавший, в частности, много сил на борьбу с туберкулезом в голодной советской стране, - поддерживал хорошие отношения с замечательным поэтом, художником, критиком, ученым-географом и мыслителем Максимилианом Волошиным (благосклонность очень избирательного в связях Волошина говорит о многом). По инициативе и под патронажем Ульянова в Крыму, где тогда постоянно жил подвижник русской культуры, открывались противотуберкулезные лечебницы и здравницы. Однажды в Коктебеле он навестил поэта. А у Волошина было излюбленное занятие, которым, говорят, "грешили" еще античные поэты и ораторы: на безлюдном берегу, обратившись к морю, громко вслух читать свои стихи. За этим случайно застал его молодой красноармеец, приставленный для охраны к Ульянову. Наивный солдатик пришел в смятение – никак сумасшедший! Ошарашенный он вбежал в комнату Дмитрия Ильича: "Для кого читает стихи этот странный человек? На берегу ведь никого нет!". "Он читает Океану, Вечности...", - спокойно разъяснил Ульянов. Едва ли красноармеец его понял, но в этих словах было сказано самое главное – то, чего, видимо, никогда бы не смог сказать Ульянов Владимир, привыкший во всяком высоком обращении (включая художественное) видеть узкопартийный или классовый смысл и адресованность. В те времена вопрос "с кем вы?" полностью вытеснил вопросы "во имя чего?", "зачем?" (было и так ясно – во имя революционной идеи). Даже теоретическое "почему?" и утилитарные "как?", "что?" и "где?" (ср. такое весьма неоднозначное явление, как индустриализация) можно было задавать, лишь предварительно ответив на этот главный вопрос.
Между тем, обращаться с Вечным и по поводу Вечного можно только к Вечности. Без посредников. Так, как желали общаться с Богом священник, реформатор церкви и теолог Мартин Лютер и молодой С.Л.Рубинштейн, ставший одной из мощнейших фигур в отечественной философии и психологии XX столетия. Личность - неповторимая кристаллизация Всеобщего (для кого-то божественного, для кого-то космического, для кого-то общелюдского, для кого-то всего этого вместе), воссозданного напряжением ее собственного усилия, ее собственной свободной воли (другой, впрочем, не бывает).
Это – не мотив для гордыни, но напоминание о Вечном внутри себя, которое строже и взыскательнее, чем любая «внешняя» Субстанция. Скажем, не нарушая закона всемирного тяготения, мы можем оторваться от земли на летательном аппарате. Но нельзя, не нарушая высших нравственных императивов, посягнуть на жизнь себе подобного. И даже если избежать при этом юридического или морального осуждения, нельзя убежать от себя...
А возгордившегося охладят слова Р.М.Рильке:
Покуда ловишь мяч, что сам бросаешь,
Все дело в точности и в череде удач;
Но ежели с Извечную играешь,
Которая тебе бросает мяч,
И с точностью замысленный бросок
Тебе направлен прямо в средостенье
Всей сути (так мосты наводит Бог), -
Осуществляется предназначенье,
но мира, не твое.
Осуществляется предназначенье - не твое, но все-таки в тебе: Извечная целится именно в твое средостенье... Личность принимает этот бытийный вызов, безличный индивид – не замечает или пытается как-то избежать его. Она всегда имеет свой личный "Армагеддон" в локальных границах собственной судьбы, решая там судьбы Мира. Кстати, этот сюжет развивается у Рильке в других местах, например: "Здесь ничто без меня не завершено, и ничто не успело стать...".
Мироотношение Личности – не синоним глобализма в социально- и геополитическом смысле слова. Глобализм – это узко-корыстное, утилитарное, приземленное мировоззрение Большой Деревни, точнее, поместного владения. Как у гоголевского Ноздрева: "До леса – мое, лес – мой, за лесом – тоже мое". Но в структурно-организационном плане это не очень точная аналогия. Современное глобальное хозяйство, скорее, напоминает Мега-холдинг: Большая Фабрика – Большой Магазин – Большой Банк. И, разумеется, - Большая Информационная Сеть, обеспечивающая коммуникацию этих сегментов цепи. Все мировые проблемы (состояние окружающей среды, миграция населения, голод, войны и т.д.) рассматриваются и оцениваются (в первую очередь – финансово) с точки зрения внутрихозяйственных нужд Мега-холдинга.
Грех глобализма принято инкриминировать прежде всего Новому Свету. Вот, мол, США ведут имперскую политику, скоро, наверное, штакетник на моей даче попадет в зону их государственных интересов. А рядовой житель из Аризоны или Массачусетса не знает не только, где расположена моя дача, но и на каком материке находится Туркмения, как называется столица Непала и т.п. (Вообще, антиамериканизм многослоен и многолик. Это хорошо показано в книге известного политического социолога Пола Холландера "Антиамериканизм" (СПб., 2000).) Отсюда возникает соблазн уподобить США тому самому Большому Поместью. Но факты – против этого.
По оценкам экспертов, капитализм США - в силу их самодостаточности - более национален, чем капитализм любой европейской страны. При наличии зарубежных инвесторов (прежде всего в лице "оффшорного острова Европы" – Британии; сейчас увеличивается и рост японских вливаний в американскую экономику) США вполне довольствуются возможностями своего внутреннего рынка. Ценность национальной торговли там – в отличие от европейских государств - всегда преобладала над ценностью международной. Даже американский милитаризм (со времен Второй мировой войны) вписывается в систему символов и институтов самодостаточной нации-государства. (См.: Манн М. Нации-государства в Европе и на других континентах: своеобразие форм, развитие, неугасание // Нации и национализм. М., 2002. С. 402). Хотя тенденция возрастания роли международной торговли в экономике США усиливается год от года (см., например: Макконнелл К.Р., Брю С.Л. Экономикс: Принципы, проблемы и политика. М., 1992. Т. 1. С. 113-114), государство продолжает оставаться относительно завершенной органической – национально-экономической и национально-политической системой.
Бытующее мнение о том, что американцам ничего никого (кроме самих себя) и ничего (кроме, разве что, китайско-тайваньско-тайландских авторучек, бейсболок, маек и прочего ширпотреба) практически не нужно, отчасти справедливо: на многое хватает собственных экономических, промышленных, интеллектуальных и прочих ресурсов. Им не нужны Сербия и Ирак. Пресловутый "импорт мозгов"? Ну, так все самодостаточное притягивает к себе лучшее. Кроме того, этот экспорт свидетельствует лишь о менее благоприятном экономическом положении тех стран, откуда «мозги» импортируются.
Но существует инстанция, интересы которой превыше национальных интересов США. Это – транснациональные корпорации (ТНК), созданные в США. Их идеология в чем-то напоминает "цивилизованную" ноздревщину. Именно ТНК с их геополитическими аппетитами нуждаются в дешевой арабской нефти и иных природных богатствах, дешевой рабочей силе граждан "развивающихся стран", сети рынков сбыта и оффшорных зон по всему миру… К сведенью: главными поставщиками всех ресурсов и одновременно основной расходующей группой в национальной экономике США являются домохозяйства (Макконнелл К.Р., Брю С.Л. Экономикс: Принципы, проблемы и политика. С. 105). Вот только насколько пересекаются сферы интересов этой группы и тех же ТНК? …Именно деятельность ТНК создает видимость "американской культурно-экономической экспансии", насаждения "американского образа жизни" во всемирных масштабах.
Впрочем, эффекты этой деятельности не столь однозначны, как может показаться на первый взгляд. ТНК не только насаждают "американские модели", не только находят и эксплуатируют дешевый рынок труда в "развивающихся странах", но и воспроизводят там новейшие технологии, которые заставляют людей по-новому смотреть на мир (разумеется, это - лишь предпосылка для изменения ментальности по существу, но предпосылка - необходимая; известно, к чему привела попытка непосредственно материализовать "передовые", кстати, европейские идеи в скудной российской социально-экономической почве начала прошлого века), создают новые рабочие места.
Столь же неоднозначно влияние ТНК на экономико-политическую систему США. С одной стороны, они подпитывают ее мощь. Но, с другой стороны, они же являются внешней субстанцией по отношению к самой этой системе, которая начинает навязывать ей свои законы, размывать ее национальную самобытность. Сильное и самодостаточное государство превращается в заложника Мега-холдинга, его амбиций и устремлений. Оно вовлекается в орбиту хронических военных кампаний, никак не отвечающих собственным национальным интересам, заставляя умирать своих свободных граждан за тысячи километров вдали от родины. Оно становится уязвимым для международной террористической угрозы. Ее прочная национальная валюта в итоге оказывается лишь флюгером, который чувствительно реагирует на изменения конъюнктуры мировых финансовых рынков (используясь в то же время в качестве инструмента этих изменений). Не говоря уже о том, что в сознании мирового сообщества создается образ очередной "империи зла"…
Но такова участь любой органической системы, которая, по определению Маркса, порождает недостающие ей органы. Рано или поздно система порождает такой орган, который от нее отчуждается и начинает деформировать, а то и разрушать ее самобытную целостность извне. США породили ТНК.
Существующие ныне в мире развитые общества и государства представляют собой именно органические системы. Органические, но не гармонические. В этом подразделении я следую Г.С.Батищеву. Внутри органической системы (общности) одни формообразующие "части" – носители закона целого довлеют над другими (детьми), внутри гармонической – каждая "часть" самоценна, при определенных обстоятельствах способна выполнять функцию формообразования и потому сомасштабна целому.
Человеческая личность в отличие от общества или, тем более, государства является именно гармонической и потому подлинно свободной системой – "республикой субъектов" (С.Л.Рубинштейн). В личности (если это личность, а не обыденный "среднеродовой", по выражению Н.А.Бердяева, индивид) нет "значимых" и "не значимых" содержаний. Каждое из них в потенции – формо- и смыслообразующее, в уникальной форме вбирающее в себя целостность и цельность того универсального единства, которому оно принадлежит. Птицу узнаешь по полету. Уже по этой причине бесперспективны "иерархические структуры" личности, которые время от времени создаются в психологии.
В самой Личности – предельное основание, центр ее бытия в мире, стягивающий воедино и преобразующий в новое качество всеобщие силы Мироздания. На языке философии Спинозы это называется causa sui – "причина самой себя". И потому Личность – всегда непосредственна. Не терпит посредников вовне, но и не набивается в посредники к кому-то. Исключение составляет лишь личность управленца – начальника – чальщика (того, кто связывает канатом корабль с причалом, буквально: посредничает).
Конечно, каждый несет свой глубоко личностный, авторизованный образ Вечности и через нее всегда в итоге взывает к Человечеству, персонифицированному в значимых, близких, родных, любимых людях. Но это всегда разговор "на равных", куда не приглашают идеологических и иных "медиумов", которые имеют удивительную способность ретранслировать текст с точностью до наоборот.
Хроническая беда нашей интеллигенции (сегодня того, что от нее осталось, или, что этим словом принято обозначать) в суетливости, неумении выстроить и поддержать равноправный диалог с Абсолютом. В стремлении вместо этого найти на стороне тех же власть имущих поддержку своего "производства вечных ценностей" (почему-то вспоминается взлелеянный в мечтах Отца Федора свечной заводик). И тогда они пытаются завернуть эти ценности в идеологически благопристойные, легитимные упаковки, зачастую переворачивая их исконный смысл. Скажем, в современном варианте: "не рынок (демократия) - инструмент свободы" (что вполне естественно и единственно приемлемо с точки зрения норм культуры), а "свобода – условие формирования рынка и построения (иначе, мировое сообщество не поймет и не проинвестирует) демократического общества". И вот люди с высшим образованием и даже с высокими учеными степенями начинают суетиться, лебезить перед каким-нибудь среднезвенным начальством - "умащать промежности елеем" (М.Волошин) бывшим комсомольским вожакам и проворовавшимся завхозам, выклянчивая жалкие остатки бюджетного финансирования и... кресла для себя под видом бескорыстного служения "идеалам истины, добра и красоты".
На это больно смотреть, не терпится воскликнуть: "Господа, ведите себя по-мужски (не хочется прослыть сексистом, но по статистике большая часть активно принимающих решения в этой области – мужчины). На вас глядит общество, народ, хотя бы глазами налогоплательщика. Могут ведь – и с воза... Научитесь сами организовывать и вести дело. Потрудитесь: изучите азы экономики, маркетинга, менеджемента, создайте свои уникальные know how, сделайте свой продукт конкурентоспособным и продвигайте на рынок. Не горшки обжигать призываем, этот продукт - ваш непосредственный хлеб: креативные, прорывные, реализуемые и реализованные идеи. В пространстве цивилизованного, развитого рынка - очень ходовой товар. Вы говорите, у нас базар, а не рынок? Первоначальное накопление капитала? Ну, во-первых, далеко не первоначальное, и потребитель многое уже опробовал, во многом успел разобраться. А, во-вторых, помогите тогда рынку по-настоящему сформироваться - стать достойным вашему интеллектуальному потенциалу, одновременно подняв духовный и культурный уровень потребителя, актуализировав, так сказать, "воспитательную" функцию рынка (это – ваша прямая задача). И тем самым обеспечьте себе финансовую независимость – залог свободного времени для творчества "разумного, доброго, вечного". Время унизительных для людей и не рентабельных для экономики господачек прошло, а западные модели поддержки такого творчества у нас пока не работают. Остается одно – проявлять собственную инициативу. А не можете, или не хотите, – так уйдите, освободите места для тех, кто может и хочет".
Но вернемся к Побиску Кузнецову. Его жизненные коллизии являлись вполне типичными для советской эпохи. Критичный марксист последовательно прошел три лагерных срока: при Сталине, при Хрущеве, при Брежневе (о чем вспоминал с гордостью). Потом сажать перестали, но он так и не нашел примирения ни с "перестройщиками", ни с "демократами". Кузнецов был не диссидентом, а мыслителем. Отличие очень простое. Диссидент критикует конкретную власть - например, советскую или даже преходящую форму "неадекватного" воплощения советской власти (сталинскую, брежневскую и т.п.). Типичный пример - знаменитая статья академика А.Д.Сахарова "Размышления о прогрессе мирном существовании и интеллектуальной свободе" (1968). В ней А.Д.Сахаров заявляет именно свое кредо диссидента.
Мыслитель же понимает историческую ограниченность любой власти, больше того - любой общественной формации, устойчивость которой эта власть поддерживает. Мыслитель нужен для того, чтобы власть знала свое место – свое историческое место и время. В этом смысле творчество Э.В.Ильенкова – яркий пример выполнения такого рода миссии. (Ильенков никогда не ставил под сомнения идеалов коммунизма, правда, рассматривая его, вслед за Марксом, как "процесс", "движение", "всеобщую тенденцию", а не как "готовое" состояние в отличие от партийных идеологов. Но в конце 1960-х гг. и Сахаров не сомневался в их достижимости, считая лишь не адекватной избранную на практике форму их достижения.)
Как правило, власть агрессивно реагирует на подобные напоминания (между строчек текстов Ильенкова она вычитала именно это, что и предопределило ее отношения к их автору, которого она медленно, но систематично уничтожала). Власть всегда инфантильно, хотя бы "условно" верит в свою незыблемость, вечность. А граждане подхватывают эту веру и рыдают на проводах тиранов или даже просто "знаковых" партийных мумий ("Эпоха ушла! Что будет дальше?!..."). И это подпитывает иллюзии власти, окончательно развращает ее. По привычке, после десяти лет "демократии", кому-то взгрустнулось даже в день предновогодней отставки Бориса Ельцина. Правда, кто-то почувствовал и живое участие Санта-Клауса...
Фамилия одного из солагерников Кузнецова во время его первой отсидки была Парин. ... Василий Васильевич Парин – академик, ученый-естественник с мировым именем. Еще в лагере В.В.Парин и П.Г.Кузнецов приступили к обсуждению возможностей создания замкнутых систем жизнеобеспечения. А в 1965 г. В.В.Парин получил правительственное задание спроектировать такую экологическую систему для лунной станции. По воспоминаниям Кузнецова, который был привлечен к этой работе, задание звучало более чем абстрактно:
- Сделайте все так, чтобы космонавтике было хорошо!
- А что там должно быть? - поинтересовался Парин.
- А на то вы и наука, чтобы установить, что именно там должно быть и как именно это все можно устроить!
Уникальный проект в итоге был разработан. Но для этого нужно было хотя бы предварительно ответить на открытый вопрос: какова сущность то, что мы намерены обеспечивать, – какова сущность феномена жизни? На этот вопрос затруднялся дать ответ даже великий В.И.Вернадский. Он признавался: в каждом конкретном случае я могу интуитивно отделить живое от неживого, а вот зафиксировать их различие в понятии - намного труднее.
А ведь при проектировании лунной станции возникала задача построить не просто редуцированную (абстрактную) "модель" жизнеобеспечения – модель в прямом смысле слова условную, скованную теми ограничениями, которые налагаются условиями пребывания людей на Луне. Но жизнь не бывает "условной" (за исключением случаев комы). Поэтому в проекте необходимо было воспроизвести спектр возможностей поддержания полноценной жизни людей, решающих сверхзадачи в, мягко говоря, непривычных обстоятельствах ("чтобы космонавтике было хорошо"). Поддержания жизни – во всей многообразной конкретике ее значимых модусов и проявлений. Жизни как гармонического целого. О том, что жизнь – по крайней мере, в своих развитых формах – представляет собой, cкорее, гармоническое, нежели органическое целое, свидетельствует сам универсально пластичный (В.В.Давыдов) способ организации этих форм. Он находит свои проявления в "устройстве" и "механизмах" психофизиологических функций и морфофизиологических «органов» (в трактовке А.А.Ухтомского) живого существа: в динамической локализации нейрофизиологической "инфраструктуры" психики (А.Р.Лурия), в феноменах синестезии, "кожного зрения", "репрезентации" функциональных состояний организма в биологически активных точках и зонах кожи и др. Универсальная пластичность, смысловая полидоминантность разумной органической жизни – фактор, с которым нельзя не считаться, приступая к проектированию условий ее обеспечения…
Со всем этим П.Г.Кузнецов и отправился к Э.В.Ильенкову. Кстати, именно по настоянию Ильенкова Кузнецов подготовил статью "Жизнь" для «Философской энциклопедии». Она не имела для него сугубо академического смысла, а в значительной мере явилась продуктом рефлексии по поводу тех специальных проблем, работу над которыми он начал с Париным. На одном из семинаров Побиск Георгиевич прислал мне записку, содержание которой привожу полностью: "Володя! Это Эвальд просил меня на эту тему писать в "Фил.[ософскую] энц.[иклопедию]" - "Жизнь". Ответ – жизнь и прибавочный продукт = ЗАКОН сохранения МОЩНОСТИ. А этого нет в учебниках, но знал в 1788 г. Лагранж". Действительно, Ж.Л.Лагранж – выдающийся французский математик (помимо всего прочего, один из тех, кому Европа обязана установлением метрической системы) затрагивал эти сюжеты в своем главном труде - "Аналитической механике" (его, по-видимому, и имел в виду П.Г.Кузнецов). Надеюсь, что смысл записки Побиска Георгиевича станет более ясным по ходу дальнейшего изложения.
Сейчас же хотел бы обратить внимание, казалось бы, на очевидное: в человеческом мире жизнь никогда на выступает как натуральная данность. Она всегда предстает в виде интенции, «энтелехии» (Аристотель) устремленной в некоторую перспективу (так и понимали жизнь Шеллинг, Гегель, Бергсон, Тейяр де Шарден, Вернадский). Но тогда неминуемо встает вопрос, как человек (человечество) конструирует идеальные формы жизни и придает им реальное наполнение.
Здесь мы вновь адресуемся к работам Э.В.Ильенкова.
Употребляя термин "идеальное", мы имеем в виду всю совокупность его взаимосвязанных значений, кристаллизованных в языке немецкой классической философии и философии К.Маркса: Ideelle, Ideell, Ideal и производное от него Ideale (см..: Лифшиц Мих. Об идеальном и реальном // Вопр. философии. 1984. № 10; Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2; Он же. Диалектическая логика. 2-е изд. М., 1984; Он же. Философия и культура. М., 1991). Кстати, эти значения никак не дифференцируются внутри психологического понятия "идеальная форма", хотя при всей своей взаимосвязанности могут даже образовывать контрарные пары (например, Ideal и Ideelle у Шеллинга); к тому же некоторые из них в зависимости от предметного контекста использования приобретают полисемантичность (например, Ideelle). "Идеальная форма" в трактовке Л.С.Выготского, Д.Б.Эльконина и Б.Д.Эльконина исчерпывается лишь одним из них – Ideale, что переводится как нечто, отвечающее идеалу (Ideal), обладающее совершенством, завершенностью, самодостаточностью, истинностью, "подлинностью", соответствующее своей мере или, по Гегелю, - своему понятию. Поэтому Ideale уже в своей особенной форме (в форме реализованного Ideal) может служить всеобщим эталоном для остальных вещей.
Обратимся к близкому автору генетическому материалу и рассмотрим – в качестве иллюстрации - различные аспекты идеализации ребенком (миром детства) реальности взрослого мира в соотнесении с тремя вышеуказанными значениями термина "идеальное".
В данном случае Ideelle (буквально: принадлежащее к сфере идей, "умственное") означает не только индивидуальные представления детей о взрослых и взрослости, но и объективацию их складывающегося образа в многообразных феноменах деятельной жизни детского сообщества, в детской субкультуре (ее архетипах, сиволике, ритуалах и т.п.), включая сюда превращенные и иллюзорные образы взрослости. При этом может обнаруживаться радикальное несовпадение Idelle с Ideale, поскольку первоначальное разграничение идеальной (Ideale), выверенной на адекватность обобщенным критериям "человеческого в человеке" (Ideal), "совершенной" (по Б.Д.Эльконину) формы взрослости и ее реальной "эмпирической" формы происходит лишь в подростковом возрасте.
Но уже тот искаженный, иллюзорный образ взрослости (Д.Б.Эльконин), который рождает отроческое сознание, не является "чистой" конструкцией "незрелого" ума, фантасмагорией, продуктом субъективного произвола. Хорошо известно, насколько сильно этот образ способен мотивировать реальное поведение подростка. Однако эта его проекция на действительность уже вторична, ибо сам он представляет собой отображение ее определенных сторон Ideelle - того, что существует в ней как абстрактная тенденция, которая еще не выражает природы развитого целого. Социальная ситуация развития современного подростка - ситуация подмены идеальной формы взрослости ее наличной реальной формой, в том числе – превращенными, отчужденными, "суррогатными", а иногда и маргинальными, вырожденными образцами (образчиками) взрослости. Эта реальная форма претерпевает знаково-символическую обработку (например, при помощи средств массовой культуры), идеализируется и “вживляется” взрослым сообществом в подростковую ментальность. В этой ситуации имеющиеся у подростка формально-эмпирические или даже тяготеющие к содержательности, но пока неотчетливые, диффузные представления о границе добра и зла легко элиминирует штампованный образ голливудского киногероя, который с присущей "настоящему взрослому" решительностью при помощи огнестрельного оружия и кулаков утверждает идеалы добра и справедливости. Здесь только развитое воображение способно в смысловых координатах расставить все на свои места, произведя реидеализацию образа взрослости.
А это – очень сложная задача. Ведь человеческое сознание вообще сильнее "притягивают" разного рода "девиации" от Ideal, тем более, если они сами принимают вид некоторого эталона (ср. пушкинское: "Люблю я пышное природы увяданье"). Это уже давно подмечено в философии, истории и теории искусства. "...Идеальные образы плохо даются поэзии, ад Данте больше задевает наше воображение, чем рай – разница очень значительная" (Лифшиц Мих. Об идеальном и реальном. С. 130). В своей знаменитой "Басне о пчелах" Б.Мандевиль проводит в сатирически-гротескной форме аналогию человеческого общества с пчелиным ульем. Он постепенно подводит читателя к мысли о том, что источники общественного развития коренятся в стихии индивидуальных действий людей ("пчел") с присущим им своеволием, корыстолюбием и эгоизмом. Когда же все пчелы стали добродетельными, их "социум" тут же разрушился. Отсюда – и стремление к инвертированию Ideal и Ideale, в частности - на уровне Ideelle, которое свойственно детям и подросткам (действия- и образы-"перевертыши" в коммуникативных ситуациях, играх, фольклоре – "страшилках", "садистских стишках" и т.п.).
Однако уже здесь следует подчеркнуть, что значение Idelle фиксирует идеальное не только в его негативном, редуцированном преломлении. Даже в качестве абстрактного сколка с действительной сущности Idelle необходимо для того, чтобы продемонстрировать, сделать явными ограничения наличной (идеализированной) реальности, в итоге - соотнести ее с Ideal.
Idelle – исходный пункт на пути движения к Ideal. Само же это движение осуществляется посредством череды самостоятельных творческих усилий, направленных на преодоление частичности Idelle и достижение Ideal. Причем, Ideal не есть заранее известный "конечный пункт движения", "покоящееся состояние", к которому изначально устремлено развитие. В своей "подлинности" Ideal - не столько образец совершенства, сколько образ совершенствования, открытый для дальнейшего осмысления, рефлексии и преобразования. Так, подростковый "иллюзорный" образ взрослости амбивалентен. С одной стороны, он засвечивает объективное содержание ее "идеальной формы", с другой, - напротив, высвечивает ограничения ее наличных "массовидных" явлений и категоризаций, сталкивает "практическое сознание" подростка (В.В.Давыдов) с необходимостью их отграничения от чего-то иного – более "совершенного", "идеального", которое становится предметом поиска (построения).
Правомерен вопрос: как возникает эта необходимость для подростка, если идеальная форма уже "засвечена"? Однако, говоря об образе взрослости применительно к подростковому возрасту, мы имеем в виду, что здесь она уже выделилась на правах отдельной категории сознания. Вместе с тем опыт синкретичного, целостного восприятия человеческого мира, накопленный в предшествующие годы детства, впитал в себя некоторые содержательные характеристики "идеальной формы" - Ideale родовой сущности человека - безотносительно к ее спецификациям, включая образ взрослости. И хотя, как уже отмечалось, именно в лице близкого, значимого взрослого ребенку впервые является "идеальная форма", она полностью не идентифицируется с категорией взрослости как таковой (которая к тому же еще отчетливо не оформлена в сознании). Такая идентификация имеет место в сюжетно-ролевой игре дошкольника, но, допустим, в режиссерской игре или в процессе смысловой работы над текстом сказки не проступает столь явно. Именно отсутствие жесткой и однозначной "привязки" идеальной формы (всеобщего) к образу (и образцу) взрослости (особенному) в детстве создает возможность для их последующего рефлексивного соотнесения в отрочестве. Тогда в особенном может быть увидено не только "зеркало", но и "кривозеркалье" всеобщего. Без этого не поддается адекватному осмыслению идеальная форма, а персонифицированная, реальная форма взрослости (единичное) не будет критически выверяться на соответствие ей, принимаясь сознанием как данность. Без этого обретение Ideale не станет свободно полагаемой внутренней целью.
Таково позитивное значение Ideelle в развивающемся человеческом сознании.
Допустима некоторая (нестрогая) параллель с философско-экономической концепцией Маркса ("Капитал" и др. работы), где термином Ideelle обозначается форма стоимости как отчужденная (реально-фантомная, "чувственно-сверхчувственная") форма представления подлинной всеобщности человеческой деятельности. Но ведь и сама эта всеобщность проявляет себя как преодоление ограничений стоимостной формы. По оценке Маркса, уже производство на основе меновых стоимостей в Новое время, вызвав к жизни "всеобщее отчуждение", наряду с этим имело своим продуктом и условием осуществления нечто противоположное - универсальность деятельностных человеческих способностей. В пространстве товарного рынка эта универсальность принимает преимущественно форму Ideell.
Ideell - еще одно значение термина "идеальное". Оно фиксирует представленность возможного в действительном (например, пластической скульптурной формы в куске мрамора), потенциального в актуальном, присутствие будущего в настоящем. "Схватывание" Ideell в образе Ideelle – один из принципов работы творческого воображения. Одна из вариаций значения Ideell весьма существенна для понимания направленности процесса развития. В этой вариации Ideell - "неразвитое начало развитого целого", уже ставшее реальностью и доступное умопостижению, но пока не развернутое в некоторую конкретность. Типичный пример - клетка или зародыш как реальная всеобщая абстракция конкретной живой системы, которая существует в своей абстрактной ("клеточной") форме лишь "по идее".
Но для того, чтобы процесс развития состоялся, эта абстракция в своей потенции должна быть предельно широкой и содержательной, Ideell выражая собой все полноту развитой формы. Тем более это относится к человеческому развитию, где "неразвитость" означает не столько ограниченность и "неполноценность", сколько открытость к универсальному развитию (ср. известный тезис Д.Б.Эльконина: в прирожденной беспомощности новорожденного – его потенциальная сила). В этой логике признание детства Ideell взрослости было бы справедливым лишь отчасти (кстати, при желании оно может быть легко приведено к формуле "ребенок – уменьшенная копия взрослого", опровержению которой посвятила себя детская психология XX столетия). Детство не есть модель взрослости. Даже в сюжетно-ролевой игре, в которой, согласно Д.Б.Эльконину (1978, 1989), моделируются социальные отношения взрослых, ребенок находит свой родовой человеческий образ, не тождественный собственному и любому чужому "эмпирическому Я" (И.Кант). Последнее имел в виду Л.С.Выготский, когда писал об игре как "девятом вале" детского развития, который многократно возвышает ребенка над самим собой. В равной степени этот образ выходит и за рамки наличных реализации и – что особенно важно – идеализаций взрослости.
Вернемся к философии. Вклад Э.В.Ильенкова в разработку проблемы идеального обычно связывается с постулированием объективного, надличностного характера идеального как "момента" человеческой деятельности. И действительно, идея логической кристаллизации этого "момента" в исторически вызревших формах общелюдской культуры (категориях мышления, нормах морали и языка и даже схематизмах практических действий с вещами), его противостояния индивидуальному сознанию в виде особой "объективной реальности" - стержневая в научном творчестве Ильенкова. Однако мы не видим оснований редуцировать к ней целостное содержание ильенковской концепции идеального.
Объективность идеального - после трудов Гегеля - стала бесспорной. С принятия этой объективности (не обязательно - сознательного) начинается всякое культурное философствование. Критика рассматриваемой концепции являлась в значительной степени не философской, поскольку оппоненты Ильенкова выпятили на передний план самое поверхностное - факт объективности идеального и принялись оспаривать его с позиций не медицинского даже - уныло-фельдшерского материализма. Но - вот парадокс - сторонники Ильенкова (философы!), безоговорочно приняв навязанные оппонентами правила игры, не менее темпераментно принялись отстаивать тот же самый факт. Так проблема идеального оказалась втиснутой в прокрустово ложе нерефлексивно-эмпирической оппозиции "в мозгу - вне мозга" и в результате заведена в тупик, где и пребывает по сей день.
Едва ли факт объективности идеального вызывал непосредственное сопротивление философских интенций, скажем, Гуссерля или Гадамера (этой объективностью реально конституируется предмет той же герменевтики). Без его признания - эксплицитного или имплицитного - вряд ли было бы возможным победоносное шествие структурализма. Объективная реальность идеального буквально стала зримой, осязаемой благодаря современным информационным технологиям (виртуальная реальность, Internet etc.). Хотя уже диктаторы XX столетия (даже самые темные и не искушенные в философских материях) рубке голов иной раз предпочитали сожжение или запрещение книг. Они-то чувствовали, какую опасность таит в себе объективированная, обладающая порождающими и энергийными свойствами сила идеального!
Ильенков пытался исторически и логически обосновать объективную природу идеального, а не просто локализовать его пространственное местонахождение. Выдающегося мыслителя волновал вопрос, почему идеальное с необходимостью воплощается вне головы, в предметности культурного со-бытия людей и в какой форме оно там воплощается. Ответ на этот вопрос de facto означал разгадку тайны происхождения и исторического развития у человека его универсально-творческой способности, предполагал раскрытие всеобщих форм ее межпоколенной трансляции. Именно поэтому Ильенков и рассматривает идеальность как становление, на чем настаивал в I томе своей "большой" логики Гегель.
Пожалуй, нужна оговорка. В текстах Ильенкова об идеальном (статья в "Философской энциклопедии" 1962 г., глава в книге "Диалектическая логика" 1974 г., статья в журнале "Вопросы философии" 1979 г.) логические акценты расставлены неоднозначно. В статье "Проблема идеального" (1979) упор действительно делается на "объективно-принудительном" характере идеального. Однако здесь это имеет свои вполне определенные основания. Трактуя идеальное как особую "объективную реальность", властно противостоящую извне индивидуальному сознанию, Э.В.Ильенков не придавал этому противопоставлению самодовлеющего значения. Этим он стремился утвердить нечто большее, а именно - идею универсальности человека как уникального живого существа, для которого поиск, освоение и развитие собственной природы (сущности), т.е. самодетерминация целостного способа жизни становится логической доминантой бытия.
Так, ребенок застает мир уже организованным в категориях идеальных форм (универсалий человеческого опыта), выработанных в процессе человеческой истории. Но это вовсе не означает преформированности идеального. Ведь идеальное как особый "предмет" каждому вновь родившемуся индивиду еще только предстоит вычленить в "объекте" - сложной и многомерной культурно-исторической реальности, причем сделав это с той или иной степенью творческой самостоятельности. А это предполагает "отщепление" себя от собственной жизнедеятельности, принципиальное не-слияние с ней. В идеализованном содержании культуры индивид должен увидеть объективированную проблему, творческую задачу, определяющую необходимость и возможность развития. В процессе творческого освоения индивидами мира культуры не только переконструируются, но и подчас меняют свои категориальные основания сами идеальные формы, т.е. воникает, говоря гегелевсим языком, новое всеобщее (см. подробнее: Кудрявцев В.Т. Развитое детство и развивающее образование. Дубна, 1997. Ч. I, II.; Он же. Психология развития человека. Рига, 1999; Он же. Культурно-исторический статус детства: эскиз нового понимания // Психол. журн. 1998. № 3).
Креативность идеального сопряжена с тем, что оно выступает, по Ильенкову, в качестве отношения представленности всебщей природы одного объекта в другом. Внутреннее противоречие этого отношения порождает специфическую проблемность человеческого мира. Совокупная, родовая деятельность не просто синтезирует и преобразует в себе все возможные формы движения материи (будучи сама его всеобщей формой), но и проблематизирует их в составе Культуры. Она не только открывает объективный мир исполненным проблемности, но таким же его и конструирует, строит заново. Обретая свое предметное инобытие в материале природы и культуры, деятельность не столько овнешняется в облике некоторых "готовых форм" (продуктов - вещей и идей), сколько изнутри проблематизирует этот материал. Проблематизирует - в виде цели, т.е. идеального образа того, что еще не стало действительностью и относится к области возможного.
С этой точки зрения, идеальное не может быть сведено к совокупности общественно узаконенных эталонов родовой деятельности. Оно представляет собой универсальную схему проблематизации особенного через всеобщее (и наоборот), которая осуществляется продуктивным воображением. В аналогичных схемах (образах-проблемах) аккмулируется креативный потенциал (именно потенциал, а не просто опыт!) человечества. Этот потенциал и есть то, что "ранний" Ильенков (1962) обозначал понятием "идеальное" - универсальная форма представления предмета не равным, не тождественным самому себе - "форма вещи вне самой вещи". Поэтому, согласно уже "позднему" Ильенкову (размышляющему в 1979 г. над проблемой личности), идеализованное содержание культуры не тиражируется (в духе Э.Дюркгейма), а расширенно воспроизводится кооперированными человеческими индивидами в качестве становящегося всеобщего. Впрочем, об этом писал и "ранний" Ильенков в своих великолепных статьях о продуктивной силе фантазии (1960, 1964), пусть и другими словами. Действие по штампу, как явствует из ильенковского контекста, не есть идеальное.
Идеальное образует сферу возможностей как пространство свободного целеполагания (в отличие от узкой области заранее данных ситуативных целей, которые легитимизированы наличными социальными установкмми и ценностями). Оно "оконтуривает" предметность новых творческих актов, придавая им самоустремленную интенцию. Идеальные формы при этом становятся живыми точками роста культуры (а не выжатой и утилизованной квинтэссенцией ставшей деятельности).
Но все это, повторим, возможно лишь при условии объективности идеального. В "Диалектической логике" (1974), настаивая на последнем, Ильенков стремился подчеркнуть не столько нормативный статус идеального образа, сколько его активную эвристическую функцию в процессе деятельности. Ведь только благодаря своей "объективной реальности" идеальное может превратиться в предмет особой деятельности, нацеленной на преобразование образа вещи (т.е. проблематизированной в образе вещи), а не самой вещи, которая в этом образе воссоздается. Порождение идеального плана деятельности протекает не в форме интериоризации (вращивания в "глубины духа" некоего внешнего содержания), а в форме творения пространства новых возможностей действования.
Онтологические истоки проблематизирующей идеализации были глубоко раскрыты Ф.Шеллингом в его работе "Об отношении идеального к реальному в природе". Шеллинг выделил два абстрактно-всеобщих определения материи. Это абстракция тяжести и более конкретная абстракция света. Каждая из них, взятая сама по себе, отмечает Шеллинг, не обладает достоинством "идеальности". Идеальное, по Шеллингу, это их конкретно-всебщая связка, - когда свет падает на протяженность и тем самым делает ее не равной самой себе. И наоборот, пользуясь словами Р.М.Рильке, "свет" избавляется от своей неприкаянности", ему теперь не до произвольных поворотов, его поток наталкивается на сопротивление особым образом организованной структуры. Кстати, этими словами Рильке описывает своеобразие скульптур Родена. Параллели между Шеллингом и Роденом в интерпретации Рильке совсем не случайны.
Здесь мы вновь сталкиваемся с феноменами продуктивного воображения.
Проблема соотношения фантазии и теоретического дискурса, воображения и мышления, имеет глубокие исторические и логические корни. Еще И.Кант нащупал в воображении формообразующий механизм человеческого познания и сознания. Фихте и Шеллинга тоже трудно упрекнуть в недооценке продуктивной силы фантазии. Гегель, хотя и решал "дело логики" в пользу Мышления, не мог не считаться с этой "силой". В XX столетии Кассирер, Гадамер, Юнг, Лакатос, обсуждая ключевые вопросы философской антропологии, теории познания и т.д., по существу, затрагивали ту же тематику. Наконец, к ней имеет самое прямое отношение "идея свободно созерцающего сердца", над которой рефлексировала русская философия (И.А.Ильин, П.Д.Юткевич и др.). Проблема "воображение и познание (сознание, мышление)" была центральной в научном творчестве Э.В.Ильенкова. Напряженные логические, антропологические, эстетические, психологические и другие искания выдающегося мыслителя замыкаются именно на эту проблему.
Однако ее содержательное решение не может быть подменено абстрактным указанием на "диалектическое единство" чувственного и рационального, которое непосредственно и реализуется воображением (клишированный рефрен ряда современных теоретико-познавательных трудов!). Это приходится специально оговраивать, ибо воображение нередко трактуется как нечто "зависающее" между голой чувственностью ("глядением на вещи", по выражению Э.В.Ильенкова) и понятийным мышлением.
Воображение действительно обладает синтетической природой и структурой. Оно не вписывается в когорту отдельных психических процессов наряду с восприятием, памятью, и др. вопреки логике учебников психологии, выдержанных в традициях функционализма. Так, Н.Болтон квалифицирует воображение как синкретическое единство мышления, чувства и языка, которые еще не вычленились на правах отдельных категорий опыта (see: Bolton N. The lived world. Imagination and the development of experience // Journal of Phenomenological Psychology. 1982 (Sep.). V. 13 (1)). Но это вовсе не дает повода растворять в них воображение или приписывать ему "буферный" статус. Последнее, кстати, заставило некоторых исследователей – прежде всего одного из моих учителей А.В.Брушлинского - брать под сомнение самостоятельное существование воображения (см.: Брушлинский А.В. Субъект: мышление, учение, воображение. М. – Воронеж, 1996). И покуда воображение мыслится как переходный и преходящий момент познания, это сомнение будет небезосновательным. (С Андреем Владимировичем мы многократно обсуждали эту тему, в чем-то мне удалось его убедить, но далеко не во всем и уж тем более не до конца. По гороскопу типичный Овен, он настолько последовательно отстаивал свое звездное "кредо", что поневоле начинаешь верить астрологам.)
В качестве альтернативы может быть выдвинут взгляд на воображение как на самоценную форму познания, характеризующуюся особыми свойствами и предметным содержанием, реализующую специальные и вполне определенные функции. Остановимся на одной из этих функций, которая связана с обеспечением общего процесса категориального движения в его исторической и логической развертке. Ниже будет предпринята попытка метафорически "остранить" интересующую нас проблему в свете положений упомянутой выше рукописи Э.В.Ильенкова "Космология духа".
В этой работе Ильенков осмысливает призвание Разума по отношению к будущему Вселенной, оказавшейся на грани гипотетической тепловой смерти (закономерность которой вытекает из второго начала термодинамики). Еще раз подчеркнем: наша схематичная картина - всего лишь метафора (по способу построения ее можно квалифицировать как виртуалистическую метафору). Однако она, как нам думается, позволит рельефнее представить конструктивную роль воображения в развитии категориального строя мышления, в первую очередь - научного.
Наш главный тезис можно сформулировать так: воображение выпоняет в культуре своеобразную космологическую миссию. Человечество посредством своего родового мышления вырабатывает научные понятия о мире. Система этих понятий напоминает систему солнц. Выделяемую ими интеллигибельную "лучистую энергию" должен аккумулировать и трансформировать "мыслящий тростник" в лице каждого нового поколения ученых. Подобно тому, как живое вещество аккумулирует и преобразует в активную форму функционирования реальную солнечную энергию. Последнее, кстати, допустимо рассматривать как рабочую дефиницию живого.
Здесь необходимо отступление, касающееся места живого, прежде всего – одухотворенного, одушевленного, разумного живого, в системе мироздания. Читатель, который не желает вдаваться в "тонкости", может опустить этот фрагмент, хотя…
В общеметодологическом плане традиционная оппозиция природного и культурного может быть в составе понятия «живое» («жизнь»). Однако для этого необходимо насытить данное понятие принципиально ненатуралистическим содержанием, не сводимым к содержанию сугубо биологических и пр. специально-научных представлений о живом. Это означает изначальную ориентацию (уже при описании естественно-природных процессов) на развитые, т.е. исторически определенные, формы живого, которые и станут ключом к пониманию его простейших, "клеточных" форм. Такой переход в разном виде и на разных уровнях научной абстракции de facto прослеживается в трудах Б.Спинозы, Ф.Шеллинга, Г.В.Гегеля, Ф.Энгельса, А.Бергсона, П.А.Флоренского, Н.К.Рериха, В.И.Вернадского, А.Л.Чижевского, П.Тейяра де Шардена, К.А.Тимирязева, А.А.Ухтомского, Н.А.Бернштейна, С.Л.Рубинштейна, Н.И.Вавилова, А.Н.Северцова, А.И.Опарина, В.А.Энгельгардта, В.В.Парина, Э.В.Ильенкова и многих др. выдающихся ученых; сейчас важно осмыслить опыт их поисков в этом направлении. С другой стороны, возникает задача реконструкции исторических и социокультурных процессов в качестве живых - в противовес, например, структуралистской (нео- и постструктуралистской) доктрине абстрактной, редуцированной, "мертвой" социальности.
Именно категория живого (в его несводимости к биологическому) способна по-новому интегрировать социогуманитарные, естественные и технические дисциплины. Не только психология, но и история, социология, экономика и др. ветви человекознания призваны стать науками о разных формах многомерной, объемной жизни человека. Им предстоит вычленить в реальности человеческого бытия собственно живые процессы, а в неживых – увидеть их специфическую производную. Ф.Шеллинг однажды заметил: все бьются над загадкой, – как из неживого возникает неживое и никто не предполагает, что все может быть наоборот. Однако, например, В.И.Вернадский (1980) не только предположил, но и аргументировано объяснил это на конкретном материале биогеохимического анализа сибирских месторождений. В современной геологии получает распространение взгляд на Землю как на живой, почти одушевленный организм. Хотя этот взгляд оспаривается специалистами и даже воспринимается ими как нечто выходящее за границы науки, нельзя не признать его известной эвристичности. Едва ли нужно специально доказывать, что живое, в том числе (и прежде всего) – наделенное психикой, затем душой и разумом, живое определяет своеобразие, сам способ организации нашей планетной системы, представляя собой ее формообразующее "звено" (В.И.Вернадский, П.Тейяр де Шарден, А.Н.Северцов).
Подобная методологическая реформа предполагает переосмысление (проблематизацию) самого понятия живого (жизни), реконструкцию его философско-мировоззренческого смысла, его вывод за рамки натуралистических, эмпиристских представлений, выдержанных в духе классического естествознания (о чем уже говорилось выше). С опорой на идеи Ж.Л.Лагранжа, Э.В.Ильенкова и П.Г.Кузнецова живое может быть кратко определено как субстанцию, которая аккумулирует и преобразует в активную и упорядоченную, структурированную форму функционирования лучистую энергию космоса, причем - с тенденцией – в лице разумного (человеческого) живого - к ее приращению и порождению в новых формах.
…Итак, "мыслящий тростник" не только перерабатывает, но и приращивает интеллигибельную энергию. Но даже если предположить, что все ученые данной генерации справляются с этой задачей успешно, то все равно накопленная и произведенная ими энергия мысли не превысит расходуемого энергетического потенциала "понятий-солнц". Ведь эти понятия вобрали в себя энергию родового опыта в полном его объеме. Помимо опыта науки сюда входит все то, что образует ее беспредельный историко-культурный контекст. Пока научное сообщество "эксплуатирует" известное понятие, оно (понятие) всегда будет находиться в режиме саморазвития - "выдавать" больше, чем из него желают "выжать" (гегелевский закон несовпадения цели и результата деятельности).
Понятия, следовательно, с необходимостью несут некоторую избыточную энергию, которую нельзя освоить через узко-специализированные способы научного мышления. Особенно это касается понятий-проблем, равноправно вбирающих в свое содержание как знаемое, так и незнаемое (В.С.Библер). Избыточная энергия научных понятий, будучи невостребованной, беспорядочно рассеивается в пространстве мысли и - увы! - за его пределами. Что-то переходит в сферу превращенных форм научности (типа фрейдистских мифов - оценка Клода Леви-Стросса), что-то узурпируется идеологией (как то произошло с неотрефлексированными марксистскими идеями), что-то профанируется обыденным сознанием (типичный пример - парапсихология). В любом из этих случаев понятия "разряжаются" в логическую пустоту, и в итоге их энергетический потенциал может быть исчерпан. Но это было бы равноценно "тепловой смерти" Универсума Научной Мысли. Однако эта участь человеческий род пока миновала, и в том прямая заслуга воображения.
Ильенков писал, что предотвращение тепловой смерти Вселенной - космологический долг разумных существ. Они когда-нибудь, жертвуя собой, сознательно произведут мировую катастрофу, - процесс, обратный "тепловому умиранию", который возвратит остывающую материю в первоначальное состояние облака раскаленного газа и пара.
Сходную миссию призвано осуществлять в Универсуме научной мысли человеческое воображение. И если разуму (по крайней мере, земному) пока еще не приходилось выполнять свой космологический долг, то воображение уже давно проделывает аналогичную работу. Сила воображения "подключается" там, где начинается процесс "остывания" мышления, стихийно рассеивающего в логической пустоте свои избыточные степени свобобды. Энергии "остывающего" мышления хватает только на воспроизводство его понятий в протеевских циклах, в которых уже не возникает ничего существенно нового. (Существуют, правда, и "остывающие", даже "остывшие" мыслители, но это уже сюжет блистательной статьи Ильенкова "Что же такое личность?" (1979)). Содержание этих понятий по ходу своего развертывания может принимать самые разнообразные иновоплощения, но всегда будет возвращаться к своему первоначальному облику, который конституируется исходной абстракцией. Но для того, чтобы сохранить энергию мысли, ее материалу и субъекту необходимо придать новое качество, притом - целостное. Это и есть задача воображения.
Воображение размыкает протеевский (мифо-логический) цикл движения понятия. В актах проблематизации оно "взрывает" и "переворачивает" уже окостеневшие понятийные структуры. Понятие перестает быть тождественным самому себе, актуализируется его неосвоенное содержание, а освоенное "ставится под вопрос". Самоочевидное требует обоснования. И чем более простая (абстрактная) структура при этом разрушается, тем большее количество мыслительной энергии высвобождается. Тем больше перспектив обновить, радикально переструктурировать исторически сложившееся пространство научной мысли. Так, когда сила воображения подвергает проблематизации категориальные основания познания, происходит научная революция, смена самого типа научного мышления. Поэтому для воображения классическая проблема начала познания стоит как проблема его вечной изначальности.
Воображение как бы собирает в границах целостного проблемного поля избыточные возможности содержания познания под углом определенной тенденции развития этого содержания, мышление - осваивает их, придавая тенденции всеобщий и закономерный смысл. Кстати, Ильенков однажды заметил, что любое всеобщее вначале возникает как аномалия, как отклонение от правила, затем приобретающее статус закона. С такими "аномалиями" и имеет дело воображение. Тем самым, по словам Ильенкова, оно неминуемо предстает "формой реализации логического движения", а значит - и аспектом предмета логики. В абстракции от этого психолог обречен на блуждание в тумане общих представлений о воображении как "сплаве чувственного и рационального", "недоразвитом мышлении" и т.д., когда исследуемый предмет бесследно утрачивает свою специфику.
Развитое воображение – условие дальнейшего развития мышления. Как в истории человечества, так и в онтогенезе. Но это – совершенно особый тип мышления, которому соответствует особый вектор интеллектуального развития.
На развитие сайта
Все права на опубликованные материалы защищены Законом РФ - при полном или частичном цитировании, обязательно наличие ссылки на данный сайт. Гиперссылка (для интернет- изданий) – должна быть размещена в подзаголовке или в первом абзаце материала.
