Феликс Михайлов: два штриха к портрету

Истинное кредо

Сказать, что Ф.Т. является страстным поклонником рыбалки – значит не сказать ничего. Таким поклонником был, например, мой отец Товий Васильевич. Зимние воскресенья, потраченные на то, чтобы привезти с какого-нибудь засиженного единомышленниками Московского моря трех-четырех измученных кислородным голоданием плотвичек, рассказы-триллеры о замшелых щуках в 20 кг. веса – ровесницах Петра I, способных перевернуть лодку, рыбацкая Библия - увлекательнейшая книга Л.П.Сабанеева о жизни и ловле пресноводных рыб, которая читалась, перечитывалась и почиталась Т.В. как святыня, - все это знакомо мне с детства. В моих детских воспоминаниях и другой страстный рыбак - профессор Николай Дмитриевич Левитов, представитель старой школы (он написал ставший хрестоматийным труд о психических состояниях)…

Но случай Ф.Т. – иной, совершенно особый. Для него рыбалка - не просто любимое увлечение, а смыслонесущий (по его выражению) способ бытия в этом мире, на алтарь коего может быть положено нечто менее и даже более «смыслонесущее».

Расскажу легенду о Ф.Т., которую мне поведал Василий Васильевич Давыдов. Не ручаюсь за точность передачи (дело было давно), но за смысл отвечаю полностью. Ф.Т. может меня поправить, но, с другой стороны, прелесть любой легенды в том, что она не требует внесения поправок. Итак…

В советские годы В.В.Давыдов и Ф.Т.Михайлов совершали научную командировку в одну из гостеприимных кавказских республик. После того, как работа была проделана, дорогих гостей, как водится, повезли на пикник – в горы. И вот, дымящиеся шашлыки уж ждут своих героев, столы накрыты, а Ф.Т. исчез. Проходят часы – его все нет. Объявляется розыск. Через некоторое время Ф.Т. все-таки находят и приводят к очагу, замерзшего и продрогшего.

Выясняется: Ф.Т. разыскал в окрестностях горную речку, куда незамедлительно забросил удочку (даже в деловых поездках он не расставался с ней). В таких водоемах обычно водится форель. Однако пролетает полчаса, час, другой – никакого намека на клев. Другой бы рыбак отчаялся, ушел… Через некоторое время на берегу появляется местный житель, седовласый старец, аксакал. Он долго и пристально смотрит на Ф.Т. и, наконец, произносит:

- Пасушайтэ, маладой чэлавек, ищо мой дэд гаварил, щто в этой рэка риб никагда нэ вадылся!

- Не может быть, - невозмутимо отрезал Ф.Т., ничуть не собираясь сдаваться.

И так он простоял босиком в ледяной воде, покуда его не обнаружила поисковая группа.

(Короче: «На этом я стою и не могу иначе. И да поможет мне Бог!». Это - крылатая фраза Мартина Лютера, между прочим, близкого Ф.Т, как, впрочем, и всякому Философу. Близкого своим стремлением вышвырнуть идеологию – если понимать ее как нечто самодостаточное, а не узко инструментальное, - на помойку истории. Равно, как и самих «профессиональных» идеологов. Правда, плоды дерзаний мятежного Лютерова духа – по прочной и порочной традиции - в итоге превратили в источник новой – протестантской идеологии. Хочется верить, что Ф.Т. это не грозит. Хотя творческий потенциал специалистов в области подобных превращений также не следует недооценивать.)

Из жизни оппонентов

Одним из «хронических» оппонентов Ф.Т.Михайлова и Э.В.Ильенкова был (и, видимо, остается) профессор Давид Израйлевич Дубровский. Не хочу, да и не могу сказать о нем ничего плохого. В институте он читал мне философию диалектического материализма. Достаточно демократичный, доброжелательный, эрудированный, не догматичный. Наверное, для студентов – интересный преподаватель. К тому же - черный дан по каратэ. Полагаю, он искренне стремился разобраться и даже был убежден, что разобрался. На основании чего и полемизировал с Ф.Т. и Э.В., критику которых он выдерживал во вполне парламентских, «научных» интонациях. В отличие, например, от Игоря Сергеевича Нарского. Тот предпочитал в «борьбе» иные методы, за что язвительный Ильенков прозвал его «Угорем Сергеевичем».

Характерно следующее заявление И.С.Нарского в адрес Президента АН СССР М.В.Келдыша (сделанное, правда, по другому поводу):

«За последнее время я неоднократно сталкиваюсь с распространяемыми обо мне среди членов отделения философии и права Академии наук СССР утверждениями, будто я скрываю свою подлинную национальность, поскольку якобы являюсь в действительности "польским евреем"...
Указанные утверждения и слухи носят клеветнический характер...» (Цит. по книге: Дмитриев А.В. Социология политического юмора. М.: РОСПЭН, 1998. С. 188.) Спрашивается: разумно ли искать корни антисемитизма в некоем мифическом «бытовом шовинизме» простых русских людей, если доктор философии, одно время профессор идеологической Академии общественных наук ЦК КПСС, пишет такое. Но это – к слову…

Так вот, Д.И.Дубровскому показалось, что он разобрался. Однако разбирался он привычным для большинства советских «научных сотрудников в области философии» не философским методом – методом обобщения и систематизации наличных данных специальных наук, прежде всего, естественных. Д.И.Дубровский упоенно занимался расшифровкой «нейродинамического кода психических явлений» (точнее – обобщением опыта физиологов, которые ею непосредственно занимались), искренне считая эту «нейрогерменевтику» философией. Он безоговорочно верил академику Н.П.Бехтеревой, искавшей реальность психического per se в особых системных свойствах мозгового субстрата (на деле – лишь важного органа-инструмента живой, психосоматически целостной человеческой личности). Кстати, Наталья Петровна и теперь со страниц массовых периодических изданий обескураживает сограждан своими откровениями относительно того, что, например, душа имеет вес. Причем, талантливый физиолог-экспериментатор подводит под это базу в виде своих религиозных убеждений. Бог душу в тело «инкапсулирует», «вдыхает», а потом ее же и «забирает», в результате чего мы имеем потерю тела в весе после его физической смерти. Честное слово, думается, что физиологу как исследователю в первую очередь все-таки живых процессов в поисках предельных доказательств своих доводов было бы более естественно апеллировать именно к феноменам живого, а не мертвого. Даже анатомы, которые «срисовывают» свои атласы с мертвых тел, абстрагируясь от этих процессов, превращаются в патологоанатомов, к тому же фельдшерской квалификации. Лично мне больше импонирует допущение деда Н.П.Бехтеревой – великого Владимира Михайловича Бехтерева о возможности экстрацеребральной (внемозговой) передачи нейродинамических импульсов в интерперсональном, по терминологии Ф.Т.Михайлова, поле живого и предметного взаимодействия людей. К сожалению, оно пока так и осталось допущением.

Что касается заявки на альянс нейрофизиологии с религией, то она далеко не нова. На этот путь уже пытался взойти крупнейший физиолог прошлого столетия Дж.Экклз, автор знаменитых электрофизиологических методик (это когда электроды вживляют в мозг животного и человека), позднее призвав в союзники философа Карла Поппера. Они даже написали совместную книгу, затрагивающую этот сюжет (Popper K.R., Eccles J. The Self and its Brain. Berlin - N.Y. – London, 1977). Однако ничего, кроме «освеженных» новейшими научными фактами теоретических вариаций на темы трехсотлетней давности в духе оказзионализма Гейлинкса и Мальбранша, в книге мы не найдем. Да, и вообще все это (прости, Господи!) напоминает попытку гипотетического примирения теологии и дарвинизма по схеме: «Бог создал человека по образу и подобию обезьяны». Эту тему поднимает в своей статье «Проблемы метода в культурно-исторической психологии» и Ф.Т.Михайлов, и я готов подписаться под каждым его предложением.

Но вернемся к Д.И.Дубровскому. В своей книге «Информация, сознание, мозг» (М.: Высшая школа, 1980) автор ставит под сомнение формулировки из книги Ф.Т.Михайлова «Загадка человеческого Я» (2-е изд. М.: Политиздат, 1976), касающиеся природы психического (зрительного) образа. Приведу две из них (цитирую по тексту «Загадки…»):

«Где же форма, зрительный образ? В голове? Нет, послушно выполняя приказы, идущие из коры головного мозга, нервный аппарат зрения находит на расстоянии с помощью электромагнитных, световых волн реально существующие предметы и, скользя по их поверхности, как бы воспроизводит их форму в своем исключительно сложном движении. Вот и получается, что зрительный образ – движение глаза по предмету. Он столь же во мне, сколь и вне меня…» (С. 158-159).

«Напряженно вспоминая, как выглядит тот или иной объект, мы старательно вращаем глазами, пытаясь в их движении повторить его облик» (Там же. С. 159).

Автор здесь не столько формулирует свою концепцию, сколько аргументирует ее вполне доказанными фактами из области психологии восприятия (работы А.Н.Леонтьева, А.В.Запорожца, В.П.Зинченко и др.).

Однако «двигательное» объяснение Ф.Т.Михайлова явно не устраивает Д.И.Дубровского. Привожу блистательный, по-детски непосредственный пассаж из книги Давида Израйлевича: «Ф.Т.Михайлов, обсуждая проблему психического образа, всюду говорит только о зрительном восприятии. Но как быть в случае, например, слухового восприятия или целостного воспоминания значительных событий нашей прошлой жизни, всегда эмоционально окрашенных и включающих сплав многих образов, мыслей, переживаний? Чем нужно «старательно вращать», желая вспомнить полузабытую мелодию или чрезвычайно значимые мгновения прошлого? (Курсив мой. -

Владимир Кудрявцев

Ясный ответ на вопрос, «чем вращать» в данном случае, кажется, дал ученый по имени Зигмунд Фрейд. Хотя, возможно, нужно отдать должное и спонтанному остроумию Д.И.Дубровского (проблему остроумия основоположник психоанализа также не обошел стороной). Имя Фрейда я упомянул не случайно. Дело в том, что перу Ф.Т.Михайлова (и это его первая монографическая проба) принадлежит лучшая, совсем не проходная, на мой взгляд, советская работа о «венском докторе» – написанная в «соавторстве» с Г.И.Царегородцевым книжка «За порогом сознания» (М.: Политиздат, 1961). Лучшая - после очень старой книги В.Н.Волошинова (М.М.Бахтина) «Фрейдизм. Критический очерк» (М-Л.: Госиздат, 1927). А слово «соавторство» я поставил в «кавычки» потому, что будущий член-корреспондент АН СССР Г.И.Царегородцев выступил автором лишь последней, «идеологической» главы книги, без коей она едва бы увидела свет.

Возвращаясь к «двигательному», точнее – «двигательно-деятельностному» объяснению природы психического образа, замечу лишь одно. Д.И.Дубровский критикует его абсолютно не за то, хотя оно действительно нуждается в критике, ибо содержит один существенный пробел. «Движение глаза по форме предмета», в результате которого формируется зрительный образ, не носит непосредственного характера. Между предметом и образом складывается опосредствующее звено – схема воображения, о которой писал в «Критике чистого разума» И.Кант и благодаря которой само его формирование приобретает черты формообразования, продуктивного процесса. Схема на совпадает с образом, а лишь воплощается, в некоторых случаях – переконструируется, достраивается в нем.

«Схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения, но так как синтез воображения имеет в виду не единичное созерцание, а только единство в определении чувственности, то схему все же следует отличать от образа. Так, если я полагаю пять точек одну за другой …, то это образ числа пять. Если же я мыслю только число вообще, безразлично, будет ли это пять или сто, то такое мышление есть скорее представление о методе (каким представляют в одном образе множество, например тысячу) сообразно некоторому понятию, чем сам этот образ, который в последнем случае, когда я мыслю тысячу, вряд ли могу обозреть и сравнить с понятием. Это представление об общем способе, каким воображение дополняет образ, я называю схемой этого понятия» (Кант И. Критика чистого разума // Соч. М.: Мысль, 1964. Т. 3. С. 222-223).

«Понятие о собаке означает правило, согласно которому мое воображение может нарисовать четвероногое животное в общем виде, не будучи ограниченным каким-либо единичным частным обликом, данным мне в опыте, или же каким бы то ни было возможным способом in concreto. Этот схематизм нашего рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в глубине человеческой души искусство, настоящие приемы которого нам вряд ли удастся угадать у природы и раскрыть» (Там же. С. 223).

«Угадать» и «раскрыть» эти «приемы» как раз и призвана психология.

В деятельностной теории восприятия мы можем обнаружить некоторые «стихийные» и далеко не всегда удачные попытки подыскать психологические эквиваленты понятию «схема воображения», как ее трактует Кант. Я имею в виду представления об установке и образе действия (А.В.Запорожец), функциональных перцептивных блоках (В.П.Зинченко), сенсорных эталонах (А.В.Запорожец, Л.А.Венгер). В западной психологии таким эквивалентом является понятие «когнитивной карты» (У.Найссер) и др. Но все это пока не позволяет психологам теоретико-деятельностного направления воссоздать постулированный Кантом, а до него – античными мыслителями, творческий характер человеческого созерцания, которое по-прежнему редуцируется к «уподоблению» психического образа объекту (А.Н.Леонтьев). Конечно, в этом плане «теория отражающей деятельности» обладает отдельными преимуществами по сравнению с «теорией просто отражения». Но поставленная в ее рамках задача «преодоления» последней так и не была решена. Возложенная на нее миссия до конца не оправдалась. На то есть особые причины, требующие специального обсуждения.

Этому будет способствовать публикация на нашем сайте новой статьи Ф.Т.Михайлова, с которой наши посетители смогут ознакомиться в ближайшее время.

В.Т.Кудрявцев

P.S. Как я и предполагал, Ф.Т. в внес коррективы в мой короткий рассказ о рыбалке. Читая его, мой герой несколько раз эмоционально восклицал: "Точно!", но на три несоответствия реальным фактам все же обратил внимание.

Во-первых, удочку он не возил с собой, ее ему выдали на месте. (Зато как красиво выдумал! - то ли "информатор" В.В.Давыдов, то ли я сам, интепретатор). Во-вторых, местный житель, аксакал спросил: "Что ты тут делаешь?", на что Ф.Т. ответил: "Не видишь? Дрова рублю!". В-третьих, аксакал сказал: "Рыбы здесь давно нет, она вся ушла в Куру".

Однако, как я уже говорил, пусть легенда остается легендой, а быль - былью. И все же, к фактам мои учителя учили меня относиться трепетно. Даже если они излагаются в жанре "художественного домысла".

Владимир Кудрявцев