Культурно-историческая психология Л.С. Выготского – дар двадцатого века двадцать первому

(вместо предисловия)

Опубликовано в сб.: Перспективы развития культурно-исторической теории: Материалы YII Международных чтений памяти Л.С.Выготского (14-17 ноября 2006 г.) // Отв. ред. проф. В.Т. Кудрявцев. М.: Фонд Л.С. Выготского, 2006.

Анализ тезисов, поступающих на любую научную конференцию, является своеобразной формой мониторинга значимости для ученого сообщества как общей тематики конференции, так и отдельных направлений работы внутри этой тематики. В нашем случае изначально было ясно, что перспективы развития детища Льва Семеновича Выготского – культурно-исторической теории волнуют многих. Поэтому, сформулировав тему YII Международных чтений памяти Л.С. Выготского, посвященных 110-летию со дня его рождения, организаторы мероприятия рассчитывали, что найдут отклик среди коллег и в России, и за ее рубежами. Так и произошло. Однако присланные тезисы заставили внести определенные коррективы в перечень "маршрутов" обсуждения, которые мы наметили заранее. Что, в общем, не разошлось с внутренними акцентами самой культурно-исторической теории. В этом легко убедиться, раскрыв данный сборник.

Так, весьма представительным оказался его раздел, посвященный проблемам теоретического самообоснования культурно-исторической психологии. И это естественно. Ведь такое самообоснование выступает, в соответствии с установками Выготского, механизмом существования и развития психологического знания в целом. Теория охватывают всю конструкцию этого знания, а не только его "отдельно взятый", абстрактный фундамент. Не удивительно, что в современной психологии этот абстрактный фундамент критически оседает под все разрастающимся Монбланом эмпирических надстроек - в той зыбкой почве, где он был заложен. Если классическая наука возводила свою теорию в метафизических "эмпиреях", то нынешняя – пытается post factum привязать ее к "жизни", за которую выдается наша наличная повседневность, вырванная из контекста исторической ретроспективы и перспективы. И даже не столько сама повседневность, которая много богаче и интереснее, сколько ее частичные проекции, фрагментарные образы, искусственные препараты, даже фантомы. В этой ситуации психолог видит свою задачу, скажем, не в содействии развитию ребенка, а в его подготовке к обучению в массовой школе, не в поддержке профессионального (значит, и личностного) роста взрослого человека, а выработке у него умения адаптироваться к сложившимся требованиям рынка профессий (который к тому же формируется по никому - даже специалистам – не понятным законам). Он априорно уверен в том, что тесты, случайно оказавшиеся в его руках, позволяют оценивать именно те, а не иные способности. Нередко это его особо и не заботит: главное, чтобы были получены и "разнесены по рубрикам" результаты тестирования. Поэтому психологу нужна не "теория развития", а "теория подготовки к школе". Не "теория профессионального (тем более – личностного) роста, а "теория адаптации к рынку профессий". Не валидные, глубоко продуманные и осмысленные, в том числе – лично им самим, методики, а готовые – простые и удобные психологические "мензурки". И незаметно для себя психология уже давно изучает не сами по себе процессы, свойства и состояния (не говоря уже о реальности субъективного мира в целом), а их "маркеры". Она погружает себя в анализ "черт поведения", "личностных черт", "стратегий решения задач", т.е. абстракций, которые сама и выработала. Опять-таки не подозревая, что ее сциентизм, как замечает участница наших чтений Л.С. Драгунская, с логической неумолимостью перерастает в солипсизм. Без всякого участия епископа Джорджа Беркли, который не в пример некоторым современным психологам был весьма рефлексирующим мыслителем.

Словом, если раньше абстракции "таяли в воздухе", так и не соприкоснувшись с жизнью вне стен академических кабинетов, то теперь они проваливаются в песок… тех же абстракций, замещающих собой "жизнь". Что лучше? Для теории Выготского такая постановка вопроса была бы не корректна. Теория Выготского оппозиционна и тому, и другому.

Ее фундамент не способен удержать ни "эфир" классицизма, ни песок и плавуны постмодерна (в последнем нельзя не согласиться с одним из авторов сборника – К.А. Родиной). Тут нужна другая почва, выбор которой не менее ответственен, чем выбор строительного материала. Такой почвой для Л.С. Выготского стала культура человечества – как исторически развивающееся целое. А не ее частные проекции в виде "социальной среды", "социальных норм и эталонов", "социальных взаимодействий" и т.д. И культурно-историческая теория Выготского - форма самосознания и самопознания культуры, ничуть не уступающая с точки зрения масштаба постижения философии, хотя и без философии абсолютно не возможная. Л.С. Выготским отчетливо задан вектор этого самопознания: от вершинных реализаций человеческого духа, воплощений его максимального подъема (с анализа одного из них – искусства Выготский и начинал как психолог и в этом же проявил себя как великий психолог) - к подлинным глубинам человеческой души во всем многообразии ее феноменов. От абстрактного – к конкретному. Этот путь до сих пор не пройден, мы пока – в самом его начале. В самом начале теоретического движения. Но теория для Выготского - это не кабинетные штудии, а общий способ проектирования конкретных преобразований в различных сферах социальной практики: образовательной, профессионально-трудовой, клинической… Там, где психолог сможет заронить зерна этих преобразований, там ему и закладывать свой теоретический фундамент. Конечно, в одиночку психологу столь масштабной задачи не решить. В этом ему помогут все – зримые и незримые - участники преобразований, их реальные субъекты.

Психологи-"выготчане" Д.Б. Эльконин и В.В. Давыдов явили миру новый тип школы – школы развивающего образования. Но сколь бы выдающимся ни был исходный проект (претворение которого не имело и в принципе не могло иметь предрешенного исхода; применительно к культурно-историческому подходу в целом это убедительно показал Г.Г. Кравцов), он не смог бы продвинуться ни на шаг без усилий со стороны не только исследователей-психологов, но и учителей, учеников, их родителей, перспективно мыслящих школьных управленцев и еще очень многих, от кого зависела судьба начинания. И дело не в "массовости" участия. А в том, что, вовлекшись в эксперимент, его участники открыли психологам и самим себе (быть может, впервые!) свои реальные возможности – действительные глубины своего внутреннего мира на пути одоления вершин собственного развития, достижимость которых предположили авторы эксперимента. И предположили – не "наугад", а в силу того, что ориентировались на высокие мерки достижений человеческого духа, развития потенциала разума, которые всемирная культура выразила в понятиях диалектики.

Мы упомянули теорию и практику развивающего образования не случайно. Это детище культурно-исторического подхода в психологии как нельзя лучше подхватило исходный теоретико-методологический посыл Л.С. Выготского и продемонстрировало его жизненность. По Выготскому, гарант специфически человеческого развития – не обезличенное развертывание преформированных биогенетических программ или "адаптация", пусть трижды гибкая и избирательная, к готовой "социальной среде" ("социализация"). Для Выготского он – в самой возможности культуротворчества (=возможности конструирования и освоения Практики с большой буквы, или "высокоорганизованной практики", в его терминологии), в котором каждый из нас может обрести свой уникальный смысл.

Принимая во внимание социальный, к тому же исторически контекстный, пафос Л.С. Выготского, не следует думать, что "высокоорганизованная практика" это всегда - нечто массовидное. И, уж тем более, - нечто общественно "заорганизованное", подразумевающее насильственную "переплавку человека" и т.п. Примечательно, что В.В. Давыдов возражал против превращения развивающего образования в массовую практику, по крайней мере, - в виде сегмента сложившейся образовательной системы. Духовное отшельничество или скитальчество, творение великих произведений искусства или того общедоступного и, возможно, самого главного "произведения", которым для каждого из нас является наша семья, - все это тоже формы "Практики с большой буквы", формы культуротворчества. Уникальные смысловые посылы строк А.С. Пушкина сплотили вокруг одних и тех же "общечеловеческих значений" людей разных эпох и культур, возрастов и социальных страт значительно теснее, чем весь свод общественных предписаний, инструкций, нормативов и кодексов, которые с таким трудом вырабатывались специально для этого. Более того, - в полном соответствии с логикой Выготского – в этих общезначимых конструктах люди вдруг обнаружили инструменты ориентации в своих интимных психологических проблемах, "орудия" их разрешения. Разве можно найти более яркие примеры культуротворчества?

Для Выготского, как и для Маркса, практика – это Практика самоизменения людей в меняющихся, а точнее – в активно и осмысленно изменяемых ими (их общностями) жизненных обстоятельствах. Причем – в соответствии с высшими, исторически не преходящими критериями и мерами человечности, а не в согласии "с последними постановлениями партии и правительства" (второе Маркс назвал "некритическим позитивизмом"). Ничего существенно иного в понятии "практика" не содержится. Далекий от симпатий к марксизму Мартин Хайдеггер усматривал в этом принципиальном пункте основной вклад Маркса в европейскую философию. Выготский же не только схватил эту суть Марксова историзма. Он нашел способ реконструкции живой человеческой истории в рамках психологического дискурса, психологического эксперимента, психологической практики как части Практики "с большой буквы". …Неудавшееся хватательное движение малыша мама осмысливает как указание. Нужно было быть Л.С. Выготским, чтобы подметить это и увидеть в нем фундаментальный закон психического развития. Неудавшееся указание – Ньютоново яблоко Выготского, которое, правда, не было для него первым. И тем не менее… Отделение ориентировочно-смысловой от исполнительной составляющей действия когда-то явилось величайшим событием в истории человеческого духа. Оно повлекло за собой возникновение искусства, игры, магии, управления (планирования). Оно дало возможность человеку строить свое действие в форме осмысленного обращения (Ф.Т. Михайлов) к значимому для него другому с надеждой на получение столь же осмысленного отклика, адресованного только ему, но затрагивающего те проблемы, которые волнуют их обоих, а, может быть, более широкий круг людей, в пределе – весь род человеческий. Мама и ее младенец – также участники этой исторической Практики.

Методологии анализа культуротворческой Практики, не сводимой к наличным формам социальной деятельности (на них, за редкими исключениями, по-прежнему и ориентируется "психологическая теория деятельности"), мы не почерпнем в недрах психологии. Как однажды заметил Маркс, политическая экономия начинается не там, где о ней как таковой заводят речь. Оставаясь внутри психологии (кстати, кто и на каком основании заранее очертил границы этого "внутри"?), мы рискуем просто не разглядеть контуров этой Практики. Здесь не обойтись без левиновской "точки вовне", о которой часто напоминает нам сегодня Е.Е. Кравцова. Но "точка вовне" - это не позиция внешнего наблюдателя, а тот пункт, из которого мы способны увидеть что-то очень важное в себе самих, не различаемое нами, покуда мы слиты сами с собой, точнее - со своими представлениями о себе. Таких точек может быть много (хотя на ее роль подойдет не любая), но исходной – нельзя же стартовать сразу из нескольких пунктов, их можно лишь одновременно удерживать в своем сознании - для "неклассической" психологии Выготского стала классическая философская диалектика. Диалектика - не только в варианте марксизма, а в своем полном историческом объеме. Платон и Аристотель, Спиноза и Кант, Гегель и Маркс… Э.В. Ильенков и Ф.Т. Михайлов явилось полноправными соавторами культурно-исторической теории Л.С. Выготского. Именно они позволяют нам заново прочитать теоретико-методологический посыл и замысел Л.С. Выготского. Культурно-историческая психология Выготского – это философская, теоретическая психология. В отличие от привычной "психологической теории", благополучно сосуществующей наряду с экспериментом и практикой. Культурно-исторический психолог с полным правом мог бы сказать о себе: "Моя философия – это опыт моей практической работы с людьми, которую я, правда, никогда бы не смог построить без помощи Платона, Спинозы и Гегеля". Теоретическая психология и "высокоорганизованная практика" - это один и тот же "камень, который презрели строители", как во времена Выготского, так и сегодня.

К счастью, этот камень не презрели участники настоящих чтений. Не только авторы материалов соответствующего раздела сборника, но и других его разделов постоянно обращаются к необходимости поиска источников теоретического самообоснования психологического знания в различных практиках самоизменения человека: от духовного опыта подвижников – до школьного ученичества и учительства, от коррекционной поддержки детей с проблемами в развитии – до чтения текстов "как труда и как творчества" (В.Ф. Асмус). С одной стороны, им – легче: направление поиска уже задал сам Л.С. Выготский. С другой стороны, - труднее: движение в этом направлении предполагает совсем иной уровень исследовательской культуры психолога в сравнении с тем, который он застает еще на студенческой скамье.

Культурно-историческая психология Л.С. Выготского – дар двадцатого века двадцать первому. Но не стоит обольщаться: этот дар достался нам по праву обычного наследования. Вопрос в том, как им распорядиться.

Владимир Кудрявцев

Москва, ноябрь 2006 г.

Обсудить публикацию, задать вопросы автору.