Опубликовано в журн. "Вестник РГГУ. Серия "Психология". 2006. № 1

В апреле 2005 г. в Институте психологии им. Л.С. Выготского состоялось заседание постоянно действующего Московского семинара по культурно-исторической психологии. Это заседание было посвящено 75-летию со дня рождения Феликса Трофимовича Михайлова - выдающегося отечественного философа и психолога, действительного члена РАО, доктора философских наук, профессора, большого друга нашего Института. Он уже тогда тяжело болел, перенес серьезнейшую операцию, но у всех нас, да и у него самого была уверенность – превозможет. Увы, этого не произошло: 22 февраля 2006 г. сердце Феликса Трофимовича остановилось навсегда. И все же, невзирая на не оставляющий надежд диагноз, смерть остановила его именно в полете, а не на излете сил. Более того – на пике новых свершений, вдохновенных и вдохновляющих. В последний год своей жизни он самозабвенно работал, ездил по Москве (даже после изнуряющих химиотерапевтических процедур), общался с коллегами и друзьями, выступал с докладами, планировал, мечтал… Жизнь продолжалась, и уже само ее продолжение являлось подвигом, настоящую цену которому, видимо, знали только его близкие. 28 февраля Феликса Трофимовича ждала обычная лекция в МГППУ. Обычная - хотя она наверняка обещала стать событием для любимых им и любящих его студентов, равно как и все другие встречи с ним.

Ф.Т. Михайлов являлся одним из ведущих психологов-теоретиков наступившего XXI столетия, продолжателем традиций отечественной «философской психологии», замечательным творческим последователем Л.С. Выготского. Мыслителем, для которого глубины и вершины Духа были всегда равнодоступны, потому что, по существу, совпадали друг с другом…



Ф.Т.Михайлов родился 12 апреля 1930 г. в г. Чимкент. На философском факультете МГУ, который он завершил в 1954 г., судьба свела его с теми, с кем ему предстояло затем делать главное дело своей жизни – с Э.В.Ильенковым и В.В.Давыдовым. Обучаясь в аспирантуре того же факультета (1954 - 1957), Ф.Т.Михайлов работал над кандидатской диссертацией, посвященной философско-методологическим проблемам психоанализа. Эта работа вылилась в написание (в соавторстве) небольшой, но отнюдь не проходной, книжки «За порогом сознания» (1961). Именно она заполнила вакуум содержательной литературы о психоанализе, который на десятилетия образовался у нас после выхода книги В.Н.Волошинова (М.М.Бахтина) «Фрейдизм. Критический очерк» (1927). И именно проблематика бессознательного, в стихии которого при более пристальном взоре обнаруживала себя драматичная позиционность, изначальная рефлексивность человеческого Я, задала ее автору импульс к будущему теоретическому осмыслению феномена самосознания.

Период с 1957 по 1970 г. был связан в жизни Ф.Т.Михайлова с кафедрой философии 2-го Медицинского института (г. Москва), где он работал в качестве доцента, а затем и заведующего. В этот период он пишет и издает книгу, с названием которой на долгие годы срослось его имя в сознании научного сообщества, - «Загадка человеческого Я» (1964; 2-е изд. 1976). Парадокс: книга, бесспорно, вошедшая в золотой фонд советской гуманитаристики 1960 – 1970-х гг. и в последствии переведенная английский, французский, болгарский, чешский и другие языки, была создана за одно лето отнюдь не от хорошей жизни. Работу над ней побудил дефицит содержательной, написанной если не литературным (как труд Феликса Трофимовича), то хотя бы нормальным человеческим языком литературы, которая позволила бы войти студентам-нефилософам в напряженное проблемное поле философского сознания, помочь им увидеть в философии не специализированную форму оперирования «общими понятиями», а «живую душу культуры» (К.Маркс).

Загадка человеческого Я и стала для автора книги смысловым центром, который стянул воедино все основные секторы этого поля. Это было поистине революционным шагом. Индивидуальное сознание и самосознание, которое вобрало и преобразовало в себе содержание исторически развивающейся культуры человечества, выступило не просто «вторичной» моделью общественного сознания. Автор - вслед за И.-Г.Фихте, но «на свой необычный манер» - увидел в них значимое выражение всеобщей формы специфически человеческой жизни («человеческого в человеке»), а тем самым и зеркало, где фундаментальные философские проблемы предстают в своем подлинном масштабе. Поэтому «Загадка…» - это изложение начал теории познания и философской антропологии (на которые в итоге замыкается философское знание в целом), а не узкоспециальное сочинение. Позднее, уже во второй половине 1980-х гг., это дало Ф.Т.Михайлову повод провозгласить: в основе многообразных отношений человека к миру лежит его рефлексивное отношение к собственной субъектности. Субъектности - не утратившей модуса своей индивидуальной самобытности, но при этом расширенной через свои креативные формы и воплощения в «пространстве культуры и времени истории». Данный тезис развернут и аргументирован в его докторской диссертации «Общественное сознание, индивидуальное сознание» (1986) и монографии «Общественное сознание и самосознание индивида» (1990). Помимо всего прочего, подобный поворот мысли многократно усиливал фундаментальный статус психологии, одновременно ориентируя ее на интеграцию с некогда утерянными философскими корнями.

Однако в советские времена он радикально расходился с установками официального «диалектического догматериализма». Не удивительно, что свободомыслие диалектика Ф.Т.Михайлова не осталось незамеченным. Феликс Трофимович был вынужден оставить пост заведующего кафедрой 2-го Медицинского института, как иронично выразился он сам, «по собственному желанию – по собственному желанию партии и правительства». Правда, 20 с лишним лет спустя историческая справедливость все же восторжествовала: в начале 1990-х гг. состоялось «второе пришествие» Ф.Т.Михайлова на кафедру философии (теперь уже - философии и культурологи) этого института (ныне – Российского государственного медицинского института) в ранге ее заведующего.

Следующий период жизни и творчества Ф.Т.Михайлова (1973 – 1984 гг.) почти полностью совпадает с «золотым веком» Института общей и педагогической психологии АПН СССР (ныне – Психологический институт РАО) – той порой, когда его возглавлял В.В.Давыдов. Специально для Ф.Т.Михайлова В.В.Давыдов открыл в Институте лабораторию теоретических проблем психологии деятельности. Под руководством Феликса Трофимовича новое научное подразделение стало эпицентром возрождения и развития философской, теоретической психологии, в жанре которой когда-то работали у нас Л.С. Выготский и С.Л. Рубинштейн, а, вслед за ними, - А.Н. Леонтьев, Э.В. Ильенкова В.В. Давыдов, В.С. Библер, Я.А. Пономарева, А.В. Брушлинского. «Голосами» сотрудников лаборатории – известных философов Ф.Т.Михайлова, В.С.Библера, А.С.Арсеньева, ее доброго друга Э.В.Ильенкова психология заговорила о человеке не на языке специализированных понятий (чем занималась привычная «психологическая теория»), а на языке категорий, выражающих всеобщий смысл и суть человеческого бытия. Залогом и исходным пунктом решения любой психологической проблемы для них являлось осмысление предельных оснований этого бытия, а погружение в психологическую конкретику – логическим продолжением размышления о них. Одним из таких оснований стало «очное» и «заочное» общение человека с другими людьми (их общностями), которых он инициативно вовлекает в процесс освоения (преобразования) человеческого мира, осуществляемый силой его собственной целесообразной и произвольной деятельности, а также встречная инициатива аналогичного характера, с которой выступают по отношению к нему другие. Это позволило (в духе М.М.Бахтина) увязать воедино проблематику диалогизма и креативности человеческого сознания, который представляют собой его изначальные и атрибутивные черты, а вовсе не более позднюю генетическую надстройку.

Разработка подлинно современной философии образования, которой Феликс Трофимович увлеченно занимался до конца своих дней, впервые началась в стенах той же лаборатории, встретив на своем пути яростное сопротивление адептов советской «академической» педагогики. Об этом свидетельствует хотя бы судьба подготовленной сотрудниками лаборатории коллективной монографии «Философско-психологические проблемы развития образования» (1981). Сам Ф.Т. Михайлов рассказывал: «При обсуждении рукописи книги на специально созданной комиссии расплакалась (это буквально) одна женщина из Питера – между прочим, академик. «Я не позволю издеваться над советской педагогикой!». Решение комиссии: книгу сократить, членам академии на неё не ссылаться. При издании книги от 21 листа осталось… семь!». (В 1994 г. В.В. Давыдов переиздал эту монографию, но, к сожалению, в том же «усеченном» виде.)

Именно эта книга во многом предвосхитила, а точнее – создала идейную почву для той «революции» в российском педагогическом сознании, которая произошла десятилетием позже, уже на волне «перестройки».

К счастью, в относительно целостном виде нашли своего читателя другие издания, в подготовке которых участвовали Ф.Т .Михайлов и его сотрудники, - сборники «Психологические проблемы нравственного воспитания» (1977), «Взаимоотношения детей в совместной деятельности» (1981). Нельзя не упомянуть о по-настоящему прорывной книге, редактором и одним из авторов которой был Ф.Т.Михайлов, - сборнике статей «Методологические проблемы психологии личности» (1981). Изданная на ротапринте тиражом в 500 экземпляров она практически не известна широкому читателю.

Продолжением эксперимента, участниками которого стала знаменитая четверка слепоглухих воспитанников Загорского детского дома, впоследствии – выпускников факультета психологии МГУ, с полным правом можно считать их работу в лаборатории Ф.Т. Михайлова. Впрочем, это был не эксперимент, это была сама жизнь. И именно с этими мерками Ф.Т. Михайлов, продолжая дело А.И. Мещерякова и Э.В. Ильенкова, подходил к организации научной работы своих необычных, но очень талантливых сотрудников.

Легендарный институтский методологический семинар, заслуженно получивший имя «давыдовского», во многом организовывался и проводился силами лаборатории Ф.Т.Михайлова. Семинар превратился в своего рода оазис свободомыслия в самом центре Москвы, куда по понедельникам стекалась интеллектуальная публика для того, чтобы услышать Э.В. Ильенкова и В.В. Давыдова, Ф.Т. Михайлова и В.С. Библера, В.А. Лекторского и Г.С. Батищева, М.К. Мамардашвили и Л.Н. Гумилева и многих, многих других. К этому оазису жадно тянулось молодое, растущее психологическое сознание, где оно питалось живительными соками свободного слова и свободной мысли.

Финал деятельности лаборатории оказался вполне предсказуемым: вскоре после снятия В.В. Давыдова с поста директора Института (одно из самых суровых по тем временам обвинений, которое предъявлялось ему, был «прием на работу лиц с чуждыми политическими взглядами», в числе которых фигурировали и ведущие сотрудники лаборатории) она была ликвидирована.

В 1984 г. перед Ф.Т. Михайловым открывает свои двери Институт философии АН СССР (ныне – РАН), где он работает в должностях старшего, главного научного сотрудника, заведующего проблемной группой «Философия самосознания». На этом, завершающем, этапе своей научной биографии он создает свою концепцию обращений, которая, по его мнению, призвана лечь в фундамент «общего человекознания».

Ф.Т. Михайлов, будучи последовательным сторонником Э.В. Ильенкова, не сомневался в объективности идеального, противостоящего индивидуальному сознанию как особая реальность феноменов, в надындивидуальном характере «объективных мыслительных форм» (К. Маркс), которые имеют естественноисторическое происхождение и в этом плане ничуть не подвластны капризам воли индивида. Но при этом он прекрасно понимал, что идеальные формы культуры – всеобщие меры человеческого отношения к любому мыслимому содержанию обретают свою действительность лишь в актах живого обращения людей друг к другу.

Впрочем, об этом подробнее будет сказано ниже.

Концепция обращений, помимо уже упоминавшейся монографии Ф.Т. Михайлова «Общественное сознание и самосознание индивида», получила свое отражение в его книгах «Избранное» (2001) и «Самоопределение культуры» (2003), в коллективных монографиях «Самосознание: мое и наше» (1998), «Человек как предмет и субъект медицины» (1999), в серии статей в журналах «Вопросы философии», «Философские науки» (где в последние годы он публиковался особо активно), в других изданиях.

Животворная сила аффективной мысли

Каждая из книг Ф.Т.Михайлова содержит попытку осмысления и конструирования «предельных оснований» нашего мышления о духе и душе, сознании и самосознании, культуре и истории,
нашего мышления о самом мышлении.

Работы Ф.Т.Михайлова очень «методологичны» в самом точном смысле этого слова. Они оказали и продолжают оказывать огромное влияние (быть может, больше косвенное, но от этого не менее мощное) на мировоззрение, частности, отечественных психологов. Однако назвать их автора «методологом», т.е. специалистом специфической и при том весьма узкой профессиональной квалификации, означало бы погрешить против истины. Творчество Феликса Трофимовича посвящено человеку и способам его познания как таковым.

«Соль» философии и «суть» философской, теоретической психологии Ф.Т.Михайлова – едины, ибо, как исторически, так и логически, неразделимы для него эти две формы рефлексии человеческого духа, человеческой культуры. Они - в идее смыслопорождающего
обращения (вести-речи-посыла) к миру другого человека с надеждой на добрый, умный, эстетически выразительный и непременно искренний, подлинный (буквально: оригинальный, творчески) отклик.

В этом аффективно насыщенном, экспрессивном обращении-посыле целостная конструкция нашей субъективной реальности не просто объективируется, но каждый раз заново строится, реорганизуется по его законам. Именно в логике таких обращений творится история человеческой культуры. А мы по-прежнему (раньше в духе превратно понятого марксизма, сейчас в духе пресловутого «постмодернизма») почитаем высшей добродетелью трактовать культуру как нечто безличное, безадресное и деавторизованное. Разумеется, эти обращения с необходимостью принимают каноническую форму в виде норм нравственности, научности, эстетических идеалов и т.д., кристаллизуясь в творениях культуры – научных текстах, произведениях искусства, технических изобретениях и т.д., но при этом никогда не утрачивают своей первозданности, и непосредственности (по словам Феликса Трофимовича, «душа не знает посредников»). Именно в качестве их содержания получают живой смысл универсальные меры Мыслимого - всеобщие категории нашего мышления (бытие, противоречие, развитие и др.), а значит, оживает и та общемировая реальность, которую данные категории теоретически выражают.

Равным образом, язык – не просто система знаков, а семиотический инструмент оформления мыслью и адресации другому человеку (даже если этот другой – ты сам) дотоле неоформленного и безадресного потока потенциально «значащих переживаний» (Ф.В.Бассин).
Даже математико-логические правила исчисления высказываний, не говоря уже о схемах интенциональной логики Франца Брентано, как, впрочем, и все, что человечество успело самым наитщательнейшим образом формализовать, несет в себе мощный заряд таких обращений. Более того, в этом в принципе «не алгоритмизируемом» заряде – код к расшифровке любых алгоритмов точного научного знания.

Ф.Т. Михайлов трактует обращение и как механизм порождения культуры, и как механизм ее развития (преображения), и как механизм ее освоения в онтогенезе.

В этом контексте становится понятным, почему Ф.Т. Михайлов рассматривал философию и психологию как равноправные формы теоретического самосознания культуры, рефлексии человеческого духа. Задача философии – постижение исторического генезиса «всеобщих мер мыслимого» (категорий), задача психологии – анализ столь же историчного, по своей природе, процесса преобразования этих мер в индивидуально осмысленную форму обращения человека как автора культуры к субъектности других людей и к своей собственной субъектности. Все универсалии культуры (ее категории, модели, нормы, эталоны, архетипы и т.д.) так или иначе ориентированы на внутренний, субъективный мир человека (понимаемый не узко-психологически, а глобально – как расширенное в культурно-исторической перспективе Я) и лишь благодаря этому становятся средствами ориентировки во внешней действительности и ее творческого изменения.

Культура, по Ф.Т. Михайлову, говорит на языке обращений, живого тождества аффекта и интеллекта, а значит – и на языке психологии. В логике его работ, продолжающих логику концепции Л.С. Выготского, аффективная мысль как атрибут жизни и есть собственный предмет психологии. Этим Ф.Т. Михайлов фактически определяет и место нашей науки в культуре, включая исторически развивающуюся систему научного знания – место, которое психология все никак не решается занять по причине традиционных комплексов «провинциализма» и изоляционизма психологов. Для того чтобы избавиться от этих комплексов, прежде всего необходимо предать исторической утилизации «догмат буфера». Имеются в виду ходячее представление о психологии как науке, занимающей некое пограничное положение между гуманитарным и естественнонаучным знанием. На деле же это означает примерно следующее. Психология уже не может описывать свой предмет в строго формализуемой естественнонаучной логике конечных определений телесного бытия. Вместе с тем она еще не поднялась (и в принципе не способна подняться) до уровня философского и общегуманитарного постижения тяготеющих к бесконечности устремлений человеческого духа, тех событий, что разворачиваются в эмпиреях мировой истории, в глобальном пространстве всемирной культуры. Психологам доступна лишь та «часть» («муляж») культуры, которая вмещается в границы зоны ближайшего развития, а ее историческое происхождение и суть, по большей части, лишь декларируется. Мы до сих пор принимаем психологию «карлика на плечах гиганта» за единственно возможную модель человеческой психологии, а многомерный способ бытия человека в Универсуме культуры продолжаем описывать в терминах абстрактной «ученической» оппозиции «социализация – индивидуализация». Так и возникают маргинальные комплексы психологов. Однако не пора ли определиться? Тем более, этот шанс нам дают работы Ф.Т. Михайлова.

В этих работах психология человека предстает единственной и уникальной в своем роде гуманитарной наукой о живом, наукой, непосредственно изучающей продуктивную форму живого.

Разумеется, и история, и социология, и экономика имеют дело с живыми процессами и их результатами – с исторической, социальной, экономической и т.д. жизнью человека и человечества и ее предметными воплощениями. Но они всецело рассматривают живое сквозь призму его артефактов (М. Коул) и артеактов (В.П. Зинченко), законно абстрагируясь от анализа механизмов целесообразной и произвольной формообразующей активности человеческого живого, которая порождает первые и обеспечивает вторые. Это – предметное поле психологии. И в первую очередь психология призвана ответить на фундаментальный вопрос, который ставит перед семейством наук о человеке Ф.Т.Михайлов: как возможна субъективная мотивация (детерминация) всех значимых проявлений человеческой жизни во всем диапазоне этих проявлений?

Ведь вне и помимо этого никакая объективно-историческая необходимость, никакой природно-экологический «фон», никакой биогенетический, органический фактор не сможет стать ее смыслообразующим доминантой и детерминантой, феноменом человеческой жизни в подлинном смысле слова. Вопрос Ф.Т. Михайлова о характере детерминации жизни Homo sapiens, жизни того мира, который он создает в содействии с себе подобными, - почти шекспировский: «Что ему Гекуба? Что он Гекубе?». Ответ на него обретается лишь в «смыслонесущем» (по выражению Ф.Т.Михайлова) обращении человека к миру, к другим людям, к самому себе. Причем, это «к самому себе» является, по Ф.Т.Михайлову, не чем-то производным, вторичным и «интериоризируемым», а первичным и исходным. Поэтому в основе человеческого отношения лежит самоотношение, в основе сознания – самосознание, в основе развития – саморазвитие, а не наоборот, как подсказывает здравый смысл и озвучивающая его традиционная, «школьная» наука. К тому же перед нами не три это разные формы обращения, а одна - единая и целая.

Уже младенец лишь постольку осваивает окружающий мир, поскольку изначально авторизует его на собственный неповторимый лад, активно используя для этого богатый ресурс возможностей близкого взрослого, к которому он инициативно обращается за практической помощью.

Но принимает он ее весьма избирательно - настолько, насколько она носит характер живой эмоциональной поддержки, наполненного смыслом ответного, адресного «послания». Благодаря этому у ребенка возникает чувство «базисного доверия к миру» (Эрик Эриксон), определяющее все дальнейшие шаги в его освоении. Согласно Ф.Т. Михайлову, механизм построения инициативного обращения - это «клеточный» механизм психического развития, точнее – личностного роста человека. Это блестяще продемонстрировано им на материале анализа работ школы М.И. Лисиной, посвященных раннему онтогенезу. Отсюда – изначальная креативность человеческой психики, ее животворная сила, которая отнюдь не исчерпывается специальными интересами психосоматики.

Как жаль, что многие взрослые утратили дар обращаться и слышать чужие обращения, с детства присущий каждому дар воображения. Многие, но только не Феликс Трофимович! Не случайно, давний и ревностный оппонент В.В. Давыдова и Ф.Т. Михайлова Наталья Александровна Менчинская (по рассказу Василия Васильевича) на ученом совете однажды воскликнула: «Феликс, когда ты говоришь, я тебе верю!».

Философское, научное, человеческое кредо Феликса Трофимовича лучше всего выражено в его собственных словах:

«Уникальная способность человека к целесообразно произвольным, действиям, обращённым к сочувствию других людей с надеждой на взаимопонимание, к свободному со-бытию с ними как к бытию добра, бытию Нравственному – вот начало и высшая ценность человеческой истории и культуры! Но, увы, его же свободная воля способна привести и к подавлению свободной воли других, к ограничению их свободы, вплоть до лишения самой жизни (бытие зла). И никто из нас не может решиться на слово и поступок без предчувствия важнейшего его результата: отношения к нему других людей. А это значит – к каждому из нас как личности, к мотивам и возможным результатам нашего слова и поступка. А ведь главное в этом их отношении – не оценка утилитарной надобности в нас, в полезности для себя наших слов и дел. Главное – это не всегда актуально осознанное, но однозначно мотивирующее их реакцию на наши слова и поступки, соотнесение их с «пространством» собственной свободы – свободы мысли, свободы чувств, свободы их действий. Смыслонесущее предчувствие этой нравственной реакции заставляет нас каждый раз заново преображать каждое наше обращение к другим людям в нравственном же поле общения, воспроизводя тем самым это поле как интерсубъективную реальность.

Иными словами, любой наш поступок, задуманный или импульсивный, неизбежно поверяется нами и в нас степенью его свободы. Или, если хотите, Духом свободы – единым интра- и интерсубъективным аффектом человечного со-бытия. Поверяется на Человечность
как, пусть не обговоренное, в правилах и максимах не запечатленное, но изначально и объективно главное условие (и предпосылка!) – осуществления жизни человеческого типа. Поверяет не в суде, не на площади, не на собраниях – в нас самих. Ибо каждое «Я» – носитель и субъект этого Духа, субъект собственной воли к свободе».



Позволю себе две коротких заметки личного характера в расчете на то, что они позволят дополнить портрет выдающегося мыслителя и психолога.

Истинное кредо

Сказать, что Ф.Т. являлся страстным поклонником рыбалки – значит не сказать ничего. Таким поклонником был, например, мой отец Товий Васильевич Кудрявцев. Зимние воскресенья, потраченные на то, чтобы привезти с какого-нибудь засиженного единомышленниками Московского моря трех-четырех измученных кислородным голоданием плотвичек, рассказы-триллеры о замшелых щуках в 20 кг. веса – ровесницах Петра I, способных перевернуть лодку, рыбацкая Библия - увлекательнейшая книга Л.П. Сабанеева о жизни и ловле пресноводных рыб, которая читалась, перечитывалась и почиталась Товием Васильевич как святыня, - все это знакомо мне с детства. В моих детских воспоминаниях и другой страстный рыбак - профессор Николай Дмитриевич Левитов, представитель старой школы (он написал ставший хрестоматийным труд о психических состояниях)…

Но случай Ф.Т. – иной, совершенно особый. Для него рыбалка являлась не просто любимым увлечением, а смыслонесущим (по его выражению) способом бытия в этом мире, на алтарь коего могло быть положено нечто менее и даже более «смыслонесущее».
Расскажу легенду о Ф.Т., которую мне поведал Василий Васильевич Давыдов. Не ручаюсь за точность передачи (дело было давно), но за смысл отвечаю полностью. Ф.Т. может меня поправить, но, с другой стороны, прелесть любой легенды в том, что она не требует внесения поправок. Итак…

В советские годы В.В. Давыдов и Ф.Т. Михайлов совершали научную командировку в одну из гостеприимных кавказских республик. После того, как работа была проделана, дорогих гостей, как водится, повезли на пикник – в горы. И вот, дымящиеся шашлыки уж ждут своих героев, столы накрыты, а Ф.Т. исчез. Проходят часы – его все нет. Объявляется розыск. Через некоторое время Ф.Т. все-таки находят и приводят к очагу, замерзшего и продрогшего.

Выясняется: Ф.Т. разыскал в окрестностях горную речку, куда незамедлительно забросил удочку (которую ему выдали на месте). В таких водоемах обычно водится форель. Однако пролетает полчаса, час, другой – никакого намека на клев. Другой бы рыбак отчаялся, ушел… Через некоторое время на берегу появляется местный житель, седовласый старец, аксакал. Он долго и пристально смотрит на Ф.Т. и, наконец, произносит:

- Пасушайтэ, маладой чэлавек, весь риб ушел в Куру!

- Не может быть, - невозмутимо отрезал Ф.Т., ничуть не собираясь сдаваться.

И так он простоял босиком в ледяной воде, покуда его не обнаружила «поисковая группа».
(Короче: «На этом я стою и не могу иначе. И да поможет мне Бог!». Это - крылатая фраза Мартина Лютера, между прочим, близкого Ф.Т, как, впрочем, и всякому Философу. Близкого своим стремлением вышвырнуть идеологию – если понимать ее как нечто самодостаточное, а не узко инструментальное, - на помойку истории. Равно, как и самих «профессиональных» идеологов. Правда, плоды дерзаний мятежного Лютерова духа – по прочной и порочной традиции - в итоге превратили в источник новой – протестантской идеологии. Хочется верить, что Ф.Т. это не грозит. Хотя творческий потенциал специалистов в области подобных превращений также не следует недооценивать.)

Из жизни оппонентов

Одним из «хронических» оппонентов Ф.Т.Михайлова и Э.В.Ильенкова был (и, видимо, остается) профессор Давид Израйлевич Дубровский. Не хочу, да и не могу сказать о нем ничего плохого. В институте он читал мне философию диалектического материализма. Достаточно демократичный, доброжелательный, эрудированный, не догматичный. Наверное, для студентов – интересный преподаватель. Полагаю, он искренне стремился разобраться и даже был убежден, что разобрался. На основании чего и полемизировал с Ф.Т. и Э.В., критику которых он выдерживал во вполне парламентских, «научных» интонациях.

Так вот, Д.И.Дубровскому показалось, что он разобрался. Однако разбирался он привычным для большинства советских «научных сотрудников в области философии» не философским методом – методом обобщения и систематизации наличных данных специальных наук, прежде всего, естественных. Д.И.Дубровский упоенно занимался расшифровкой «нейродинамического кода психических явлений» (точнее – обобщением опыта физиологов, которые ею непосредственно занимались), искренне считая эту «нейрогерменевтику» философией. Он безоговорочно верил академику Н.П.Бехтеревой, искавшей реальность психического per se в особых системных свойствах мозгового субстрата (на деле – лишь важного органа-инструмента живой, психосоматически целостной человеческой личности).

Кстати, Наталья Петровна и теперь со страниц массовых периодических изданий обескураживает сограждан своими откровениями относительно того, что, например, душа имеет вес. Причем, талантливый физиолог-экспериментатор подводит под это базу в виде своих религиозных убеждений. Бог душу в тело «инкапсулирует», «вдыхает», а потом ее же и «забирает», в результате чего мы имеем потерю тела в весе после его физической смерти. Честное слово, думается, что физиологу как исследователю в первую очередь все-таки
живых процессов в поисках предельных доказательств своих доводов было бы более естественно апеллировать именно к феноменам живого, а не мертвого. Даже анатомы, которые «срисовывают» свои атласы с мертвых тел, абстрагируясь от этих процессов, превращаются в патологоанатомов, к тому же фельдшерской квалификации. Лично мне больше импонирует допущение деда Н.П. Бехтеревой – великого Владимира Михайловича Бехтерева о возможности экстрацеребральной (внемозговой) передачи нейродинамических импульсов в интерперсональном, по терминологии Ф.Т. Михайлова, поле живого и предметного взаимодействия людей. К сожалению, оно пока так и осталось допущением.

Что касается заявки на альянс нейрофизиологии с религией, то она далеко не нова. На этот путь уже пытался взойти крупнейший физиолог прошлого столетия Дж.Экклз, автор знаменитых электрофизиологических методик (это когда электроды вживляют в мозг животного и человека), позднее призвав в союзники философа Карла Поппера. Они даже написали совместную книгу, затрагивающую этот сюжет (Popper K.R., Eccles J. The Self and its Brain. Berlin - N.Y. – London, 1977). Однако ничего, кроме «освеженных» новейшими научными фактами теоретических вариаций на темы трехсотлетней давности в духе оказзионализма Гейлинкса и Мальбранша, в книге мы не найдем. Да, и вообще все это (прости, Господи!) напоминает попытку гипотетического примирения теологии и дарвинизма по схеме: «Бог создал человека по образу и подобию обезьяны». Эту тему поднимает в своей статье «Проблемы метода в культурно-исторической психологии» и Ф.Т. Михайлов (см. журн. «Культурно-историческая психология». 2006. № 1), и я готов подписаться под каждым его предложением.

Но вернемся к Д.И. Дубровскому. В своей книге «Информация, сознание, мозг» (М.: Высшая школа, 1980) автор ставит под сомнение формулировки из книги Ф.Т. Михайлова «Загадка человеческого Я», касающиеся природы психического (зрительного) образа. Приведу две из них (цитирую по тексту «Загадки…»):

«Где же форма, зрительный образ? В голове? Нет, послушно выполняя приказы, идущие из коры головного мозга, нервный аппарат зрения находит на расстоянии с помощью электромагнитных, световых волн реально существующие предметы и, скользя по их поверхности, как бы воспроизводит их форму в своем исключительно сложном движении. Вот и получается, что зрительный образ – движение глаза по предмету. Он столь же во мне, сколь и вне меня…» (С. 158-159).

«Напряженно вспоминая, как выглядит тот или иной объект, мы старательно вращаем глазами, пытаясь в их движении повторить его облик» (Там же. С. 159).

Автор здесь не столько формулирует свою концепцию, сколько аргументирует ее вполне доказанными фактами из области психологии восприятия (работы А.Н. Леонтьева, А.В. Запорожца, В.П. Зинченко и др.). Однако «двигательное» объяснение Ф.Т. Михайлова явно не устраивает Д.И. Дубровского. Привожу блистательный, по-детски непосредственный пассаж из книги Давида Израйлевича: «Ф.Т. Михайлов, обсуждая проблему психического образа, всюду говорит только о зрительном восприятии. Но как быть в случае, например, слухового восприятия или целостного воспоминания значительных событий нашей прошлой жизни, всегда эмоционально окрашенных и включающих сплав многих образов, мыслей, переживаний?

Чем нужно «старательно вращать», желая вспомнить полузабытую мелодию или чрезвычайно значимые мгновения прошлого? (Курсив мой. -

Владимир Кудрявцев

)» (Дубровский Д.И. Информация, сознание, мозг. С. 139).

Ясный ответ на вопрос, «чем вращать» в данном случае, кажется, дал ученый по имени Зигмунд Фрейд. Хотя, возможно, нужно отдать должное и спонтанному остроумию Д.И.Дубровского (проблему остроумия основоположник психоанализа также не обошел стороной).

Возвращаясь к «двигательному», точнее – «двигательно-деятельностному» объяснению природы психического образа, замечу лишь одно. Д.И.Дубровский критикует его абсолютно не за то, хотя оно действительно нуждается в критике, ибо содержит один существенный пробел. «Движение глаза по форме предмета», в результате которого формируется зрительный образ, не носит непосредственного характера. Между предметом и образом складывается опосредствующее звено – схема воображения, о которой писал в «Критике чистого разума» И.Кант и благодаря которой само его формирование приобретает черты формообразования, продуктивного процесса.

Схема на совпадает с образом, а лишь воплощается, в некоторых случаях – переконструируется, достраивается в нем.

«Схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения, но так как синтез воображения имеет в виду не единичное созерцание, а только единство в определении чувственности, то схему все же следует отличать от образа. Так, если я полагаю пять точек одну за другой …, то это образ числа пять. Если же я мыслю только число вообще, безразлично, будет ли это пять или сто, то такое мышление есть скорее представление о методе (каким представляют в одном образе множество, например тысячу) сообразно некоторому понятию, чем сам этот образ, который в последнем случае, когда я мыслю тысячу, вряд ли могу обозреть и сравнить с понятием. Это представление об общем способе, каким воображение дополняет образ, я называю схемой этого понятия» (Кант И. Критика чистого разума // Соч. М.: Мысль, 1964. Т. 3. С. 222-223).

«Понятие о собаке означает правило, согласно которому мое воображение может нарисовать четвероногое животное в общем виде, не будучи ограниченным каким-либо единичным частным обликом, данным мне в опыте, или же каким бы то ни было возможным способом in concreto. Этот схематизм нашего рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в глубине человеческой души искусство, настоящие приемы которого нам вряд ли удастся угадать у природы и раскрыть» (Там же. С. 223).

«Угадать» и «раскрыть» эти «приемы» как раз и призвана психология.

В деятельностной теории восприятия мы можем обнаружить некоторые «стихийные» и далеко не всегда удачные попытки подыскать психологические эквиваленты понятию «схема воображения», как ее трактует Кант. Я имею в виду представления об установке и образе действия (А.В. Запорожец), функциональных перцептивных блоках (В.П. Зинченко), сенсорных эталонах (А.В. Запорожец, Л.А. Венгер). В западной психологии таким эквивалентом является понятие «когнитивной карты» (У. Найссер) и др. Но все это пока не позволяет психологам теоретико-деятельностного направления воссоздать постулированный Кантом, а до него – античными мыслителями, творческий характер человеческого созерцания, которое по-прежнему редуцируется к «уподоблению» психического образа объекту (А.Н. Леонтьев). Конечно, в этом плане «теория отражающей деятельности» обладает отдельными преимуществами по сравнению с «теорией просто отражения». Но поставленная в ее рамках задача «преодоления» последней так и не была решена. Возложенная на нее миссия до конца не оправдалась. На то есть особые причины, требующие специального обсуждения.



В Феликсе Трофимовиче удивительным образом переплетался дар оратора, учителя и руководителя. По поводу своих руководительских способностей он сам говорил так: «Я не умею руководить в смысле "управлять", я только умею руководить в смысле "увлекать"».

Трудно представить себе, сколько людей, попав под обаяние мысли и речи Ф.Т.Михайлова, оказались «увлеченными» на его удивительных лекциях, которые он читал для аспирантов, студентов, работников системы образования по всей стране и за ее пределами.

Как будто о Феликсе Трофимовиче – притча (история из жизни), рассказанная Еленой Рерих:

«Маленький Индус, познавший Учителя. Мы спросили его: "Неужели солнце потемнеет для тебя, если увидишь его без Учителя?"

Мальчик улыбнулся: "Солнце останется солнцем, но при Учителе мне будет светить двенадцать солнц!"

Солнце мудрости Индии будет светить, ибо на берегу сидит мальчик, знающий Учителя».

От нас ушел великий современник. Но он успел зажечь солнце мудрости, которое долго будет гореть для нас и для тех, кто придет на наше место, как двенадцать солнц. Наша задача – не дать им потухнуть. Это и будет лучшей памятью о Феликсе Трофимовиче.

---

На развитие сайта
​