Эти строки я впервые услышал почти четверть назад, учась в аспирантуре, от философа Генриха Степановича Батищева. Именно с его подачи Вяч. Иванов стал одним из моих любимых поэтов. А строки так и остались самыми любимыми из Иванова. Совсем недавно в комментариях на блоге Любовь Верхозина процитировала самое мое любимое место из этого стихотворения (ведь в любимых стихотворениях бывают еще и любимые места): 2-я – начало 3-ей строфы, которые и цитировал Генрих Степанович. Сие и побудило меня вынести все это в отдельный пост.
В порядке примечания: "слоки" - форма индийского стиха, хотя само произведение отсылает нас к античности. А заклинание "Безмолвствуй!", которое венчает каждую часть, как раз и завершало обряд античного жертвоприношения.
Вячеслав Иванов СЛОКИ I
Кто скажет: «Здесь огонь» — о пепле хладном
Иль о древах сырых, сложенных в кладу?
Горит огонь; и, движась, движет сила;
И волит воля; и где воля — действо.
Познай себя, кто говорит: «Я — сущий»;
Познай себя — и нарекись: «Деянье».
Нет Человека; бытие — в покое;
И кто сказал: «Я есмь», — покой отринул.
Познай себя. Свершается свершитель,
И делается делатель. Ты — будешь.
«Жрец» нарекись, и знаменуйся: «Жертва».
Се, действо — жертва. Все горит. Безмолвствуй.
II
Познай Рожденья таинство. Движенье
Родит движенье: что родить Покою?
Тому, что — круг, исхода нет из круга.
Алчба — зачатье; и чревато — Действо.
Познай себя, от Действия рожденный!
Огнем огонь зачат. Умрет зачавший.
Жрец отчий — ты, о жертва жертвы отчей!
Се, жертва — Семя. Все горит. Безмолвствуй.
III
И тайного познай из действий силу:
Меч жреческий — Любовь; Любовь — убийство.
«Отколе жертва?» — ТЫ и Я — отколе?
Все — жрец, и жертва. Все горит. Безмолвствуй.
Я, как, видимо, многие, воспринимаю поэзию целиком: порыв, сколь бы наполнен мыслью он ни был, не дробится на части. Не выношу аналитического смакования стихов и сочувствую литературоведам, которые вынуждены этим заниматься. Это не значит, что в стихах нет ничего, достойного анализа. Тем более в таких стихах, какие писал философ Вячеслав Иванов. Просто тут работает иной способ анализа.
Целое, порожденное поэтической фантазией, рано или поздно выхватывает из опыта вдумчивого читателя некую логико-теоретическую конструкцию, которая уже может стать предметом аналитической рефлексии, повод для которой дает стихотворение. Для меня такой конструкцией однозначно является известное место из «Феноменологии духа» Гегеля, которое, на первый взгляд, выхвачено по «ближайшей аналогии»:
«Истинное бытие человека, напротив, есть его действие; в последнем индивидуальность действительна, и оно-то и снимает мнимое с обеих сторон. Действие есть нечто просто определенное всеобщее, постигаемое в абстракции; действие есть убийство, кража, благодеяние, подвиг и т.д., и о нем можно сказать, что оно есть. Оно есть “это” и его бытие, есть не только знак, но и сама суть дела. Оно есть “это” и индивидуальный человек, и есть то, что есть оно в простоте “этого” бытия. Индивидуальный человек есть сущее для других, всеобщая сущность, и перестает быть только мнимой сущностью. В качестве его подлинного бытия следует утверждать только действие...
Индивид не может знать, что он есть, пока он действованием не претворил себя в действительность. Но тем самым он, по-видимому, не может определить цель своего действия, пока он не действовал, но в то же время, будучи сознанием, он должен наперед иметь перед собой поступок, как целиком свой поступок, т.е. как цель, индивид, следовательно, собирающийся совершить поступок, словно находится в каком-то кругу, в котором каждым моментом уже предполагается другой момент, и он не может, таким образом, найти начало потому, что свою первоначальную сущность, которая должна быть его целью, он узнает лишь из действия, а чтобы действовать, у него наперед должна быть цель» (
Гегель. Соч. М., 1956. Т. IY. С. 212).
По «ближайшей аналогии» - потому, что и у Иванова, и у Гегеля речь идет о том, подлинность, действительность человеческого бытия открывается нам только в действии. Равно, как и всего остального бытия, которому это действие придает «беспокойство». А так – «нет человека, нет проблемы», или по-ивановски, «нет Человека; бытие — в покое»… Это – очевидно. Правда, получается, кстати, что совсем не «символистские стихи» написал Вячеслав Иванов. И вот это уже совсем не случайно, хотя гораздо менее очевидно.
Почему у Иванова звучит лейтмотив жертвоприношения при утверждении активного начала человека в мире? Да потому, что осуществление этого начала – действие, деятельность, свершение есть ничто иное, как жертвоприношение деятеля, свершителя. Это старый философский и, вообще, гуманитарный спор: что «больше» деятельность или деятель (не говоря уже о личности). Исчерпывает ли себя деятель в деятельности? Вслед за многими авторитетными умами нет оснований не произнести «нет». За скобками свершения остается многое из того, что есть, а тем более, может быть в свершителе. Включая, возможно что-то очень важное для него. И потому в свершении он приносит в жертву свою целостность. Превращаясь из человека в человекодействие. А это нередко - острая драма. И плата – за явление себя другим и самому себе, за познание и самопознание, которые до совершения действия, поступка являются дремлющими способностями. И пока эти способности дремлют, человек – лишь человек «в себе». Будь он хоть – Вселенная. Первозданное газово-паровое облако которой может уйти и в «свисток», и в «Гамлета».
И только действуя
для нас (достойны мы того или не очень, но здесь "мы" -
его "мы"!), порой вынужденно скрывая от нас всю «кухню» действия, он обретает подлинность в своих глазах. Ибо «быть для себя», в том числе, означает сознательно не путать «стол» и «кухню», понимая лучше всех, в какое блюдо сколько и чего вложено, и как это сделано.
2009Блог Владимира Кудрявцева
На развитие сайта
