Авторизация

Сайт Владимира Кудрявцева

Возьми себя в руки и сотвори чудо!
 
{speedbar}

Богообщение как взаимное молчание в удвоенном одиночестве. Из книги Дэвида Винсента «История одиночества»

  • Закладки: 
  • Просмотров: 498
  •  
    • 0

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу историка Дэвида Винсента «История одиночества» (перевод Владислава Третьякова).

В период с XVIII по XXI век отношение к одиночеству менялось не раз: в нем видели то источник блаженства и самопознания, то опасную патологию, а в последние десятилетия в некоторых странах стали с тревогой говорить о наступившей «эпидемии одиночества». Чтобы понять исторические предпосылки данного социального феномена, историк Дэвид Винсент предлагает взглянуть на него с культурной и социологической точек зрения. Что такое одиночество и чем оно отличается от уединения? Как церковные и государственные институты пытались взять его под свой контроль? Какую роль в формировании новых представлений об одиночестве сыграли секуляризация общества и урбанизация? Книга знакомит с историей многих мест и практик добровольного и вынужденного уединения — от монастырей до одиночных камер, от кругосветных плаваний в одиночку до замкнутых «пузырей», в которые сегодня погружают человека смартфоны и наушники...

Предлагаем прочитать один из разделов книги.


Возрождение монашества

Как и в случае с одиночными путешествиями по дикой природе, существовал практически безграничный рынок публикаций об экстремальном одиночестве — как добровольном, так и насильственном. Идет ли речь о путешественниках или заключенных, жанр этот берет начало в XIX веке. Самое удивительное новшество второй половины XX века пришло изнутри самой христианской церкви.

В 1948 году американский монах-траппист Томас Мёртон опубликовал воспоминания о своем обращении. Первое издание было одобрено Грэмом Грином и отредактировано для английского рынка Ивлином Во, который позже виделся и переписывался с Мёртоном. «Семиярусная гора» имела мгновенный успех. В течение года по обе стороны Атлантики было продано сто тысяч экземпляров, а за следующую четверть столетия опубликовано более трех с половиной миллионов экземпляров на английском языке вместе с полутора десятками переводов. Монах Мёртон оставался знаменитостью и плодовитым автором книг, статей и поэтических произведений вплоть до преждевременной кончины в 1968 году.

В формальном отношении мемуары Мёртона никакого особого успеха не предвещали. Они следовали традиционной структуре религиозной биографии: обучение во французском лицее и в маленькой общеобразовательной школе в Англии, беспутный год бакалавриата в Кембридже, вызов в Соединенные Штаты обеспокоенными опекунами и — с началом войны в Европе — растущее осознание своего греховного состояния. «Вот он я, — писал Мёртон, — спустя почти четыре года после того, как покинул Окем и вышел в мир, который я рассчитывал обыскать и лишить всех его удовольствий и радостей. Я сделал то, что хотел, а теперь обнаружил, что это я сам опустошен, ограблен и выпотрошен».

Но эту историю отличал акцент на духовной ценности одиночества и сопутствующей ему дисциплины молчания. Вот как описал Мёртон свое первое посещение цистерцианского аббатства строгого наблюдения в Гефсимании, штат Кентукки:

Я вошел в уединение, которое было неприступной крепостью. И тишина, объявшая меня, говорила со мной, и говорила громче и красноречивее любого голоса, и посреди этой тихой, пахнущей чистотой комнаты, при луне, чья безмятежность вливалась в раскрытое окно сквозь теплый ночной воздух, я истинно понял, чей это был дом, о славная Богоматерь!

Книга способствовала возобновившемуся после 1945 года по обе стороны Атлантики интересу к монастырям. Неофиты стекались в отмиравшие до тех пор монастыри и женские обители, и Мёртон получил лавину писем от любопытствующих. В мемуарах он связал личное чувство греховности с моральным крахом Запада 1930-х, приведшим к катастрофе Второй мировой войны. И наоборот, возрожденные христианские общины были образцом столь необходимого духовного восстановления. «Эти люди, — писал он, — скрытые в анонимности своего хора и своих белых капюшонов, делают для своей страны то, что не могли сделать ни одна армия, ни один конгресс и ни один президент: за это они получают благодать, защиту и дружбу Божью».

Траппистский образ жизни предлагал больше, чем просто самоотречение. Он включал в себя понятие о Боге, который и сам одинок и глубочайшее общение с которым происходит в молчании. В центре акта безмолвной молитвы было всеобщее состояние. «Человеческая одинокость, — настаивал Мёртон, — это, в сущности, одинокость Бога». Мистический союз между Божеством и верующим был возможен лишь в том случае, если молящийся признавал свое одиночество. В давних дебатах о присущей человеческому существу общительности Мёртон занял жесткую позицию. «Всякий человек — одиночка, — писал он, — накрепко скованный суровыми ограничениями своего одиночества. Вполне ясным это делает смерть, ибо когда человек умирает, он умирает в одиночестве». Беседа внутри или вне церкви в лучшем случае была предпосылкой для молитвы, а в худшем — отвлекала от нее. Мёртон отверг все современные науки об обществе и все то, что он назвал «мертвым, эгоистичным рационализмом». «Социальная жизнь, — писал он, — стремится формировать и воспитывать человека, но, как правило, ценой одновременного деформирования и развращения».

В той же мере осуждалась и постреформационная Церковь за приверженность к коллективным действиям и внешним формам организационной деятельности. Фигура пустынника, по-прежнему присутствующая в богословии, выступала извечным ответом на искушение общительности. «Отшельник, — предупреждал Мёртон, — остается нам предостережением против естественной одержимости видимыми, социальными и общинными формами христианской жизни, которые порой склонны быть непомерно активными, а зачастую и глубоко вовлеченными в жизнь светского, нехристианского общества». Не меньше отвлекала и поглощенность протестантов тем, что Мёртон назвал «дымовой завесой слов», имея в виду как печатные тексты, так и устные беседы. Будучи самым плодовитым писателем в современной монашеской традиции, Мёртон едва ли мог недооценивать ценность письменной речи. Но поэзия, мемуары, богословские экзегезы, не говоря уже о горах переписки, — всё это было в лучшем случае средством лучше понять тех, кто стремился выразить свою веру. Чтение и литургия были не более чем подготовкой к ключевому акту молитвы.

Хотя Мёртон и утверждал, что сразу нашел свой истинный дом в траппистской общине, он с самого начала был плохо приспособленным членом аббатства в Гефсимании. Ивлин Во написал в 1950 году предисловие к эссе Мёртона о молчании, в котором выразил свое удивление по поводу того, что цистерцианцы так спокойно отнеслись к написанию одним из монахов книги, «направленной на популяризацию идеи созерцательной жизни». «Не нам, — писал он, — живущим в миру, придираться к этому великодушному решению». Книги Мёртона, прежде чем их можно было опубликовать, требовали одобрения начальства. Хотя он всё больше пользовался репутацией международного ученого, ему не разрешалось действовать в этом качестве. Адресованные ему письма вскрывали и читали, прежде чем отдать ему, словно он был заключенным в тюрьме, а просьбы о посещении конференций за пределами аббатства обычно отклоняли. На практическом уровне, как он обнаружил, его глубокое желание одинокой молитвы и созерцания постоянно противоречило объему административных и преподавательских обязанностей, равно как и потоку писем и звонков от духовных туристов, желающих вдохновиться общением с этим образцовым монахом, — так приезжали к отшельникам IV века из близлежащих городов.

Если же смотреть глубже, то аббатство, как и монашеская традиция, восходящая к святому Бенедикту, безо всякого энтузиазма смотрело на исповедуемое Мёртоном стремление вести жизнь в одиночестве. Хотя они и вдохновлялись пустынными отшельниками, общежительные сообщества инстинктивно боялись позволять своим членам отрываться от структур ритуала и власти. Они не доверяли способности любого кающегося неограниченно пользоваться правом на абсолютное одиночество. Один только Бог может вынести тяжесть такой изоляции. Те, кто писал и приводил в исполнение правила монашеской жизни, начиная с бенедиктинцев, опасались открыть путь к ереси или психическому упадку. Таким образом, хотя Мёртон сообщил миру о своей приверженности к одиночеству всего через год после послушничества, лишь в 1965 году ему наконец-то позволили переехать из основной общины в собственную хижину в лесу.

Мёртон не помог делу, получив почти мазохистское удовольствие от страданий, порожденных его приверженностью к одиночеству. «Ужас одинокой жизни, — писал он в своих "Записках по философии одиночества", — это тайна и неуверенность, с которыми воля Божья тяготеет над нашей душой». Речь шла не только об искусственном дискомфорте траппистского режима. Как и в случае с более широкой традицией монашества, Мёртон с настороженностью относился к неподлинному уединению. Закрытым общинам приходилось отвергать поверхностных паломников, искавших временного, эгоцентричного уединения от шума повседневной жизни. Критерием отличия истинного затворника от неистинного была готовность к духовному страданию и опасности. «Стоит ли говорить, что зов уединения (пусть даже только внутренний) опасен, — писал Мёртон. — Каждому, кто знает, что такое одиночество, это известно. Суть одиночества как раз и заключается в муках почти безграничного риска. Только ложный отшельник не видит опасности в одиночестве».

Путешественник и писатель Патрик Ли Фермор опубликовал в 1953 году благосклонно принятое руководство по современному монашеству, в котором обратил внимание на «те опасные мистические путешествия души, которые завершаются — в конце очистительного и просветляющего периодов — ослепительными моментами единения с Божественным». Там, где Мёртон упивался имманентностью полного духовного коллапса, его начальство заняло более осторожную позицию. Неофитов оценивали в плане их душевного равновесия, а приняв в общину, держали под наблюдением, чтобы они не поддались опасностям, присущим напряженной одиночной молитве.

Более долгосрочной проблемой было взаимодействие Мёртона с внешним миром. Каролингская монашеская традиция повернулась спиной к светскому обществу, призвав монахов разделить свое время между духовными обязанностями и ручным трудом, необходимым для обеспечения религиозной общины едой и одеждой. Функция молитвы заключалась в единении с Богом, а не в благополучии падшего общества. Эту мысль высказал бенедиктинец Жан Леклерк в книге «Наедине с Богом» (1962): «Обращение от любви Божьей и любви к Богу (которая есть созерцание) к процессу любви к ближнему — это не движение вверх, а движение вниз. Мы не Бога любим ради ближнего своего, а любим ближнего ради Бога». В первоначальном энтузиазме обращения Мёртон упивался своим уходом из мира. Если его одиночество имело более широкую функцию, то состояла она только в том, чтобы позволить ему лучше понять сущностное одиночество всякого грешника. Но в самом же начале его неудержимое желание писать для публики, достигшей всемирного масштаба, столкнулось с частной, замкнутой природой цистерцианской общины.

С течением времени широкое чтение и работа Мёртона с разными литературными формами вызывали все больше конфликтов с начальством. Его стал возмущать мелочный контроль над его жизнью, осуществляемый людьми, моральный авторитет которых больше не казался неоспоримым. Вмешательство в его переписку доводило его до паранойи. В дневнике он сравнил отказ разрешить публикацию статьи, написанной им о Тейяре де Шардене, с поведением советского государства в отношении диссидентов. Кроме того, со временем он взял на себя обязанность заниматься проблемами светского общества. В 1962 году он написал, что «единственное оправдание жизни в добровольном уединении — это убежденность в том, что она поможет любить не только Бога, но и других людей». По мере роста его контактов с авторами и активистами спектр его работ выходил за рамки сугубо духовной сферы. Он начал высказываться о проблемах своего времени, таких как конфликт во Вьетнаме, расовые отношения, бедность, атомная бомба и экология.

Попытки писать о вьетнамской войне были прямо запрещены картезианскими цензорами из-за убеждения Мёртона, что она имеет не только политическое, но и духовное значение. «Я должен фактически молчать об этом, — заметил он, — по той основной причине, что это не уместно для монаха и что это "искажает послание монашества"».

www.polit.ru




На развитие сайта

  • Опубликовал: vtkud
Читайте другие статьи:
Почему я разлюбил одиночество
16-06-2021
Почему я разлюбил одиночество

Меня вполне устраивает одиночество. Когда душе не надо тратиться на глупые (а умных не бывает) поминки по надеждам. Но мое
Ответы И.М.Слободчикова на замечания В.Т.Кудрявцева
25-04-2007
Ответы И.М.Слободчикова на замечания

Психология одиночества
12-02-2007
Психология одиночества

  • Календарь
  • Архив
«    Декабрь 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 1
2345678
9101112131415
16171819202122
23242526272829
3031 
Декабрь 2024 (5)
Ноябрь 2024 (28)
Октябрь 2024 (38)
Сентябрь 2024 (34)
Август 2024 (36)
Июль 2024 (23)
Наши колумнисты
Андрей Дьяченко Ольга Меркулова Илья Раскин Светлана Седун Александр Суворов
У нас
Облако тегов
  • Реклама
  • Статистика
  • Яндекс.Метрика
Блогосфера
вверх