Антология детских страхов: интервью с Ольгой Маховской

Закладки:
Просмотров: 1 012
- 0

Ольга Маховская

Ольга Маховская — психолог, телевизионный консультант, автор книги «О чем говорить с ребенком? Инструкция по выживанию для современного российского родителя» — объяснила, как вышло, что в эпоху нулевых выросло поколение невротиков, и почему в качестве своего антиманифеста оно выбрало сериал «Школа».

— Очевидно, что в нулевых в связи с терактами даже у взрослых россиян повысился уровень тревожности. А как подобные события переживают дети?

— Действительно, появилось много ситуаций, которые стимулируют развитие детских страхов. Когда дети видят, как на экране кого-то убивают или кому-то причиняют боль, они становятся вторичными жертвами. Во время страшных событий в Беслане шла непрерывная трансляция новостей, и люди не могли оторваться от экранов телевизоров. Зато на следующий день мы столкнулись с тем, что дети боялись идти в школу и детские сады. Для психологов это была новая проблема: как убедить детей в том, что им ничего не угрожает. Тем не менее, нам пришлось посоветовать родителям оставлять детей на два-три дня дома, и даже разрешать им ночевать в постели со взрослыми, чего обычно мы не рекомендуем. Вот насколько травмированы были дети. Их никто не трогал, происходившее было далеко от них, но они пережили эту беду как свою.

— А чего дети боялись раньше, при «нормальных условиях»?

— Классически считалось, что ребенок боится оставаться один, боится высоты, темноты, иногда боится, если дверь закрыта. Это, как их принято называть, медицинские страхи, которые с возрастом проходят. Они связаны с ощущением беспомощности ребенка. Но поскольку мы сами когда-то пережили эту эпоху страхов, то детские переживания и тревоги не воспринимаем всерьез.

— Однако сегодня наряду с этими «классическими» страхами появились еще и социальные, верно?

— Есть такой страх, фоновый, — это страх бедности. Сегодня представление о социальном статусе, о статусных различиях у детей появляется очень рано. Раньше различия состояли не столько в уровне достатка, сколько в том, что у одного малыша была кукла Катя, а у другого — кукла Маша. И они просто хотели поменяться для разнообразия. Но в последние 20 лет мы видим, что дети четко сменили установку. Когда приходит пора выбирать профессию, они уже не хотят быть ни космонавтами, ни учителями, ни даже актерами — потому что это не гарантированные заработки. А они хотят, чтобы было стабильно. Они выбирают профессии менеджера, бухгалтера, бизнесмена. Лет 10 назад они даже хотели быть бандитами и проститутками. Дети эмоционально настроены на окружающих, которые рядом, и понимают только где тепло, а где холодно. Дети по природе выбирают тех, с кем хорошо и уютно. И если хорошо и уютно с бандитами, они будут дружить с бандитами. Таков закон детской психологии.

Есть еще один страх, бросающийся в глаза: современные дети, в отличие от нас в их возрасте, боятся ходить на улицу. Раньше дети постоянно гуляли, даже без присмотра, сегодня это большая редкость. Потому что реально стало небезопасно: дети теряются, их крадут. А поскольку у нас в семьях сегодня, в основном, по одному ребенку, мы сами начинаем над ними дрожать. На Западе это произошло уже давным-давно. 15 лет назад я приехала во Францию — детей на улице нет, страна словно бездетная. На самом деле там просто законом запрещено оставлять детей на улице. Достаточно было одного-двух случаев киднеппинга, чтобы были приняты такие меры.

— Разве страх, о котором вы говорите, не зависит от возраста ребенка? Скажем, подростки 13-14 лет, напротив, ведут себя рискованно и пренебрегают чувством самосохранения.

— Вы говорите о рисковом поведении: когда дети стараются отделиться, ругаются с родителями, попадают в категорию хулиганов, потому что ставят крест на родителях как на персонажах надежных. Они не хотят повторить их судьбу. Но мы-то сегодня видим как раз другое: когда дети прилепливаются к родителям намертво и ни в какую не хотят отделяться. Если раньше дети не могли дождаться, когда же начнется самостоятельная жизнь, то сегодня мы видим, что они не уходят ни в 20, ни в 25, ни в 30 лет. Этакие вечные дети.

— То есть сегодня передвинулись границы, когда заканчивается детство и начинается взрослая жизнь?

— По закону человек по-прежнему считается взрослым с 18 лет. Но на деле все иначе. Сегодня детство удлиняется настолько, что мы даже про 50-летнего человека не можем сказать, он еще молод или уже стар. С одной стороны, это связано с тем, что увеличилась продолжительность жизни. Люди хотят подольше оставаться в строю, что-нибудь делать, а не сидеть грибами возле дома. Есть такая теория — «одной трети». Нужно всю жизнь человека разделить на три части, из которых одна треть будет временем детства. Когда люди жили 40 лет, взрослая жизнь начиналась очень рано. Сегодня у нас есть возможность продлевать детство и до 25 лет.

С другой стороны, наши дети долго не становятся взрослыми, потому что сегодня нужно осваивать больше навыков. Раньше, выучившись в школе, ты был практически готов к самостоятельной жизни. Тогда жизнь была простая, стагнированная, понятная на пару шагов вперед. Сейчас люди учатся намного дольше, второе-третье образование им помогают получить родители, и это в какой-то степени тоже связывает их друг с другом. Так что никакого добровольного, активного, протестного ухода детей мы не наблюдаем.

Совсем другое дело, когда родители сами куда-то деваются.

— В детском сознании это выливается в страх одиночества?

— В страх быть никому не нужным. Страх потери какой-то сильной привязанности, которая очень важна для человека. Когда людей, которые тебя эмоционально поддерживают, которые тебя понимают, очень много, родителей не очень ценят: при случае их можно заменить кем-то другим. Ну а если родители — это единственные люди, которым есть до тебя дело?

У человека есть телесная память. Если с детства только мама тебя кормила, только она интересовалась, как ты, только она обнимала — в этом случае какая бы плохая она ни была, для ребенка она сверхценна. Недавно по многим каналам прошел сюжет: ребенка забирали у психически больной матери, а он не хотел от нее уходить, потому что для него это был единственный любящий человек. Вот вам и пример.

— Что такое любовь в представлении ребенка?

— Уж точно не какие-то там слова, музыка, стихи до слез или еще что-то в этом роде. Ребенок ощущает, что его любят, когда его гладят, прижимают, целуют — то есть какие-то простые телесные выражения симпатии. И если у него вот это отбирают, ребенок переживает шок.

— А вы в детстве боялись оставаться без родителей?

— Я, как и многие мои ровесники, мечтала о том, чтобы «эти взрослые» куда-нибудь свалили. Они ведь даже когда в гости шли, таскали нас с собой. Я хорошо помню: когда мне удавалось убедить папу и маму, что я ничего страшного не натворю, и они оставляли меня дома одну, я первым делом врубала телевизор и начинала танцевать. Я отрывалась. А вот читаю я сегодня сказку Линор Горалик «Агата возвращается домой» про девочку, которая остается дома одна на несколько часов, и сразу понимаю — это про другое поколение детей. Когда родители рядом, Агата всегда находит, чем себя занять. Но стоит ей остаться одной, и она уже прямо не знает, что ей делать — какая-то потерянная девочка. Это совершенно другой ребенок, он живет на батарейках родительской симпатии.

С точки зрения психолога, это поведение тяжелого невротика, живущего на привязанностях. Доходит до того, что родители вынуждены отгонять от себя взрослых детей. Даже средства на отдельное существование выделяют, лишь бы оторвать их от себя. Но дети-невротики могут привязаться к кому угодно. Хватаются за первого встречного и через два дня приводят его домой: здрасьте, мама-папа, я выхожу замуж/женюсь. Я, конечно, гипертрофированную картину рисую, но в общем и целом это выглядит именно так. Родители в шоке, они возвращают ребенка обратно под свое крыло — и все начинается по кругу.

— Это особенность поколения нулевых?

— Эти дети родились в новой стране. Они родились тогда, когда все советские институты уже умерли, школа стала другая. Клинические психологи считают, что нынешние дети в два раза более тревожны и невротизированы, чем их родители. Скажем так, в советское время нас растили психопатами: воспитывали на крупных примерах — стать космонавтом, завоевать олимпийскую медаль, совершить какое-нибудь открытие. И мы, как идиоты, готовы были учиться не покладая рук, чтобы осуществить эту великую мечту. С одной стороны, мы, конечно, закалились, но с другой стороны — это явный перебор.

И получается, что психопаты, которым море по колено, растят невротиков. Очень сильные растят очень слабых и потом предъявляют им претензии. Но ведь мы сами их фактически бросаем на произвол судьбы: думаем, раз мы выжили, то и они сумеют. Конечно, это приводит к огромному межпоколенческому разрыву. Мы не понимаем своих детей, а они не видят в нас свое спасение.

— Те, кто не хотят взрослеть и «отрываться» от родителей, становятся «кидалтами»?

— В «кидалтов» превращаются те, кто боится «оторваться» от родителей и не выдержать гонку, которую им предлагает общество. Особенно мальчики. Стандарты, которые им предлагаются, настолько высоки экономически, что многие предпочитают жизнь без амбиций: простую работу и отдых перед телевизором. Они очень ценят детское времяпрепровождение. Для них это такой компромисс: я выкладываюсь на работе, поэтому дайте мне отдохнуть, побыв еще какое-то время ребенком. Как говорит мой сын (которому 23 года, и он тоже «кидалт», хотя и аспирант, и вообще очень умный мальчик) это их попытка наверстать детство. Потому что полноценного детства у них не было.

— А я как раз хотела уточнить, не потому ли эти люди так держатся за детство, что оно было счастливым.

— Получается, что нет. Такое времяпрепровождение они не расценивают как абсолютное счастье. Но им нужно откуда-то черпать новые силы, потому что работа менеджера, например, очень сильно их отжимает. Это не творческая работа, которая могла бы подзаряжать человека, это работа потогонная. Очень часто эти мальчики-менеджеры трудятся от зари до зари, хотя по контракту они на это не подписывались. Но им очень хочется заработать денег, и они готовы за эти, в общем-то, небольшие, деньги пахать как проклятые. Но в итоге получается, что они работают с утра до вечера на то, чтобы перекусить в фастфуде, прийти на съемную квартиру и вырубиться. Это тюрьма, где всего-навсего другая похлебка да белая рубашка.

— Выходит, что дети нулевых мало чем отличаются от своих родителей, которые точно так же «убивались» на работе?

— Да, но у них есть аргументы в свою защиту, точнее — аргументы, которыми они упрекают нас. Дети винят нас в том, что мы бросали их дома одних, что заставляли их часто переезжать, что мы грузили их своими проблемами. Кстати, это свойственно родителям — использовать своих детей вместо психотерапевта. Они жалуются ребенку, плачутся, исповедуются — чего категорически нельзя делать. У ребенка и так возникает комплекс вины за то, что он обуза, лишний рот: сидит на шее у родителей и ничем им не помогает. А тут еще родители усугубляют положение. Наконец, терпение ребенка подходит к концу, и он клянется самому себе, что начнет зарабатывать как можно раньше и будет жить отдельно. Но фоном звучит страх бедности — дети не решаются уйти и остаются, чтобы продолжать мучиться и мучить родителей. В результате мы получаем людей, крепко связанных друг с другом проблемами. Этот клубок очень трудно распутать. Раздерешь их — оказывается, что такая «проблемная» связь прочнее, чем связь-любовь. Любящие люди, в конце концов, отпускают, а эти держатся друг за друга как пришитые.

— Хочу спросить у вас как у телевизионного консультанта: когда вышел сериал «Школа», его критиковали не только взрослые, но и подростки. В частности, за то, что герои сериала совсем не похожи на настоящих старшеклассников. Школьники всерьез обеспокоились тем, что у взрослых ошибочное представление о них.

— Школьники правы: это не их показывают в телевизоре. Потому что это не документальное кино, а художественное произведение. Как художественное произведение сериал «Школа» меня устраивает. Я думаю, что его сделал талантливый режиссер и что это кино — манифест нового поколения. Как, например, в наше время манифестом был фильм «Маленькая Вера». Но там тоже были не мы. Я не была такой, как маленькая Вера, фильм делали интеллигентные люди, из хороших семей. Но именно «Маленькой Верой» мы хотели показать, какой жизнью мы не хотим жить. Это удушливое ощущение монотонности происходящего и безнадега в каждом кадре! Вот и сериал «Школа», как мне кажется, делает то же самое для сегодняшнего поколения старшеклассников.

— Но почему же тогда они открещиваются от этого образа?

— Наверное, потому, что аудитория этого сериала — не дети. «Школу» выпустил Первый канал. Зрители Первого канала — те, кому 40+, и, в основном, женщины. Сериал «Школа» создавался для того, чтобы эту аудиторию пораздражать. Обычно принято считать, что если на экране молодые, то фильм непременно для молодых. Вовсе нет. Этот сериал эксплуатирует другой механизм — возвратную идентификацию. Человек каждые 10 лет прожитой жизни подводит черту: мысленно возвращается назад, откуда стартовал, чтобы понять, можно ли было прожить это время по-другому. Это и называется «возвратная идентификация». Вот и сериал «Школа», мне кажется, рассчитан на аудиторию, одержимую ностальгическими воспоминаниями. Нам предлагают вспомнить себя в школьные годы, потому что это время всех наших устремлений и кристаллизации желаний. Мы сравниваем и делаем вывод: мы были круче. Если подумать, то это комплимент нам.

— Старшие классы — это еще и романтическое время: любовь, дневниковые записи, мечты о будущем, поиски добра и борьба со злом. На этих ценностях пытались построить другой сериал про школьную жизнь — «Ранетки» (пока благие намерения авторов сериала не поглотила «ранеткомания»).

— Я работала над «Ранетками» на самом раннем этапе: консультировала создателей сериала в первых сериях. Мы разрабатывали типажи героев и ситуации, в которые они попадают. [Валерия] Гай Германика, насколько мне известно, шла от натуры своих актеров, требовала от них быть самими собой перед камерой. Она выбирала самых отчаянных, и они ей все выдавали. В этом есть своя правда. Мы же работали по другой схеме. Из того, что представляли собой девчонки в жизни, нельзя было построить сериал. Поэтому мы писали для них истории, находили отдельное решение для каждого конфликта, в который они попадали. Между собой мы называли этот сериал «тренинговым»: сначала создаем проблему, а потом предлагаем выход из нее. Мы решили, что молодым (а мы надеялись, что нас будут смотреть молодые — никакой возвратной идентификации) нужно подсказывать решения. Нужно давать им понять, что из каждой ситуации есть выход, и что они со своими трудностями могут рассчитывать на взрослых. Я надеюсь, что в ближайшем будущем у нас, кроме вышеупомянутых сериалов, появятся и романтические комедии про современное поколение старшеклассников. Это будут хорошие, интересные фильмы с ясной моралью.

— Полагаете, фильмы помогут детям преодолеть их страхи?

— Они покажут пример, как детям и взрослым научиться понимать друг друга. Потому что, на мой взгляд, понимать друг друга — это единственный способ выживать и двигаться дальше.