От моего – легкого и совсем не воинствующего - «сексизма» в отношении женской поэзии не остается ровным счетом ничего, как только я вспоминаю о Бэле Ахатовне Ахмадулиной, которой исполнилось бы сегодня 75 лет.

Для того, чтобы, помимо великих строчек, суметь воплотить себя в детях, в мужьях (а если они – еще и поэты?), в доме, в сотнях вещей, недоступных сознанию мужчин-стихотворцев, которые могут себе позволить носиться в отрешении по вселенным со своими, пусть самыми гениальными, откровениями… для этого надо быть больше, чем Поэтом.  

Случилось так, что двадцати семи
лет от роду мне выпала отрада
жить в замкнутости дома и семьи,
расширенной прекрасным кругом сада.

Себя я предоставила добру,
с которым справедливая природа
следит за увяданием в бору
или решает участь огорода.

Мне нравилось забыть печаль и гнев,
не ведать мысли, не промолвить слова
и в детском неразумии дерев
терпеть заботу гения чужого.

Я стала вдруг здорова, как трава,
чиста душой, как прочие растенья,
не более умна, чем дерева,
не более жива, чем до рожденья.

Я улыбалась ночью в потолок,
в пустой пробел, где близко и приметно
белел во мраке очевидный бог,
имевший цель улыбки и привета.

Была так неизбежна благодать
и так близка большая ласка бога,
что прядь со лба - чтоб легче целовать -
я убирала и спала глубоко.

Как будто бы надолго, на века,
я углублялась в землю и деревья.
Никто не знал, как мука велика
за дверью моего уединенья.

Владимир Кудрявцев