Из ЖЖ Станислава Садальского:

Вчерашнее 150-летие Станиславского шумно отпраздновали все города мира. Кроме Москвы. Никаких программ или мероприятий, кроме выставки в музее МХАТ, я не нашел. У нас на первое место взобралась другая культурная новость - расстрел Деда Хасана. . . С отпеванием по всем госканалам ТВ. 

А что не так? Это - их герой. Не Станиславский же. 
 
Ну, а я предалагаю всмотреться в роли Станиславского-актера - хотя бы по фото. 

Бенедикт в комедии В.Шекспира "Много шума из-за ничего". Шекспировский же Мавр.

Фамусов.

Арган - "Мнимый больной" Ж.Б.Мольера, которого сближает со Станиславским не только недавний юбилей, но и профессия режиссера и актера. 

Крутицкий в комедии Островского "На всякого мудреца довольно простоты". С детства ходил несколько раз на спекталь-шедевр в Вахтанговском (любимый театр отца, который, как водилось, поделился своей любовью со мной). Кстати, телеверсия - в свободном доступе. Так вот, там Крутицким был вахтанговский патриарх - великий Николай Плотников. Работая над ролью, Николай Сергеевич, как нередко делают актеры, вначале зарисовывал свой образ карандашом. Загвоздка выходила с бакенбардами - получался то швейцар, то отставной драгун. А по пьесе  Крутицкий - "старик, очень важный господин". В итоге форма была найдена и воплощена гримером. У Станиславского она - совсем другая. К тому же Крутицкий Плотникова абсолютно лыс, а Крутицкий Станиславского - при волосах. И все же, сходство двух Крутицких улавиливается во всем - даже в мине. Плотников наверняка был так или иначе знаком с образом, который нашел Станиславский: в 1918 - 1920 гг. он занимался в театральной студии при МХАТ. А с 1922 по 1934 г. он работал в 4-й студии МХАТ под руководством Никалая Демидова, врача по образованию, вначале - горячего поклонника, потом - соратника, единомышленника и продолжателя Станиславского, который считал его одним из немногих, котому открылся секрет "Системы". В то время, как спекткаль поставили в 1910 г. и  возобновили в - 1925.     

Ракитин в тургеневском "Месяце в деревне".

Сатин. "На дне"  запретили к постановке на сцене императорских театров, эксклюзивное разрешение на нее получил МХТ. В 1902 г., сразу, как только Горький закончил пьесу. К тому времени он, 34-летний, уже известен и именит. Настолько, что в том же 1902 г. избирается почетным членом Императорской академии наук по разряду изящной словесности. В это вмешалось правительство и лишило Горького звания академика в связи с тем, что он находился под надзором полиции (среди прочего, год назад он написал прокламацию с призывами к свержения самодержавия). Спектакль дался Станиславскому- режиссеру нелегко. В подходе к нему он разошелся дважды - с Немировчием-Данченко и самим автором, Горьким. А в итоге, как писала Ольга Книппер-Чехова мужу, "стон стоял. Было почти то же, что на первом представлении "Чайки". Такая же победа. Главная-то красота спектакля та, что не сгущали краски, было все просто, жизненно, без трагизма. Декорации великолепны. Театр наш снова вырос".         

И , разумеется, Чехов. . .

Тригорин в "Чайке" (Аркадина - О.Книппер-Чехова). Не стану пересказывать легендарную историю триумфа в МХТ (1898). Как и во многом дутую легенду о провале "Чайки" в питерской Александринке (Нина - Вера Комиссаржевская!)  Спектакль, действительно, провалили - театральные критики в газетах. Но этого оказалось достаточно, чтобы ранимый Чехов отрекся от театра и потому свидетелем московского триумфа не был - уехал в свой ялтинский дом. Кстати, между питерской и московской "Чайкой" ее пытались ставить пару раз, один из них - на родине Чехова, в Таганроге.

Вот фрагмент из воспоминаний Т.Л.Щепкиной-Куперник:

"Я любила Антона Павловича и особенно волновалась в этот вечер. И вдруг в театре почувствовала — да и не одна я, а вся публика, — что ничего подобного еще не видела. Помню, как покойный Николай Эфрос (историк и теоретик театра, летописе МХАТ -

Владимир Кудрявцев

), этот «тишайший» человек, задумчивый на вид, с мягкими манерами и тихим голосом, на этом представлении совсем «вышел из оерегов». После того знаменитого «гробового молчания», которое длилось в течение нескольких секунд после закрытия занавеса (кто не знает, как беспощадно растягиваются секунды на сцене?), которое, по рассказам участников спектакля, довело их чуть не до отчаяния, так как они это молчание потрясенной публики приняли за провал, вдруг разразился ураган восторга. Эфрос плакал, кричал, бесновался, вскочил на стул и требовал послать телеграмму Чехову в Ялту. Я вышла из театра в каком-то опьянении и сейчас же послала телеграмму. Я рада была потом, что моя телеграмма была, как писал мне Чехов, «первой ласточкой, принесшей ему весть о «Чайке»".

Вершинин в "Трех сестрах".

Астров в "Дяде Ване" - любимой пьесе моего японского друга и коллеги Эйдзи Камия, которого желание прочитать ее в оригинале заставило учить русский язык.

А это - уже мой любимый Чехов, "Вишневый сад", Гаев.

А нынешнее состояние состояние культуры для мене передает последняя сцена из "Вишневого сада, состоящая из коротенького монолога слуги Фирса и звуков топора:

Фирс.  (подходит  к  двери,  трогает  за  ручку).  Заперто.  Уехали. . . (Садится на диван.) Про меня забыли. . . Ничего. я тут посижу. . . А  Леонид Андреич, небось, шубы не надел, в пальто поехал. . . (Озабоченно  вздыхает.) Я-то не поглядел. . . Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять  нельзя.) Жизнь-то прошла, словно и не жил. . . (Ложится.) Я  полежу. . .  Силушки-то  у тебя нету, ничего не  осталось,  ничего. . .  Эх  ты.  недотёпа!. .  (Лежит неподвижно.)

Слышится отдаленный  звук,  точно  с  неба,  звук  лопнувшей  струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только  слышно,  как  далеко  в саду топором стучат по дереву.

Занавес

---

На развитие сайта
​