Честно скажу, я очень волновалась, когда встречалась с Леонидом Рошалем. Потому что он один такой – детский доктор, которому удаётся менять мир взрослых людей.

 – Вы всю жизнь работаете с детьми. А то, что вы хотите помогать именно детям, вы поняли, когда сами ещё были ребёнком?

– Когда я был ребёнком, я даже не знал, что так люблю детей. Я понял, что мне надо стать детским доктором, когда пришёл поступать в институт, где было два факультета – лечебный и педиатрический. Мои ноги сами пошли туда, где нужно лечить детей. Вот так я уже больше 55 лет их и лечу.

– Вас называют главным детским доктором за ваш профессионализм и редкие качества мужественного и честного человека. Вам удаётся свои жизненные принципы передать тем, кто вас окружает?

– Я не знаю, у меня нет никаких постулатов. Как я живу, так я и живу. Какой есть – со своими недостатками, какими-то маленькими положительными качествами. 

– «Делай что надо делать, и будь что будет»? Это про вас?

– Нет. Я не человек-фантазёр. Я – человек, который стоит на земле. Я не могу жить по этой формуле. Я всегда должен знать, чем всё дело закончится. Профессия у меня такая.

– А как вы команду врачей формируете? Молодым специалистам приходится прививать какие-то принципы?

– Понимаете, очень важно, что человеку дано. Конечно, можно кое-что приобрести. Можно научить оперировать, можно научить лечить. Но очень важно, чтобы в человеке, помимо профессиональных качеств, присутствовали и душевные тоже. Очень многое зависит от интуиции. Ты приходишь к какому-то заключению, но если тебе надо объяснить словами, почему ты решил оперировать или нет, – иногда очень сложно это сделать.

– Вас интуиция никогда не подводила?

– Вы знаете, слава богу, нет.

– Как вы считаете, для этого нужно много учиться?

– Честно говоря, я нигде специально не учился. Никакие курсы я не проходил. Но меня учила жизнь.

– А в профессии?

– Я закончил институт, защитил кандидатскую диссертацию, потом – докторскую. Стал руководителем отделения, потом – руководителем института. При этом я должен сказать, что у меня в институте есть специалисты, которые многое знают гораздо лучше меня. Невозможно знать какие-то тонкости, которые знает человек, всю жизнь занимающийся рентгенологией, иммунологией или микробиологией. Я часто учусь у них.

– Есть ли ещё какая-то особенность в работе детского доктора, кроме той, что он должен уметь ладить с детьми?

– Детский доктор должен чувствовать не только боль ребёнка, но и его родителей. Когда родители отдают детей в больницу, они сами становятся больными. С ними тоже надо работать. Все воспринимают ситуацию по-разному: одни спокойные, даже флегматичные, другие – ещё слова не сказал, а они уже нервничают, кричат, плачут в истерике. Реакция бывает совершенно разной. Поэтому детский доктор должен быть прежде всего психологом.

– Есть мнение, что каждое новое поколение – менее здоровое. Исходя из вашей врачебной практики, вы можете это подтвердить?

– Есть цифры. 1990-е – страшные годы, когда здравоохранение было брошено. В здравоохранении влияние на результат оказывают социальные вопросы. Что даёт здоровье – вода, которую мы пьём, пища, которую мы едим, экология, которая нас окружает. В 1990-е годы резко увеличилась смертность и заболеваемость населения. Мы упали в «пропасть». Сейчас мы из этой «пропасти» постепенно выходим. Очень медленно, но выходим. По показателям смертности ситуация стала чуть лучше. Но в целом проблем со здоровьем очень много, в том числе у детей. Но вместе с тем определённые достижения есть. Раньше от аппендицита, перитонита умирали дети. Вот сейчас прямо постучу по деревянному столу (или по голове надо постучать?) – в последние годы в Москве не умерло ни одного ребёнка от аппендицита и перитонита. Это достижение. С непроходимостью кишок то же самое.

Но есть проблемы, которые ещё плохо разрешимы. Это черепно-мозговая травма, тяжёлые травмы, ушибы мозга, где результаты лечения я не могу признать удовлетворительными. Дети реже умирают, но чаще становятся инвалидами с неврологическими недостатками. Я думаю, что сегодня это одна из самых серьёзных проблем наряду с детской онкологией.

– Когда я впервые к вам попала со старшим ребёнком, меня очень удивило, что ни одна медсестра не взяла деньги, при этом весь персонал был очень доброжелателен ко всем пациентам.

– Я принципиален в этом вопросе. Уверен, что многое зависит от руководства и от настроя. Особенно в Москве заработные платы у врачей удовлетворительные. Клянчить деньги и класть их в карман просто стыдно. Ни одна мама нам никогда не платила ни копейки, и папа тоже. Мы лечим бесплатно, и не только мы на самом деле. Если врач клянчит или требует деньги в государственном учреждении – это уже прокуратура.

 

– Вам часто приходится общаться с чиновниками. Когда случился публичный конфликт с Голиковой, вам было обидно?

– Как – «обидно»? Я не думал об этом. У меня не всегда были очень плохие отношения с Голиковой. Но потом испортились. Она абсолютно не воспринимала гражданское общество, кулуарно решая многие вопросы. Мы выступили против этого. Мы добились разделения Минздравсоцразвития на Министерство здравоохранения и Министерство труда и социального развития. Мы очень рады, что Вероника Игоревна Скворцова, действующий министр, поддержала идею создания Национальной медицинской палаты. Потому что она является знающим человеком.

Не может быть руководителем Минздрава неспециалист. За рубежом – может. Там министерство не занимается профессиональными вопросами – как лечить, что делать. Там министерство занимается общими вопросами – стратегией, финансированием и развитием отрасли. А всеми медицинскими вопросами занимается профессиональное сообщество. Медицинские ассоциации, палаты, ордена – в мире это по-разному называется.

Сегодня в России мы создаём нечто подобное. Я сейчас прилетел из Германии, был на конгрессе немецкой Палаты – врачебной Ассоциации, которой 100 с лишним лет. Там вопросы саморегулирования профессиональной деятельности давно отработаны – именно медицинские ассоциации отвечают за качество оказания помощи, за обучение врачей, а не министерство. Так, например, и в маленькой Латвии. Врачи становятся более ответственными, медицинское обслуживание более качественным, и большее число пациентов довольно здравоохранением. И результаты лечения гораздо лучше. Поэтому там 85% населения довольны системой здравоохранения. А у нас довольных 30%.

Но для этого нам очень многое надо улучшить в здравоохранении, решить финансовые вопросы. Ведь здравоохранение сильно недофинансировано: лишь 3,4% от ВВП. Это в 2–3 раза меньше, чем в других странах. В России вопросы медицинского обслуживания на селе, подготовки кадров, уровня заработной платы стоят очень остро. При этом когда говорят, что денег в здравоохранении много – это от лукавого. Мы вообще в пропасти лежали, а сегодня только-только начинаем выбираться. А кто-то доложил руководству страны, что в здравоохранении денег много. Я ушёл из Общественной палаты 4 года тому назад, чтобы посвятить остаток своей жизни созданию Национальной медицинской палаты, созданию системы саморегулирования профессиональной медицинской деятельности, чтобы сами врачи могли влиять на изменения, а не только чиновники. Вот такую систему нужно сделать в России.

– Как вам хватает на всё это времени? Вы даже на все звонки телефона отвечаете. Когда я вам впервые позвонила, вы сразу ответили лично, хотя не знали, кто звонит.

– Ну и что? Я телефон никогда не выключаю. Я отвечаю на все звонки. Когда мне звонят, я понимаю: значит, я нужен. Вот и всё.

– А сколько спите?

– По 5–6 часов.

– Вам хватает? Поделитесь секретом – где вы черпаете энергию?

– Нигде. Никаких «зарядок» нет. В плане питания всю жизнь вёл «распутный» образ жизни:  одной руке колбаса, в другой – булка. Но если серьёзно, то я не пью и не курю.

– Но иногда ведь отдыхаете?

– Вы знаете, лежать я не умею, лежать с книжкой и читать на диване. Люблю водить машину, вожу с раннего детства. В машине я успокаиваюсь. Когда есть свободное время, с удовольствием поеду в консерваторию, послушаю музыку. Но плохо знаю московские театры, хотя нет театра, который бы не приглашал. Просто не хватает времени. Сам никогда никуда не покупаю билеты, потому что не знаю, когда я буду в Москве. Сейчас мы с вами общаемся, и я не знаю, что будет через 10 минут. Поэтому, когда составляю расписание, оно обычно сложно исполнимое. Вся моя жизнь такая.

– Вы сами осознаёте свою личность в истории?

– Никакой абсолютно личности. Всё это не про меня. Я не для красного словца говорю. Я говорю искренне. Поверьте мне, пожалуйста. Сегодня знают, завтра не знают, сегодня уважают, завтра не уважают. Это всё очень образно. Жить и думать об этом нельзя. Надо просто жить и работать. Почти всё, что я хотел сделать, я сделал. Я лечу детей 55 с лишним лет. Это нормально и хорошо. Я родил сына. Он родил мне внучку. Дачу я не построил. Но институт построил. Ещё знаете, в Беслане был момент, когда 400 человек родителей хотели сами идти освобождать детей. Это было бы кровопролитие, просто массовое убийство. Меня попросили их остановить. Я сумел их убедить, что этого делать не надо. Считаю, что этим спас жизни сотне людей. Вот это самое главное.

www.businessofrussia.com