Сегодня стало очевидным, что так называемая оптимизация научно-исследовательских институтов системы Минкультуры может рассматриваться как своеобразная репетиция грядущей реорганизации институтов системы Российской академии наук нового образца. Анализ этого процесса интересен и полезен с позиций не только и не столько экономических, сколько науковедческих и культурологических.

В самих по себе слиянии тех или иных институтов, «оптимизации» и омоложении кадров нет ничего плохого. Все зависит от интеллектуального уровня людей, проводящих реформы. Существование 5 научно-исследовательских институтов, по 300 человек каждый, в системе одного министерства культуры — нонсенс. Их «оптимизация» (проще: сокращение) может проводиться по двум сценариям. Первый: поддержка наиболее талантливых ученых и ориентация на актуальные и перспективные направления исследований (в данном случае — культурологию или социально-культурную антропологию). Второй: сохранение наиболее «послушных» и избавление от наиболее талантливых ученых и непонятных чиновникам направлений исследования и подчинение реформы не государственным и общенародным, а ведомственным интересам.

Исходные позиции обозначились, когда стало ясно, что глобальная реорганизация науки не только в рамках Минкультуры неизбежна. Начало процесса ознаменовала своеобразная артиллерийская подготовка, содержавшая в себе довольно забавные элементы. Так, в документах проверок, предшествовавших «наезду» на НИИ, помимо экономических выкладок была и «содержательная» часть с чрезвычайно любопытной фактической ошибкой: в перечне данных о каждом конкретном институте значилось, что в нем работает определенное число кандидатов наук и… доцентов. Люди, готовившие документы (на их основе и разрабатывалась стратегия трансформации ведомственной науки), просто не знали разницы между научным званием (доцент) и ученой степенью (доктор наук), расписываясь в своей безграмотности.

В ходе оптимизации обнаружилась полная несовместимость двух типов культур. Первая — уходящая корнями в далекое прошлое гуманитарная культура ярких и талантливых научных работников, вторая — прагматическая культура менеджеров и руководителей, живущих «по понятиям», способных оценить лишь экономические стороны эффективности.

При этом упускалось из виду основное — творческий характер научных исследований, результатами которых были монографии и статьи, казавшиеся реформаторам бессмысленной тратой государственных денег. Единственно полезными признавались разного рода справки, доклады, прочие принципиально не научные тексты, которые в глазах начальства почему-то получили статус прикладных исследований.

Новое руководство отрасли культуры объявило всю научную деятельность в институтах профанацией. Подчеркну: это было сделано не по злобе, а в полной уверенности «новых варваров» в том, что так оно и есть. Все, что касалось непонятных чиновникам перспективных направлений, было объявлено бесполезным, а то и абсолютно вредным баловством.

Поэтому первыми под огонь критики попали самые крупные ученые — Вадим Рабинович, автор ныне классической книги «Алхимия», и психолог, философ и лингвист Вадим Руднев, книга которого «Введение в шизореальность» сразу привлекла внимание тех до сих пор анонимных экспертов, которые по заказу свыше объявляли работу институтов культурологии и искусствознания неэффективной. Наибольшую популярность после критики начальства приобрела грустная стихотворная притча, предпосланная Рабиновичем ко второму изданию своей «Алхимии». У «новых варваров» она стала наглядным примером той «ерунды», которой занимаются «якобы ученые».

Что касается изумившей «экспертов» монографии Руднева, то она, очевидно, продемонстрировала актуальность, когда на страницах «Комсомольской правды» в заказной статье о реформе НИИ отрасли культуры появилось очередное издевательство над исследователями, а спустя неделю — уже после смерти Вадима Львовича — тем же автором был подписан восторженный некролог по поводу его великой роли в развитии отечественной науки и культуры. Тем самым идеи шизореальности получили наглядное подтверждение.

В.Л. Рабинович был не единственной прямой жертвой стресса, вызванного оптимизацией. Первым скончался директор Государственного НИИ реставрации А.В. Трезвов. Я бы не стал об этом писать, если бы не преклонный возраст академиков и членкоров, которым вскоре грозит аналогичная «оптимизация». Может быть, их кончина и была бы благом для «оптимизаторов», но для престижа нашей страны — точно нет.

Думаю, что уверенность «новых варваров», готовых руководить чем угодно, в том, что вся эта наука — профанация, произрастала из опыта собственной карьеры. Ведь научное сообщество без комплексов раздавало депутатам и государственным чиновникам ученые степени, а то и производило в членкоры и члены Российской академии наук, что, впрочем, последнюю не спасло.

Они по своему опыту знали, что все это фуфло, поскольку диссертаций и статей сами не писали, книг не читали — и вообще не имели к науке абсолютно никакого отношения. Им действительно в голову не приходило, что кто-то сам занимается научными исследованиями, сам пишет тексты, сам отстаивает свои открытия в условиях господствующего в культуре и в науке известного консерватизма.

Дракон в менеджерском обличье

В начале трансформации общий замысел ее был радикален — объединить все институты в один, сократить количество сотрудников в 10 раз, и на этом основании решить основную, с точки зрения правительства, задачу — выполнить указание президента о повышении зарплаты научных сотрудников до уровня, в два раза превышающего среднюю по региону. Естественно, что эти драконовские меры столкнулись с протестом сотрудников институтов, и столкновение двух культур ярко обнаружило себя на знаменательном заседании Общественного совета при Министерстве культуры, который был запланирован как благословение реформ, а обернулся поражением ретивых менеджеров. В ответ на заверения о повышении зарплаты в 10 раз ведущие ученые, к удивлению своих оппонентов, говорили, что зарплата их волнует меньше, чем проблемы публикации результатов научных исследований. В результате Государственному институту искусствознания удалось сохранить себя и перейти к новой жизни в условиях постепенного удушения.

В то же время предложенная мною технология трансформации для развития новых направлений в науке (названная журналистами «Гуманитарное Сколково») дала обычный для нас результат. Получилось «как всегда», в некотором смысле даже хуже. Логика реализации подобного рода программы состояла бы в том, чтобы собрать директоров институтов и спросить у них: каким образом рационально проводить неизбежные трансформации? У каждого руководителя всегда есть необходимость освободиться от значительного «балласта», что невозможно без благословения сверху. Опытные ученые могли бы провести такую операцию менее травматично, если не для людей, то, во всяком случае, для науки.

Предпочли более «кровавый», зато видимый руководству страны, вариант. По ходу дела выяснилось, что трансформация должна касаться вещей более существенных, чем наука.

В выступлениях руководителей Минкультуры неоднократно звучала мысль, что необходимо все деньги, выделяемые министерству на ту или иную исследовательскую работу, пропускать «через одни ворота». В адрес институтов звучали упреки, что они не боролись за эти весьма значительные средства, резко отличающиеся от их нищенского планового финансирования. Думаю, что новое руководство министерства либо действительно не понимало, либо делало вид, что не понимает того, как функционируют подобного рода реальные, а не виртуальные экономические процессы, обусловленные характерной для нашего общества культурой коррупции. Когда выделяются большие деньги на спецпроекты, главная задача работников того или иного министерства — получить максимальный «откат». Естественно, что требовать откаты у старых директоров НИИ, докторов наук с именем, было, по меньшей мере, неловко, в то время как от контор «Рога и копыта», куда эти деньги перечислялись, можно было получить любую сумму.

Боюсь, что идея глобального объединения формировалась и в рамках культуры коррупции, диктовавшей постановку во главе финансовых потоков «своего человека» — эффективного менеджера, который спокойно бы распределял откаты так, как ему прикажет начальство.

Идея действительно экономически эффективная, поэтому ее воплощение не могло включать в себя соображения научного плана. И хотя этот замысел удался не вполне, представление о том, что управлять институтами должны не ученые, а эффективные менеджеры, — уже прошло первую проверку и в ближайшем будущем может быть положено в основу взаимоотношений научных институтов системы Академии наук с новым ведомством, созданным для управления ими.

Направление главного удара

Почему же главный удар пришелся по Российскому институту культурологи (РИК)? Причин несколько. Первая и главная: институт исходил не из узковедомственного, а из широкого антропологического понимания культуры. Такое определение культуры было дано на Конгрессе ЮНЕСКО в Мексике в начале 80-х годов.

                    Справка

В принятой тогда «Декларации о мировой культуре» было сказано, что под культурой в ее самом широком смысле понимается «весь комплекс наиболее ярких духовных, материальных, интеллектуальных и эмоциональных черт, характеризующих общество или социальную группу. Культура включает в себя не только искусство и литературу, но и образ жизни, основные права человека, систему ценностей, традиции и мировоззрение». Поэтому последние четверть века научно-исследовательская деятельность ученых РИКа действительно выходила далеко за ведомственные рамки Минкульта.

Парадокс состоит в том, что именно в тот момент, когда разработанная сотрудниками института (при участии иностранных экспертов) концепция культурной политики в современных условиях получила официальное международное признание на обсуждении «Обзора культурной политики Российской Федерации и регионов страны» на заседании «Комитета по культуре, наследию и ландшафтам» Совета Европы, — процесс ликвидации единственного в стране и головного для культурологии научно-исследовательского учреждения был не только запущен, но и «успешно» реализовывался. Вместо того чтобы сделать в результате оптимизации рывок вперед, был осуществлен мощный рывок назад.

Разгром Российского института культурологии практически завершен. Достижения последней четверти века успешно ликвидированы.

Не вдаваясь в детали, скажу, что объединенный институт планируется не как лидер развития социально-гуманитарных наук, которым мог бы стать РИК, а точным подобием Научно-исследовательского института культуры 30-летней давности — института третьей категории, которому было запрещено издавать научные труды и монографии, а только научно-методические материалы для соответствующих отделов Минкульта РСФСР.

Институт культурного и природного наследия, созданный в свое время на основе одного из отделов РИКа, дабы обеспечить запасную платформу для какого-то депутата, неожиданно сыграл положительную роль в развитии наук о культуре, добавив им географическое измерение. По-видимому, завтра география как более безопасная призвана подменить собой культурологию.

Этот процесс начали не мы. Первой ласточкой была ликвидация Института человека и его слияние с Институтом философии, как только умер академик И.Т. Фролов, предложивший чрезвычайно актуальное и принятое в мире объединение всех наук о человеке (естественных, социальных и гуманитарных) на единой основе, получившей в мировой науке название антропологии. Попытка ликвидации «неуютной» культурологии — второй шаг в этом направлении. Вместо того чтобы поддерживать развитие отечественных научных школ, будь то покойного Фролова или еще живого Разлогова, — «реформаторы» стремятся их поскорее ликвидировать.

В опубликованном недавно на сайте Министерства культуры интервью директора НИИ природного и культурного наследия нет ни слова об исследовательской деятельности, зато есть развернутая программа организационно-политических мероприятий в отрасли и необходимых для этого пропагандистских акций. Это не случайно. Молодой и честолюбивый «эффективный менеджер» признается, что ничего не понимает в науке, наивно полагая, что это и не нужно, поскольку «механизмы и принципы управления одинаковы везде». Не буду здесь полемизировать с этим широко распространенным заблуждением. Скажу лишь: этому и другим подобным менеджерам цены бы не было, работай они под жестким руководством специалистов, понимающих и что такое наука, и что такое культура, а не наоборот.

В результате на прошедшем не так давно обсуждении планов работы НИИ, куда я был приглашен в качестве эксперта, даже представитель министерства вынужден был постоянно напоминать о том, что их основой должны оставаться исследования, а не экспертная деятельность (которая эффективна на основе многолетних исследований ученых). На том совещании со свойственном мне цинизмом (в данном случае не столько ученого, сколько публициста) я посоветовал «сделать вид», что все это — наука, поскольку люди, которым поручено это контролировать, все равно в этом ничего не понимают.

Конечно, логичнее было бы перестать «делать вид» и просто переименовать новообразование из НИИ, скажем, в Центр наследия, раз и навсегда покончив с ведомственной «наукой о культуре».

Парадокс состоит и в том, что Институт культурного и природного наследия сохранил имя Дмитрия Сергеевича Лихачева, который — особенно в последние годы жизни — настаивал на необходимости «широкого фронта специальных исследований».

Радует лишь то, что культурология оказывается в хорошей компании генетики и кибернетики, семиотики и даже социологии, которая в советское время развивалась тайно в рамках философских наук. Опыт этих «лженаук» доказывает, что стремление людей к знанию так просто не уничтожишь.

Культурология — самое востребованное направление в отечественной и мировой гуманитарной науке ХХ—ХХI веков, о чем свидетельствуют специализированные кафедры во всех уважающих себя университетах страны и мира и загруженные полки книжных магазинов. Уволенные в процессе «оптимизации» сотрудники РИКа успешно трудятся в Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте Российской Федерации, в Высшей школе экономики, МГУ и РГГУ и других ведущих университетах страны, выступают и преподают за рубежом.

Думаю, что Институт культурологии, безусловно, будет возрожден, невзирая на усилия «новых варваров», для которых проблемы культуры и духовного развития нашего общества и человечества в целом — пустой набор звуков. Ситуация меняется стремительно. Президентом страны поставлена задача разработки принципиально новой культурной политики. В ближайшее время система «госзаказа», объявленная центральной в реформированных институтах, будет заменена системой грантов, и в грядущей реформе институтов РАН (разумно отложенной на год) будут, надеюсь, учтены ошибки рьяной «оптимизации».