Прошло три месяца с момента трагедии, которую, когда она случилась, назвали национальной.
Много чего было за это, вроде бы, короткое время. Беда. Потрясение, которого, казалось, не пережить. Помойно-грязевое цунами, которого никто не ожидал. Ведь нас, людей маленьких, смыла бы и волна попроще. Да и не предполагали мы, что против нас столько всего накопилось. В одну силу с этим внешним было внутреннее, никому не видное и не интересное: сознание своего бессилия и унизительности положения, в которое попали. С тем, что называют ликвидаций последствий трагедии, нам было точно не справиться. Чтобы это понять, стоило только на эти последствия взглянуть. Люди большие – кто с жаром и негодованием, кто брезгливо, сквозь зубы – повторяли: когда корабль тонет, виновата и ответственна его команда. Мы, служба порта, наблюдаем и подсчитываем, кто и как ответит. На то и поставлены.
Поначалу никто из нас даже не понимал, за что хвататься. Ждали – не помощи (хотя и ее тоже – по частным каналам, от сограждан), а решения государством государственного вопроса. Мы ведь учреждение государственное. Но пришлось как-то самим. Выносили из пострадавшего здания и возвращали к работе разное имущество (к примеру, уцелевшую, но пострадавшую от огня и воды технику отдельные умельцы сушили фенами – день за днем), вселялись к добрым людям (спасибо им), примерялись, как со своими скромными возможностями (материальными, человеческими) решить Большую Задачу: спасти то, что можно спасти, восстановить то, что можно восстановить, продолжать то дело, с которым были связаны.
Облеченные властью из числа потерпевших, т.е. особенно виноватые, носились по всем инстанциям, просили разных лиц, изыскивали варианты. Те, в ком вдруг проснулось героическое, объединившись со стихийными героями со стороны, спасали главное: с утра до вечера – книги, книги, книги. Нашли свою передовую. Люди негероические продолжали рутинно-профессиональную деятельность. Что тоже немало в этих условиях. Кто-то предавался горю: порушилась жизнь. Пошел поток тех, кто решил покинуть корабль. Но и это, как уверяла служба порта, было неплохо: живые ведь деньги, хоть и удручающе скромные.
И махина сдвинулась – процесс, как у нас говорят, пошел. Не удивились только видавшие виды профессиональные наблюдатели. Эти, чем больше делалось, тем становились взыскательнее. И все с нажимом, с угрозой. А вот для нас это казалось чудом. Но удивляться мешали неизвестность и беспросветность – подвержен все-таки депрессии русский человек. Так ведь и есть от чего: сколько бы ни сделали – еще больше оставалось, вал проблем нарастал.
Тяжелую монотонность нашего существования временами нарушало общество – гражданское, неравнодушное, взыскательное. Такое, каким и должно быть общество. Взяло оно в руки громкоговорители и заорало: довели страну – палят учреждения (как, бишь, оно у них там называется?), тырят книжки, рвут с людей бабки (сколько к ним приходило? – да неважно, кто-то же был). Где «Слово о полку Игореве» (раз библиотека – так должно быть там), где раритеты эры нашей и донашей, где все документы ООН? Где всё? – Обездолили! Враги и гады.
И кто главный гад – понятно. Начальник. Все под начальниками ходим, все знаем: на то и власть, чтоб пожить всласть. И ведь этот-то каков – не тих, не тосклив, вину не признает, в петлю не полез и с высокого этажа не бросился. – Гад! Разоблачим, догоним и накажем! Справедливости – возмездия! Справедливости – возмездия! Гада – на плаху!
Все остальные (кто не общество) сели под громкоговорители и стали слушать. Кричали громко – долетало и до тех, что не успели или не хотели присоединяться. Самые умные – просто внимали. Анализировали. А у остальных стали появляться вопросы: что за фирмы – в квартирах, почему книжки не цифровали (что вообще за слово такое?), где город–сад за три рубля? И миллионы-то, миллионы в каком кармане?! Что мы им с корабля отвечали (а мы отвечали), людей не интересовало. У нас же громкоговорителя нет, да и слов слишком много. Не разберешь. И взбунтовалось человеческое море – что ж это в стране происходит, граждане!
И раз. И два. И вот, наконец, терпение лопнуло. Все созрели для наказания. (Интересно, что пришлось это на Пасху: в момент от Страстной Пятницы – до Светлого Воскресения.) Мало того, что у них все сгорело. Так тут еще и кража. Десять. Книг. И ждут еще. И это у нас, в нашей стране!
Громкоговорители взорвало. Выдайте гада! На суд кровавый, святой и правый, марш-марш вперед, рабочий народ! Остальных – кого не касается, просьба не беспокоиться. Но они-то, надо сказать, и не беспокоятся. Их же не касается.
Все, гада снимают. (Хотя формально придумано хитро: по желанию, да еще с одобрения Ученого совета – по существу, нашей Думы.) Что мы, с корабля, можем сказать ему вслед? Уходи, начальник, – потому что виноват. Но вовсе не в том, о чем орут громкоговорители. Виноват, что занимался наукой – т. е. тем, чем сейчас не время заниматься. Виноват, что думал о том, о чем не надо думать. Виноват, что говорил то, о чем в лучшем случае молчат. Виноват – получил свою катастрофу. Теперь расплачивайся.
Но что же мы? С нами – с теми, кто на корабле, все ясно. Пострадали – терпим. И принимаем как данность то, что за общую катастрофу платит один. Из нас. Который, между прочим, служил в учреждении 39 лет. Целую жизнь.
А вы, остальные? Те, которых много. Осуждаете? Удовлетворены? Безразличны? Просто молчите? Как бы то ни было, что же можно пожелать всем нам? По результатам одной катастрофы и одной отставки. Мужества. Что-то еще ждет нас впереди!
И. Глебова,
научный сотрудник ИНИОН РАНИсточникПо теме на сайте:Игорь Яковенко. Классовая травля"Фанюшки" vs. российская наука. Грустный юбилей Юрия Пивоварова
На развитие сайта
