Интервью 10-летней давности - его дала газете "Первое сентября " Анна Прихожан, психолог, лучше которого - да простят коллеги! - едва ли кто-то разбирался в школьных страхах, да и не только в них. Беседу провела и записала <!--dle_leech_begin-->[url=https://tovievich.ru/engine/go.php?url=aHR0cHM6Ly93d3cuZmFjZWJvb2suY29tL2tvemh1cmluYQ%3D%3D]Людмила Кожурина[/url]<!--dle_leech_end--> - спасибо ей за <!--dle_leech_begin-->[url=https://tovievich.ru/engine/go.php?url=aHR0cDovL3BzLjFzZXB0ZW1iZXIucnUvYXJ0aWNsZS5waHA%2FSUQ9MjAwNTAzODA0]ссылку[/url]<!--dle_leech_end-->.



По подсчетам психологов, непреодолимый страх перед школой испытывают примерно 40% учащихся



– Анна Михайловна, вы известный специалист в области возрастной психологии, давно изучаете природу школьных фобий, неврозов, вызванных школой. Расскажите, пожалуйста, об этом явлении!

– Школьная фобия – это ситуация, при которой ребенок избегает посещения школы. Не прогуливает (когда ему просто лень идти в школу или он хочет в это время быть в другом месте), а испытывает такой сильный страх перед школой, что у него поднимается температура, подступает тошнота, возможно, рвота, возникают боли в животе. Мне довелось наблюдать, как такое происходило в школе со всеми детьми всех классов перед уроком пения. Казалось бы, незначимый предмет, но каков учитель!

Итак, ребенок отказывается ходить в школу, хотя никаких причин для этого нет. Он плачет, жалуется на недомогания. Напряжен настолько, что у него пропадает аппетит. Перед уходом в школу его невозможно уговорить что-нибудь съесть. И еще – страшные сны. В этих снах есть взрослый человек, который на него как-то давит, душит или пугает.

Если ребенку вовремя не помочь, негативное психическое состояние может перейти в хроническую форму и превратить школьные годы в сплошной кошмар. Такое состояние принято называть дидактогенией.

– Это болезнь?

– Дидактогения не болезнь. Это форма невроза, но невроза на границе нормы и нарушения. Впрочем, в международной системе болезней школьная фобия входит в систему заболеваний. Если в американской симптоматике слово «тревога» заменяет слово «невроз», то мы шире понимаем тревожность, включаем в него состояния, когда невроз еще не развился.

Тревожность – это то свойство личности, которое хоть и ухудшает качество жизни человека, но не включает его в группу риска.

Сами по себе тревога и страх – хорошие, полезные эмоции, они позволяют нам приготовиться к трудным или опасным событиям, мобилизовать себя. Только нормальная тревога всегда обоснованна. А бывает, человек начинает сильно беспокоиться, но причин беспокойства не видит. У него увеличивается раздражительность. Его бесит то, на что он недавно реагировал нейтрально, а дальше больше: человек постоянно ждет угрозы, все ему немило… К сожалению, школа – питательная среда для развития такой тревожности. Там регулярные проверки, оценки достижений, рейтинги и так далее. Ситуация общественного обучения легко и очень крепко загоняет человека в состояние тревожности. Все школьные ситуации построены на том, что ребенок должен выполнять систему требований. Малейшее невыполнение влечет негативную оценку его как личности. Не смог что-то выполнить, не понял, забыл? Человека ругают как несостоятельную личность. Частная и общая оценка человека не разделяется. Если ты не умеешь решать задачи, ты никто. Учителя не умеют или не хотят доискиваться до причины – сразу и мгновенно поражают источник нарушений, самого ребенка.

– Когда ситуация становится опасной?

– Перечислю несколько моментов, поскольку нарушения, связанные с неправильными действиями педагога, могут быть разного типа. Чаще всего бывает так: ребенок постоянно получает замечания, его все время ругают – отрицают настолько сильно, что негативное состояние становится постоянным, у него развивается невроз.

Невротизировать может и первый неудачный опыт столкновения с системой общественного воспитания. Например, в первый же день пребывания ребенка в детском саду его наказали, заперли одного в туалетной комнате. Ужас этого негативного опыта может быть перенесен и на школу, пусть там уже и учительница хорошая, и ребята добрые. Это не вымышленный случай. Я работала с таким мальчиком: любого социально значимого взрослого он воспринимал как угрозу – вне зависимости от того, что реально происходило. Один вид взрослого сигнализировал ему об опасности.

Такой прямой вид школьной фобии чаще встречается у мальчиков. У девочек другой вариант. Многие из них настолько чувствительны, что начинают страдать даже тогда, когда взрослые кричат не на них, не их ругают. Но девочка реагирует так, как если бы ситуация относилась непосредственно к ней. И ей плохо, у нее поднимается температура, появляются какие-то боли, она почти умирает.

– Кто же в этом должен разбираться? Школьный психолог?

– Есть в школе такая хитрость: «Что? Психические травмы? Пусть этим занимается школьный психолог!» Но источник травм, как уже доказано, – сама атмосфера школы, класса. Если насмешки, высокомерие, кичливость обитают в воздухе школы, никакой самый гениальный психолог не избавит детей от ситуации травли.

Не только ребенок младшего школьного возраста, но и большой, сильный подросток беспомощен перед коллективом агрессивных взрослых. Тут, как показывают исследования, сложность в том, что качество обыденного общения не входит в функционал педагога, не является параметром его профессиональной компетенции. Добрая Мария Ивановна много и по-хорошему общается с детьми – может быть, выгорая эмоционально, но это не есть ее обязанность. Или другая Мария Ивановна, у которой постоянно дома неприятности, которую дергает администрация, – она всю жизненную неудовлетворенность обрушивает на детей. И это никак не контролируется.

Очень опасная ситуация складывается в подростковых классах, когда обделенная личной жизнью, несчастная и материально не обеспеченная учительница придирается к нарядам взрослеющих девушек. Она подсознательно завидует их процветанию и беспечности и так же бессознательно применяет к ним репрессивные действия: отпускает ехидные, оскорбительные замечания, необоснованно занижает оценки и так далее.

Когда-то академик Петровский доказал зависимость стиля общения учителей с учениками от стиля общения администрации с учителем: если нет уважения к учителю, нечего ждать, что он будет уважать своих учеников. Нет, психологу не по плечу коренные изменения уклада школьной жизни.

– Вернемся к дидактогении. Каков масштаб явления?

– Дело в том, что случаи дидактогении плохо фиксируются. Только в крайнем случае, когда ребенок уже попал в больницу с настоящим неврозом, факт налицо. Это 1–2% детей. Обычно взрослые не придают должного значения состоянию ребенка: повысилась температура – оставили дома, а к вечеру уже все прошло. Родители могут не узнать о решении ребенка не ходить в школу. Есть и такие факты: ребенок набирает полную грудь воздуха и, преодолевая ужас, все-таки входит в класс. Взрослые не подозревают о его страданиях.

Есть международная статистика по всем видам школьных страхов: 10–15% детей. У нас, к сожалению, этот процент намного выше – до 40%, по последним данным, причем сбор данных проводился только по Москве и крупным городам.

У меня в обследовании был такой седьмой класс, где у всех детей была школьная фобия. Классный руководитель постоянно их унижала, оскорбляла, высмеивала – и все страшно ее боялись. Она создавала такую невыносимую обстановку, что абсолютно у всех детей был широкий аспект школьной тревоги.

– Вероятно, педагог добивался благой цели? Ведь часто приходится слышать, что высокая требовательность ребенку только на пользу, что конфликтные ситуации стимулируют развитие…

– Да, многими это подразумевается. Есть даже такое понятие – «эффективный дискомфорт». Беду несет неразличение понятий. Конфликт и хамство, дискомфорт и унижение – не одно и то же. Так же мало связаны образование и выполнение заданий учителя. Я в свое время участвовала в исследовании по изучению перегрузки школьников. Физиологи, дидакты, психологи провели мощное исследование и выяснили: перегрузки нет. Да, ребенка загружают интеллектуально, но поскольку мотивационно это не поддерживается, он массу работы выполняет формально, не участвуя в ней личностно. Часами накручивает одно на другое. В подростковом возрасте рутинность является одним из невротизирующих факторов.

– Я слушаю вас, и у меня волосы дыбом встают: невротизирует ребенка абсолютно все! Неужели в школе так опасно?

– А само здание школы! Вы должны знать, что в школе есть много страшных мест. В одной московской школе мы делали с детьми карту «Горячие места у нас в школе». Насчитали семьсот таких мест. Все туалеты, раздевалка, место перед столовой, где моют руки, физкультурные раздевалки, чердаки, подвалы и так далее. Педагоги даже не знают, что дверь на чердак или в подвал давно вскрыта и там собираются дети, туда затаскивают. Остаются безучастными, пока что-нибудь из ряда вон выходящее не станет явным.

Но самое страшное место, оказывается, у доски, когда тебя вызвали. Страшит беззащитность перед публичными комментариями педагога относительно умственных способностей или внешнего вида. «Рубашка-то у тебя какая мятая – мать совсем не следит»… «И для кого это ты так оголилась, а?» Вот что внушает ужас.

Дидактогения связана с унижением человеческой личности: ткнуть в самое больное, припомнить все прегрешения, напомнить, что родители пьяницы, а потом припечатать тем, что ждать от ребенка нечего. Все эти обычные школьные разборки на самом деле – травля.

– Наша газета не раз писала о травмирующей составляющей оценки. Как вы относитесь к безотметочному обучению?

– Рекомендации не ставить оценки в начальной школе появились давно. Но они не поддерживаются. Елочки, солнышки, тучки, которые прикрепляет учитель к тетрадям, то яркие, то темные; то их много, а то всего одна. И всем все понятно: молодец, не молодец. Нельзя обучать без того, чтобы не указывать на продвижение ребенка в деятельности. Значит, дело не в самих оценках, а в том, что педагоги очень грубо используют их как инструмент. Невротизируют не оценки, а способы их использования. Можно поставить двойку и не обидеть человека: оценка поставлена за знания в соответствии с нормами. Но чаще оценку то занижают, то завышают – конечно, в воспитательных целях. Ставят двойку за отсутствие дневника или сменной обуви, за несданную работу, за плохое поведение на уроке – и просто потому, что Мария Ивановна его не любит, или потому, что у нее сегодня плохое настроение.
Бесполезно говорить нашему учителю, что его отношение к ученику не должно влиять на оценку. И ученику трудно поверить, что если он не готов к уроку, Мария Ивановна будет к нему хорошо относиться.

– Часто цитируют Толстого, его мысль о том, что первое дело педагога – любить детей, тогда все будет хорошо. От вас я не слышу ничего подобного.

– Ох уж эта педагогическая «любовь к детям»! Любите собственных детей, своих родных и близких. А в школе важнее всего уважение к личности ребенка. Ни к чему хорошему не приводит стремление многих учителей жить общей жизнью с детьми, эмоционально сближаться, входить в зависимость. Надежна та среда общения, где взрослые ребенком могут быть и недовольны, где и двойку поставить могут, но личность не унизят.
Дидактогения часто стимулируется распространенным стереотипом мышления взрослых: ты должен любить школу, любить своего учителя! Ребенок не может выполнить это требование взрослых и от этого страдает. Но ведь ученик не обязан любить учителя. Уважительность у нас почему-то ценится меньше, чем любовь.

– Что такое оскорбление? Можно ведь унизить человека, не употребив ни одного бранного слова!

– Обзывают детей в школе очень часто, практически везде. И дело даже не в словах, а в контекстах, отношениях. Можно сказать: «Ты мне мешаешь вести урок» – и не обидеть, но ведь часто это выкрикивается истерично, фальцетом. Не что сказано часто обижает, а как. Учитель – профессионал и не должен опускаться на уровень коммунальной ругани. Я уверенно говорю: все школьные страхи порождаются непрофессионализмом педагога. Суть в том, что учитель не разграничивает личных чувств и профессиональной позиции. Заводит любимчиков, игнорирует остальных, обсуждает с учениками поведение коллег и администрации. А другой уверен, что исполнения своих распоряжений надо добиваться любой ценой. К тому, кто не сделал домашнее задание, учитель может относиться с такой ненавистью, будто тот по меньшей мере застрелил пару человек. Это катастрофа, когда уважение к себе учитель пытается вызвать ценой унижения других людей, когда он настолько пристрастен к ученику, что ставит перед директором вопрос: либо он, либо я. Не место в школе таким сильным чувствам.

– А может быть, школьный дискомфорт – неизбежный этап социализации человека, своего рода инициация?

– Школа не может быть ситуацией испытания для части детей. Если так, педагогический коллектив должен отвечать за это. Устройте игру, соревнование – имитируйте испытания! Но сама по себе школа не может становиться местом юдоли и скорби, это задает настрой на всю жизнь.

Вы помните, как в прошлом году проходило разоблачение дедовщины в нахимовском училище Санкт-Петербурга? Сначала руководство говорило, что этого не может быть, потом под воздействием фактов стали утверждать, что это частный случай, а после доказательств множественности подобных фактов заявили: «Все через это проходят, это на пользу, пусть мальчишки растут настоящими мужчинами». Это содержится в логике вашего вопроса? Но это совершенно неправильно.

Конечно, если в школе мы создаем моральный курорт, ребенок может вырасти незащищенным. Но нельзя вгонять его в стрессовые ситуации, с которыми не под силу справиться и взрослому. Нельзя попустительствовать тем, кто этим занимается. Учить справляться с трудными ситуациями, которых в школе хватает, можно и без грубости, без унижения чувства собственного достоинства.

Но пока школа не может обеспечить ребенку эмоциональную безопасность. На сегодняшний день это специальная задача образования во всем мире. По уровню дедовщины школу повсюду сравнивают с армией.

– Значит, на школе лежит вся тяжесть ответственности за психическое здоровье детей?
– Строго говоря, данные свидетельствуют о том, что предрасположенность к дидактогении закладывается в семье. Если семья благополучная, если ребенка в семье принимают полностью и он находит там защиту, то никакая Мария Ивановна, что бы она ни говорила, не навредит. Разве только на некоторое время испортит настроение. Об этом есть исследования наших и зарубежных психологов. И все же какая бы ни была хорошая семья, максимально защитить ребенка она не может: взрослые много работают, не обо всем знают. Даже если ребенок вполне искренен, он не всегда может описать свою ситуацию.

Есть немало учителей, которые настолько неправильно ведут себя по отношению к детям, что их деяния должны описываться на языке уголовного процесса. Родители просто обязаны забрать ребенка из такой школы. Идею о единстве требований семьи и школы не надо воспринимать буквально. Важнее понимать: только родители могут защитить своего ребенка от произвола и невежества.

Когда-то давно, будучи во Франции, я увидела такую сцену в школе. К директору пришла мама ребенка, у которого неважно шли дела, и начала говорить: «Мы с ним поработаем, заставим заниматься». Директор воскликнул: «Не надо! Все учебные вопросы мы сами решим, а вы – мама! Вы должны держать ребенка вот так». – И он скрестил на груди руки. Я запомнила это на всю жизнь.

<!--dle_leech_begin-->[url=https://tovievich.ru/engine/go.php?url=aHR0cDovL3BzLjFzZXB0ZW1iZXIucnUvYXJ0aWNsZS5waHA%2FSUQ9MjAwNTAzODA0]Первое сентября. 2005. № 38[/url]<!--dle_leech_end-->

---

На развитие сайта
​