Психолог, создатель Школы антропологии будущего Александр Асмолов о том, как этот вид антропологии должен помочь российской школе в настоящем.

Антропология — совокупность дисциплин, изучающих человека, его физическую и психическую организацию, социальную деятельность и культуру («Большая российская энциклопедия»).

Школа антропологии будущего — центр интеграции наук о человеке, конструирующих образы будущего в эволюционирующих системах (Институт общественных наук РАНХиГС).

- В массовом сознании антропология находится где-то недалеко от археологии: что-то ретроспективное, в лучшем случае способное объяснить логику уже произошедшего. Вы вводите понятие антропологии будущего, разрывающее этот шаблон. Зачем?

Это как раз помогает нужным образом сместить фокус массового восприятия.

Нам всем, надеюсь, нужно будущее, высшими ценностями которого являются человек и человечность.

Поэтому антропология. Чтобы совместно построить его, нужна коммуникация на уровне смыслов: «Сочтемся смыслами, ведь мы свои же люди». Без осмысленной коммуникации не получится общественный договор, который необходим для адекватного целеполагания в любой сфере жизни. Например, государственный образовательный стандарт я вижу непременно как общественный договор, а не прокрустово ложе, убивающее любую вариативность и разнообразие. К сожалению, именно такой стандарт в прошлом году попытались принять некоторые администраторы от образования, не понимая, что тем самым они пытаются ввести крепостное право на детское сознание.

Любое антропологическое действие, ориентированное на человека и общество, как и любое осмысленное социальное действие, предполагает те или иные образы желаемого будущего, но только в очень четкой фокусировке: что они дают для реализации определенных смыслов и ценностей, как снижают антропологические риски.

Сначала ценности и смыслы и только потом технологии и инструменты для их реализации.

Именно сначала фокусировка «а ради чего, зачем», потом ответ на технологический, инструментальный вопрос «как».

Это абсолютно необходимо, потому что мы находимся в состоянии даже не когнитивного, по Леону Фестингеру, а ценностного диссонанса. Коротко его можно выразить так: как работать с будущим в системе, которая находится в конфликте с любыми инновациями.

Как работать в системе мобилизационного типа развития с ростками инновационного типа развития. Эта система нацелена на постоянное воспроизведение кризиса как оправдание своего существования, потому что логика мобилизации автоматически выдвигает на первый план ценности безопасности, вертикали, управляемости, предсказуемости, обезличенности.

Не разобравшись с этим диссонансом, мы не сможем ни преодолеть «эффект колеи», который прекрасно описывает Александр Аузан, ни в целом выбраться из-под власти догматических установок периода, который называют технозоем. В технозое символом веры является технология, а не человек.

Выбраться непросто. В силу действия хорошо описанного принципа гетерохронности, или неравномерности развития, технология как средство всегда опережает антропологию. Это прекрасно показал гениальный Станислав Лем в своей «Сумме технологии», предприняв попытку, как он сам говорил, «исследовать шипы еще несуществующих роз».

- Что это означает в контексте тех же образовательных стандартов — ФГОС?

Их разработкой занимались, решая какие угодно, только не ценностные задачи. Не понимая, для чего они здесь и сейчас, в какой ситуации им предстоит работать. А мы находимся в ситуации шока, описанного социальными психологами и антропологами cultural shock, или, по Элвину Тоффлеру, future shock. В частности, нарастает межпоколенческий разрыв. Сегодняшнее поколение говорит: «Нас никому не сбить с пути, нам по фигу, куда идти». Такой нигилизм в стиле футуристов и Маяковского — иносказательная формула: я отрицаю сделанное до меня, чтобы найти свой путь.

При этом взрослые всеми силами стараются тиражировать именно такую модель образования, в которой дети должны узнать то, что знали сами взрослые. Парадокс мотивации: дети, наше будущее, непременно должны знать наше прошлое. Просто на новом технологическом уровне.

- Вы говорите на языке ценностей, включая вариативность в образовании. Чиновники, среди которых в силу разных причин много «людей технозоя», говорят совсем на другом языке. А школа у нас в стране преимущественно государственная. Каким образом в такой ситуации можно прийти к искомому «общественному договору»?

Постепенно, оперируя смыслами. У Альфреда Бине, которого в основном знают как создателя теста IQ, я откопал очень краткое, но замечательное определение смысла: смысл — это эскиз будущих действий.

Все, что я делаю с 1988 года, так или иначе связано с разработкой антропологических — под маской психологических — программ поддержки индивидуальности. Чтобы договориться об этом с управленческой вертикалью мобилизационной системы, нужно было предложить понятные ей смыслы. А передать эти «будущие действия» помогает схватывающий их, пользуясь термином математика Василия Налимова, «мягкий язык».

До декабря 1991 года нигде в лексиконе управленческой реальности не было конструкта вариативности. Когда я написал статью «Рубенс против Дюрера» с подзаголовком «Перышкин против Кикоина» — это авторы разных школьных учебников физики,— то показал возможность неальтернативных гибридных путей развития, на которых госсистема не губит любое спонтанное, а любая спонтанная система видит в госсистеме не только антипод. Китайцам же как-то удается идти гибридным путем, сочетая маоистскую авторитарность с капиталистической моделью, используя возможности и того и другого.

Постепенно наша система образования заговорила на языке вариативных программ, вариативность попала в закон «Об образовании». И уже мало кому приходится объяснять, что я взял этот конструкт из работы замечательного антрополога Валерия Алексеева «Человек: эволюция и таксономия», посвященной принципам вариативного отбора.

В отличие от дарвиновского отбора вариативный работает на поддержку разнообразия, не отсекая слабых, не теряя при этом общего диапазона возможностей.

Моя основная задача — повышать чувствительность к разнообразию. Если я управленческой системе, говоря языком Джорджа Келли, автора теории личностных конструктов, даю большую когнитивную сложность — пока я не надеюсь здесь на сложность ценностную,— то уже это позволяет говорить с ней на одном языке.

А еще госсистема неплохо воспринимает язык рисков. Всем более или менее понятно, что нужно учитывать антропологические риски, и тогда школьного психолога нужно превратить из пожарного, который пытается потушить уже разгоревшийся конфликт, в службу поддержки разнообразия и антропологического проектирования, такой переход от антропологических рисков к антропологическому конструированию реальности.

Она же будет иметь практический смысл как институт страхования от таких конфликтов.

Социализация со стороны государства — это система страхования антропологических рисков развития детей. В каком-то смысле я страховщик.

Страхование основано на прогнозе. При этом нужно дифференцировать три типа прогнозов. Линейный — детерминистский, опора на жесткий предыдущий опыт. Вероятностный — экстраполяция прошлого, язык трендов. И интенциональный прогноз — это разработка социального воображения, поиск и конструирование невозможного.

Выталкивание в зону, где унижаемая логическим мышлением метафора вновь садится на трон и начинает помогать видеть те или иные вещи.

И все три типа прогнозирования пересекаются в эволюционном контексте.

Антропология будущего — это система, опирающаяся на эволюционную оптику страхования антропологических рисков, и тем самым могучая система рефлексии того, куда мы идем. Она необходима для адекватного целеполагания прежде всего в сфере образования.

Если предположить прямую, где слева находится наиболее распространенная жесткая предметная система образования с фронтальной передачей знаний, а справа — светлое ценностно-смысловое будущее, где находится место компетентностного подхода, о котором сейчас мы слышим больше всего?

Компетенции — это знание в действии. Универсальные или сквозные компетенции — эффективные инструменты решения личностных и познавательных задач. Но они, как и навыки, остаются только инструментами для достижения какой-то цели. По этому поводу великий физиолог Николай Бернштейн сказал: «Задача рождает орган».

Вместе с тем компетентностный подход сейчас абсолютно необходим для «приземления» и объяснения мотивационно-ценностных моделей, без него они остались бы слишком эфемерными. Я вовсе не луддит, убивающий технозой, я антрополог, использующий его инструментально. Поэтому моя формула: «Нам нужны технологии под смыслы».

- Чтобы быть уверенным в том, что процесс изменений, в частности в образовании, движется в правильном направлении, обществу нужны обратная связь и система измерений. Но эта задача толком не решена даже для оценки универсальных компетенций. Чем тогда мерить ценности?

Многие полагают, что наука есть там, где есть измерение. Это мощная установка любого нормального позитивистского мышления. Когда у человека нет осязаемого знака, куда он идет и правильно ли он идет, он проигрывает.

При этом нужно учитывать, что любое измерение носит конструирующий характер. Даже статистика как производная от теории вероятности на самом деле задает свою картину мира. Нам, безусловно, нужно то, что иногда называется индикативным управлением. Но есть риск стать рабами наукометрии. Сейчас это особенно видно на примере показателей научно-публикационной активности, после введения которых сильно пострадали гуманитарные науки.

Моя задача сейчас — разработка того, что я назвал предикативной диагностикой. Системы предикторов, работающей с достаточно сложными моделями. Язык факторного анализа, кластерного анализа ухватывает многое, но не все. Благодаря концепции размытых множеств Лотфи Заде, той диагностике «ищущего разума», которой занимается мой замечательный коллега Александр Поддъяков, в какой-то момент мы перейдем к совершенно другим моделям измерения, новой квалиметрии, которая, что принципиально важно, будет иметь понятные позитивистскому уму количественные индикаторы.

Наличие такой диагностики облегчит переход от адаптивной, опирающейся на диктатуру прошлого опыта модели эволюции к моделям эволюции, где ключевыми являются так называемая универсальная избыточность и преадаптация. Например, в нашем геноме около 75% мусорной ДНК, никак не связанной с текущим развитием. Но именно она обеспечивает ориентацию на будущее.



В контексте подготовки общества, которая происходит прежде всего в школе, к такому переходу можно сказать, что нам нужно готовить мультипотенциалов, а не концентрироваться на узкоколейках профориентации, опирающихся только на специальные способности ребенка.

Чтобы школа оказалась в состоянии хотя бы подумать в эту сторону, ее нужно освободить от балласта — бессмысленной рутины и многого другого. Международный опыт показывает, что одним из механизмов такой разгрузки является использование больших идей. Насколько такое структурирование образования кажется вам полезным?

Когда канадцы и финны предлагают сделать из дискретных картинок мира гештальты через большие идеи, они предлагают в хорошем смысле зону ближайшего развития для образования. Не отбрасывая старое, они просто делают перефокусировку подачи контента через идеологию больших идей. Причем они носят междисциплинарный характер: когда вы одно и то же понятие вводите в истории, физике и литературе, тем самым вы все равно используете это понятие. Это созвучно когда-то предложенной мной концепции УУД — универсальных учебных действий. Она, идущая от работ Давыдова и других, на самом деле говорит, что есть набор универсальных действий, которые и обеспечивают усвоение этих больших идей. Это то, куда надо двигаться. Эта линия для педагогической антропологии кажется мне невероятно важной.

- Можно ли поступить в Школу антропологии будущего?

Сегодня наша Школа — это площадка для advanced studies. И в этом смысле она является набором различных программ исследовательского и образовательного характера. Но я хочу, чтобы в этой школе собирались те, кто разрабатывает проблематику антропологических рисков и антропологического конструирования. Она предельно трансдисциплинарна: за один стол я пытаюсь усадить историков, социологов и тех, кто занимается особенностями эволюции сверчков. В ней также будет выходить серия книг под названием «Код непредсказуемости».

Для меня антропология будущего, за которой стоит эволюционная футурология,— это выстраданная всей жизнью «большая идея».

Беседовал Андрей Галиев

Ъ

---

На развитие сайта
​