Доклад на Международной научно-практической конференции «Интеллектуальный прорыв в будущее в свете председательства Казахстана в ОБСЕ: достижения и взгляд в будущее» (Казахский национальный университет им. Аль-Фараби, 1 октября 2010 г.)



Позволю себе начать с воспоминания, которое имеет прямое отношение к Казахстану.

Летом 2006 года я был приглашен для чтения лекций на педагогический факультет Евразийского национального университета им. Л.Н. Гумилева в Астане. Во время одной из лекций мне задали неожиданный вопрос: почему среди русских и казахов столько талантливых людей? Я ответил примерно следующим образом. Несомненно, талантливых людей достаточно много среди представителей всех мировых наций. А заданный вопрос я бы сформулировал несколько иначе: в чем заключено то общее у казахов и русских, что питает их творческий потенциал? Если ставить вопрос так, то ответ, в принципе, лежит на поверхности. Первоистоки креативности наших народов следует искать в специфике природно-культурного пространства, которое они осваивали и формировали веками. Пространства, устремленного в беспредельную даль и способного вписаться в границы лишь совершенно особого образа мира, который можно назвать евразийским (хотя в последнее время этот термин стали превращать в разменный или примысливать к нему некую «идеологию»). Как отмечает Г.Д. Гачев, сюжеты Дали, Дороги и Странничества в сквозном виде присутствуют как в русском, так и в казахском «Космо-Психо-Логосах» (хотя и по-разному преломляются в каждом из них) [1]. И это совсем неслучайно.

…То самое пространство, которое вдохновляло замечательных поэтов и мыслителей. Именно о нем писал в своей книге «Древняя Русь и Великая Степь» Лев Николаевич Гумилев [2]. Безбрежное пространство, которое не охватишь непосредственным взором. Взору открывается лишь одна граница – линия горизонта, но и она постоянно отодвигается вдаль, а то, что за ней – приходится уже воображать. Не в смысле – представлять, «чтобы там такое могло быть?». Размышляя о путях национального воспитания, русский мыслитель И.А.Ильин писал: «Русский ребенок должен увидеть воображением пространственный простор своей страны... Он должен почувствовать, что русская национальная территория уже освоена и еще недостаточно освоена русским народом. Национальная территория не есть пустое пространство «от столба до столба», но исторически данное и взятое духовное пастбище народа, его творческое задание, жилище его грядущих поколений» [3]. Так и для казахов степь – alter ego и воплощенная метафора народного духа, историческая перспектива (а не просто физическая протяженность), в которой он самоутверждается, самораскрывается, самоидентифицируется и познает самое себя.

Степное пространство не знает пустот, разделенных «столбами». Его заполняет голос, который одновременно выполняет в нем и функцию мерки. Бiр шакырым жер, говорят казахи, что буквально означает расстояние на земле (жер) в один (бiр) голос (шакырым) . Но голос – не просто мерка, а зов, обращение к значимому ближнему в расчете на отзыв – заинтересованный и выразительный. На встречное адресное обращение к тебе, для кого-то тоже очень важному и значимому. И только поэтому голос становится меркой, знаком согласия, как минимум, двоих. Великую степь объединяли голоса. В том числе – голоса акынов. «Могучим голосом надо обладать, чтобы поведать своему народу о далях, видных с поднебесной высоты. И, наконец, редкостной смелостью обладать надо, чтобы возвысить этот голос...», - сказал об Абае Леонид Леонов.

В степи и на равнине принято говорить громко – чтобы слышали, и певуче – чтобы слушали. По громким и певучим голосам вы сразу узнаете степных и равнинных жителей…

В череде взаимных обращений, «зовов-отзывов» (не только вербальных), выражающих жизненную необходимость людей друг в друге и усиливаемых поэтическими, музыкальными и иными голосами подвижников культуры, и рождается человеческая общность (в этом – смысл концепции обращений, которую создал замечательный философ Ф.Т. Михайлов, кстати, казахстанец, по происхождению, уроженец Чимкента). Дух общности степняков-кочевников очеловечивает немой универсум степи, вбирая в себя его целиком и полностью.

Это так не похоже на хутор, в замкнутом мирке которого люди рождаются, живут и умирают от поколения к поколению. Для сравнения: уклад жизни средневекового европейца во многом напоминал архаический - мир заканчивался прилегающим к деревне лесом, а дальше простирались уже другие, недосягаемые миры (см., например, работы классика российской медиевистики А.Я. Гуревича [4]). Эти миры были населены «чужими», которые отталкивали, пугали. Против этого (хотя не только) Запад веками вырабатывал культуру толерантности, в какой-то мере – защитную. А для русских и казахов проникать в «иные миры», осваивать и ассимилировать их, входить в контакты с их представителями не составляло особой проблемы. Кстати, именно по этой причине любая форма национализма в корне претит как русской, так и казахской национальной идентичности. Возникнуть он может (и, увы, возникает) как чужеродное привнесение, за которое платят утратой национальной идентичности. Националистов, откуда бы они не происходили, эта утрата, впрочем, заботит меньше всего…

Если вы оказались в степи, то в любой ее точке почувствуете себя в центре мира. Тут везде – «пуп Земли», тут нет периферии. Центр – там, где вы и ваша общность с ее историей и культурой. Центр – там, где вы поставили юрту. А вы ее можете поставить в любом или почти в любом месте. (Юрта – сама себе модель мироустройства. Как и чум, как и яранга, как и… русский дом эпохи Домостроя.). Или же ее поставит там ваш сосед, с которым вас разделяет расстояние в один голос (бiр шакырым), и этот голос «увяжет» два центра мира – ваш и его – в один. А все голоса, все разноголосье степи объединяет все ее юрты и их жителей в один Центр. «Периферия» - это исторический артефакт применения мер. Как говорил один философ (и на эту тему уже сложены анекдоты): «Женева – это далеко… Откуда далеко?»

Словом, почти как в некогда популярной песне американца Марвина Гэя: «Wherever i lay my hat that's my home» - «Где я бросил шляпу, там и мой дом» (в основе этой фразы, если не ошибаюсь, - шотландская поговорка). Здесь не должно смущать, что герой Гэя выражает кредо типичного «перекати-поле» (степное, кстати, растение). Странники, кочевники, скитальцы способны носить «центр мира» на себе – как улитка или черепаха свой панцирь. Как шляпу, которую можно бросить везде. Носить и переносить в разные места, «перецентрируя» (unzentrerlung – в терминологии немецких гештальт-психологов) сам мир в границах его образа. Сам этот образ – не субъективно-психическая конструкция. Образ мира – это образ нашей жизни в мире. Это – обжитая степь или равнина, юрты или домики, это – «объединяющие» голоса их хозяев. Голоса-пути людей друг к другу. И просто пути странников, а значит – и звездное небо, по которому они их прокладывают и сверяют. Все это – образ мира… Главное, чтобы путь, странствие было наполнено смыслом. А оно наполнено смыслом всегда. Ибо в странствии образ мира собирается в целое, в осмысленное целое, которое можно «уместить» в юрте или даже в шляпе. Об этом, по сути, говорит дона Хуан в изложении Карлоса Кастанеды, если читать его вдумчиво. Ну, а один из самых ярких «собирателей мира» - наверное, акын. В его песне пересекаются «пути» всех остальных людей, в ней они «встречаются» друг с другом. В ней звучит то общезначимое, что способно сблизить, сроднить людей, разделенных сотнями и тысячами степных верст и даже не подозревающих о существовании друг друга.

Само степное пространство, таким образом, выдает человеку «аванс» Демиурга или, вселяет в человека чувство сомасштабности, конгениальности, даже родственности всеобщей миропорождающей силе. Вы скажете: подобное чувство – атрибут всякого архаико-мифологического сознания, мышления. Однако я согласен с Л. Леви-Брюлем и В.С. Библером: эта ментальная, интеллектуальная формация живет и внутри современного человека. Пусть не в виде пласта (наша духовная и душевная организация – не слоеный пирог), а в преобразованной опытом рационального мышления форме. Но эта преобразованная форма и есть во многом то, что мы называем воображением. А воображение – как минимум, психологическая основа креативности (по Л.С. Выготскому)… В этом смысле близка степи тундра. Там тоже «всё в центре». И потому – в «фокусе креативности». Среди северных народов - мы специально изучали этот вопрос [5] - нет людей, которые не демонстрировали бы сызмальства творческие способности в сфере прикладного искусства.

Никогда не быть на периферии, - по-моему, так можно выразить одну из существенных составляющих конструкта, который мы называем евразийской идеей. Евразийское пространство - одна из первых в истории моделей глобального мира (к сожалению, термин «глобальный», как и «евразийский», ныне нередко используют для изготовления ходульных политических штампов).

Можно ли говорить о специфике, самобытности, своеобразии глобального мира и его образа? Ведь все это предполагает проведение некоей границы, отделяющей специфическое от неспецифического? А «глобальное» в традиционном понимании такое ограничение не приемлет. Однако возможно и другое понимание «глобального».

Проведем параллель с двумя видами бесконечности, которые выделил философ-диалектик Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Одну из них он назвал дурной, другую - истинной бесконечностью. Первую Гегель как «бесконечное рассудка», а вторую - как «бесконечное разума» [6]. Другими словами, за этими понятиями стоят разные способы мышления о бесконечности, как они сложились в современной Гегелю (да и нам) европейской культуре: философии, специальных науках, искусстве.

«Дурная бесконечность» в значительной степени соответствует обыденному представлению о бесконечном, равно как и о «глобальном». Представим себе, что мы охватываем руками определенное количество воздуха. Затем расставляем их и пытаемся охватить еще больше. Можно вообразить, что наши руки бесконечно длинны и, соответственно, способны охватить в пределе бесконечное количество воздуха. Прибавит ли нам это знания о воздухе по сравнению с первой попыткой? Ведь тут нет даже роста познания «вширь», какой бы безграничной она ни была бы. Каждый раз «отрицая конечное» в наших «воздушных объятиях», мы лишь умножаем свое поверхностное представление об однородном объекте. И само это умножение тяготеет к дурной бесконечности. По этому поводу Гегель замечает: «Имеется некое абстрактное выхождение, которое остается неполным, так как не выходят за само это выхождение. Имеется бесконечное; за бесконечное, правда, выходят, ибо полагают некоторую новую границу, но тем самым, как раз наоборот, лишь возвращаются к конечному» [7].

По Гегелю, образ дурной бесконечности является прямая линия. Она бесконечна лишь там, где никогда нет в наличном бытии – на своих границах. Иное дело круг – он всецело бесконечен именно в своем наличном бытии, будучи замкнутым на себя, «не имея ни начального пункта, ни какого-либо конца» [8]. С точки зрения Гегеля, круг в отличие от прямой – образ истинной бесконечности. С опорой на Платона добавим: еще более точный и полный образ – шар. И не просто образ, а реальное завершенное воплощение, явление настоящей бесконечности.

Дурную бесконечность охватить невозможно. Ее можно лишь изобразить как некую всеохватность распятыми до хрустящего залома за спину руками. Истинная бесконечность – это, напротив, то, что без всякого залома или надлома умещается в руках и сообщает им своей формой ощущение особой «гармонии» (как и образ мира – в юрте). И только в этом виде становится открытым для понимания и доступным для разумения.

Подлинная бесконечность – «нетрудное бремя» А. Ахматовой:
Я помню все в одно и то же время
Вселенную перед собой как бремя
Нетрудное в протянутой руке,
Как свет на дальнем маяке,
Несу, а в недрах тайно зреет семя
Грядущего...

Из неразличения того и другого вырастает старый предрассудок о возможности схватывания бесконечности лишь в умозрении. На этой путанице построены, например, рассуждения Г. Рейхенбаха о бесконечности евклидова пространства. Мы, полагает он, можем теоретически допустить существование этого пространства как целого (равно как и то, что оно - трехмерно). Но вот наглядно такое целое себе представить нельзя, нельзя его охватить одним взглядом, как сферу или земной шар [9]. В своем анализе Рейхенбах благополучно обошелся без Гегеля, упомянув его лишь раз – дежурно и совсем по другому поводу [10]. И в итоге столь же благополучно «завяз» в специальных физических и геометрических представлениях о пространстве, которые не позволяют объяснить такой его атрибут, как бесконечность. А внутри этих представлений счел возможным сопоставить несопоставимое. Теоретическую абстракцию бесконечного пространства в форме понятия евклидова пространства и реальное претворение его бесконечности в образе сферы.

Приведу еще одну формулировку Гегеля, где противопоставление дурной и истинной бесконечности не нуждается в дополнительных комментариях:


Как ни странно, здесь прослеживается некоторая аналогия с западной (американской, по происхождению) моделью глобализации. Когда я протягиваю «всемирную паутину» в очередной медвежий угол или открываю «Макдональдс» в очередном уездном городке, мир, несомненно, меняется. Как минимум – в этом угле и в этом городке. Хотя – и в целом тоже, потому что еще вчера помыслить такое было невозможно. Мир меняется, но меняюсь ли при этом я? Ведь для меня все это уже – «очередное». С какой стати мое мировоззрение и самосознание должен менять факт открытия еще одного «Макдональдса»? И открыв сотню «Макдональдсов», я могу ограничиться лишь «новыми сведениями того же рода», которые не заставят меня внести существенные коррективы в сложившееся у меня понимание мира и самого себя. А это уже таит в себе риски, порой серьезные. Такая вот дурная бесконечность «Макдональдсов»… Дурная глобализация, вызывающая протест в мире. Протест этот, правда, чаще не отрефлектирован политически (как сказал бы А.М. Пятигорский) и, тем более, не осмыслен мировоззренчески самими протестующими и потому, как правило, выливается в «иррациональный антиамериканизм» (по выражению Пола Холландера) [12].

Вот тут и проступает различие между двумя моделями глобального мира – западной, условно назовем ее «еврамериканской» и евразийской. Глобализация в западном варианте осуществляется ценой экспансии – военной, хозяйственно-экономической, технической, технологической, информационной и т.п. Так повелось, как минимум, со времен средиземноморской цивилизации. Глобализация «по-евразийски» протекает прежде всего в форме глубоких духовных трансформаций людей в процессе миропостижения, и именно поэтому ее результаты с таким трудом подлежат измерению в конкретных экономических величинах. Конечно, те же транснациональные корпорации (ТНК) не только насаждают «западные экономические модели», не только находят и эксплуатируют дешевый рынок труда в «развивающихся странах», но и воспроизводят там новейшие технологии, которые заставляют людей по-новому смотреть на мир и, главное, на самих себя. Но эти изменения, – ценность которых давно признана западной культурой и является ее идентфикатором, – все же носят производный характер: они создают лишь условия для дальнейших витков экономической экспансии – вширь.

Отсюда – две стратегии развития образования, если рассматривать его как канал интеграции растущих и уже зрелых людей в глобальный мир. Стратегии – принципиально разные, хотя фатального антагонизма между ними нет.

Ни расширение компетенции (известной еще в СССР под названием «ЗУНы» - знания, умения и навыки), ни даже развитие инновационного мышления не могут быть признаны стратегическими ориентирами образования в глобальном мире. Глобальный - «беспериферийный» - мир предполагает глобальный человеческий масштаб, имя которому – Личность. Как отметил в своем выступлении в Евразийском национальном университете Президент РК Нурсултан Назарбаев, в казахстанском образовании «происходит переход от концепции функциональной подготовки к концепции развития личности». И это можно только приветствовать. Вопрос в том, что понимать под «развитием личности» и как облечь это понимание в фактуру практических действий?

Еще 1930-х гг. выдающийся британский историк А. Тойнби писал, что общество перестало сознавать себя замкнутым универсумом и идентифицирует себя с частью более широкого универсума [13]. Именно образование через создание условий развития личности, личностного роста, или просто развивающее образование, призвано задать образ «широкого» универсума и способствовать его трансляции от поколения к поколению.

Представляется, что в Казахстане уже многое делается для этого. Моя оценка вытекает не из сторонних наблюдений, а из конкретного опыта моего сотрудничества в качестве эксперта с Национальным научно-практическим, образовательным и оздоровительным центром «Бобек» (Алматы), контактов с Управлением дошкольного образования МОН РК, чтения лекций в Евразийском национальном университете им. Л.Н. Гумилева.

В частности, Центр «Бобек» уже на протяжении нескольких лет апробирует и внедряет уникальную инновационную образовательную программу «Самопознание», автором и руководителем которой является Сара Алпысовна Назарбаева. Одна из ключевых идей этой программы состоит в следующем: собственный личностный мир ребенка, представленный в многообразных связях с историей и культурой (а она не отторжима, как минимум, от родной природы), другими людьми, которые выступают носителями образов культурно-исторического целого, служит для развивающегося человека живой моделью мироустройства в целом, ориентиром для его освоения и постижения.

В ходе экспертизы программы мне вспомнились слова Пьера Тейяра де Шардена: «Истинная физика та, которая когда-либо сумеет включить всестороннего человека в цельное представление о мире» [14]. Вполне возможно, что такая «физика» впервые возникнет не в академических кабинетах и лабораториях, а в дошкольных группах и школьных классах, благодаря тому, что дети с подачи взрослых, смогут взглянуть на мир человеческими глазами и тем самым увидеть себя не на его периферии, а в центре. Пусть, занимая свою «позицию в центре мира», человек (как одно из возможных воплощений разумного начала во Вселенной) остается, мягко говоря, весьма несовершенным. Но только нахождение в этой позиции позволит обрести необходимые совершенство, а главное - ту меру специфически человеческой ответственности, которая характеризует сознание «непериферийности».

Национальная идея, впитавшая в себя это сознание, исторична не только в плане следования традиции, но и в плане движения в самой широкой культурной перспективе.

____________________________

1. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Центральная Азия: Казахстан, Киргизия. Космос Ислама (интеллектуальные путешествия). М., 2002. С. 124.

2. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1992.

3. Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 240.

4. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. 2-е изд. М., 1984.

5. Кудрявцев В.Т., Решетникова Р.Г. Ребенок и декоративно-прикладное искусство обских угров. М., 2003.

6. Гегель. Наука логики. М., 1970. Т. 1. С. 201.

7. Там же. С 207.

8. Там же. С. 215.

9. Рейхенбах Г. Философия пространства и времени. М., 1985. С. 65.

10. Там же. С. 239.

11. Гегель. Наука логики.С. 308-309.

12. Холландер П. Антиамериканизм рациональный и иррациональный. М., 2000.

13. Тойнби А. Постижение истории. М., 1991. С. 20.

14. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. 2-е изд. М. 1987. С. 40.

---

На развитие сайта
​