К концу периода новорожденности у ребенка неупорядоченная двигательная активность практически исчезает. Происходит своеобразное «преодоление энтропии». В поведении (не только в движениях, но и в зрительных фиксациях, слуховых сосредоточениях и т.д.) нарастает избирательность, хотя его еще нельзя назвать целенаправленным и произвольным. Движения и иные акты ребенка все более строятся с расчетом на свойства вещей и отношений между ними - как они заданы в человеческом мире, а не просто даны физически. Точнее - их физическая «данность» предстает ребенку в системе координат культуры. Его руки ощущают не просто «абстрактную» твердость вещи, а твердость материала, из которого сделана погремушка. Его глаз улавливает не неоформленный поток света, а свет лампы, который включает мама, подходя к кроватке. Быть может, ему еще трудно дифференцировать свет, лампу и маму, но сенсорный эффект привносит именно человеческое действие (действие другого человека). Из «хаоса» постепенно вырастает «порядок». Человеческий порядок.

Однако, почему бы не ускорить процесс «подавления хаоса»? Обычай пеленать детей диктуют не только гигиенические соображения, но и стихийное стремление взрослых преодолеть моторную «неприкаянность» ребенка. Но мудрые взрослые знают: при этом важно не перепеленать. …Проведем мысленный эксперимент. С первых недель жизни туго затянем на ребенке пеленки, привяжем к его пальчикам и ладошкам погремушки, звуки, наполняющие детскую, ограничим членораздельной речью взрослых (не дай бог, чтобы туда проникли какие-то «беспредметные» шумы)… А перепеленовывая малыша, будем пресекать любую попытку «лишних движений» с его стороны. То есть попытаемся на картезианский лад заставить его действовать по «программе» - пусть не по биологической, а по социальной. Даже если бы такой эксперимент был реально возможен, к чему бы он привел? К тому, что Д.Б. Эльконин назвал «ранним замыканием функциональных систем». И как следствие – к критической блокаде развития. Еще до его начала. (Впрочем, не делаем ли мы в более мягкой форме то же самое, форсированно обучая маленького ребенка математике, языку, даже искусству, тогда, когда ему нужны абсолютно «бескорыстные» занятия: игра, прослушивание сказок, обычное общение со взрослым и другими детишками, да мало ли что еще?)

Инстинкт наделяет животное жизненной силой. Новорожденный ребенок беспомощен не по причине отсутствия у него инстинктов. Наоборот, его беспомощность наиболее остро обнаруживает себя в пучине инстинктивного «хаоса», объективно сталкивая ребенка с неосознанной пока еще им необходимостью – поначалу в целях элементарного выживания! - освоить «порядок» жизни в мире людей. И взрослые «забрасывают» в эту пучину «спасительные соломинки» - те же погремушки и иные созданные ими вещи. Вот только за эти «соломинки» нужно не «цепляться», а «хвататься».

А чтобы научиться этому, нужно научиться общаться со взрослым. Нужно, чтобы монотонный, невыразительный, безадресный крик новорожденного перерос в интонированный, экспрессивный, адресованный плач младенца. Адресованный - прежде всего маме. Она, конечно, откликнется и на обычный крик, придет и разрешит проблемы ребенка.

Иоганн Готлиб Фихте как-то заметил: зачем искать неуловимую метафизическую грань, которая отделяет животное от человека? Всмотритесь пристальнее в глаза того и другого. «Глаза животного – ждут, глаза человека – воображают». (Я бы позволил себе добавить: глаза человека иногда еще и «жрут», ну ладно, мягче - пожирают, ибо в воображении он уже вкушает сладость будущего обладания.)

О том же, но по-другому, сказано и у Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (передаю своими словами, но с сохранным смыслом). Животное ранено или попало в охотничью яму: оно стонет. Стон животного - это стон бессилия перед лицом безысходности. Импульсы немой боли, содрогающей все тело, заодно - и глосовые связки. Сугубо страдательная реакция. Напротив, плач младенца – это акция, выразительное обращение к силам взрослого, который должен придти на помощь и изменить обстоятельства: накормить, вытереть, сменить пеленки, убаюкать. Младенцу надоело лежать в кроватке? Его берут на руки и носят по квартире. Он покрывает немыслимые для себя расстояния в этих всемогущих руках! Эти руки достают и вкладывают в его ручонки такое, о чем он даже не мог помечтать. О чем даже не мог попросить, потому что даже не подозревал о его существовании. Ну, например, - фотографию дедушки с того дальнего шкафа ...Младенческий плач, утверждает Гегель, это - первый «манифест» зависимости внешнего мира от нужд беспомощного человеческого существа, которое еще не успело встать на ноги и привлекает для удовлетворения этих нужд чужие сильные руки.

Отсюда и «определение человека»: это - существо, способное чужими руками взять под контроль и изменить то, что своими - не в состоянии... В тенденции - весь мир. Почему же это так и остается тенденцией? Все очень просто. В какой-то момент человек (ребенок в процессе своего развития, людская общность в процессе истории) уже не может «управлять» миром посредством призывов о помощи извне. Для этого ему приходится подключать свои руки и свою голову. Которым мир подчиняется значительно менее услужливо, чем взрослый подчиняется призывному плачу младенца...

Но лишь открыв тот замечательный факт, что при помощи плача и иных форм экспрессии мамой и ее поведением можно особым образом управлять, ребенок сделает первый шаг и к управлению собственным поведением. Это-то и не позволит ему впасть в бессилие перед лицом любого хаоса.


Заказать статью на сайте журнала "Современное дошкольное образование: теория и практика"

---

На развитие сайта
​