155 лет назад, 1 февраля 1857 г. известный вятский род Бехтеревых, корни которого тянутся в XYII век, пополнился своим самым знаменитым продолжателем. Владимир Михайлович Бехтерев, выдающийся психоневролог, психиатр, психолог, организатор российской науки еще при жизни стал легендой – «культурным героем», которому удавалось, казалось бы, невозможное. Один штрих: в 1885 г. 28-летний профессор Бехтерев открыл в Казани первую в России психологическую лабораторию – всего через 6 лет после того, как Вильгельм Вундт основал в Лейпциге первую в мире. В признанных европейских научных центрах ничего подобного не было… Легендарная жизнь и породившая легенду смерть.

В своей заметке «СС (Синдром Саакашвили)» я писал о том, что постановка психиатрического диагноза по телевизору или по Интернету – ненамного корректнее, чем по фотографии или «на кофейной гуще». Тут нужно быть предельно осторожным. Поэтому и речь в заметке шла лишь об отдельных патологических акцентах, чертах, которые вкупе и составляют гипотетический «СС». Спустя некоторое время читаю в Сети: профессиональный, глубоко уважаемый, ведущий российский психиатр, вдруг ставит грузинскому президенту диагноз «паранойя». Тогда мне это и напомнило другую – куда более известную историю.

Началась она очень давно, но стала широким достоянием лишь около четверти века назад. В 1988 г. в «Литературной газете» появилась статья Олега Мороза – имеющего добрую журналистскую репутацию. Он первым и обескуражил массового читателя известием: Сталин был параноиком! А диагноз этот поставил никто иной, как академик В.М.Бехтерев. За что Сталин, вернее, его приспешники отравили Бехтерева бутербродами в театральном буфете.

Кстати, в конце 1970-х гг. факт отравления Бехтерева решительно отвергал его официальный биограф Игорь Губерман – тот самый, автор любимых многими (и мной) «гариков». Он, правда, упоминал не бутерброды в театре, а консервы дома. Однако позднее – со ссылкой на пересмотр взглядов в духе перестройки и гласности – Губерман стал активным поборником первой части интересующей нас версии - о диагностированной паранойе вождя. Относительно второй части – об отравлении Бехтерева – он высказался неопределенно: может быть, не знаю. Я далек от того, что упрекать Игоря Мироновича в неискренности. Но и без усилий Губермана версия о двух частях все равно бы стала бродячей: великолепное сочетание политконъюнктурщины и бульварности. В итоге большинство начитанных граждан нашей страны знают о взаимоотношениях Бехтерева и Сталина только то, что один назвал другого психопатом, а другой сжил его за это со света.

Правда, нередко (со временем все чаще) версия о диагнозе и отравлении оспаривалась достаточно авторитетными людьми. Вопреки этому журналисты пытались найти ее подтверждение у внучки ученого – нейрофизиолога академика Натальи Бехтеревой. Она не оправдала их надежд, сказав, что не может подтвердить или опровергнуть факт постановки диагноза Сталину ее дедом. Но не исключила возможности отравления – второй женой, племянницей Генриха Ягоды (тогда еще не главы НКВД, а всего лишь 2-го зама председателя ОГПУ), который и инспирировал отравление. Вероятно, для этого должна была существовать веская причина, но Наталья Ивановна ее не назвала.

Дальше пошел правнук Бехтерева – Святослав Медведев, директор Института мозга человека в Петербурге. Он прямо говорит: отравление – не предположение, а факт. Можно было бы не подвергать сомнению слова представителя семейной династии. Но, по словам Медведева, прадеда устранили за другой диагноз, который он поставил другому человеку: сифилис мозга – Ленину. А это - еще один миф, вроде бы, развенчанный специалистами, но по-прежнему всплывающий не только в досужих, но и научных разговорах. Кстати, «политический» эффект обоих мифов – обратный: диагноз не «обличает» исторические фигуры, а освобождает их от определенной доли ответственности за содеянное. Хотя это – особая тема.

Не претендуя на развернутый анализ, я тоже хочу кое-что добавить от себя в котел сомнений.

По одному из вариантов версии, после встречи со Сталиным, Бехтерев в кулуарах просто обронил: «Осматривал одного сухорукого параноика», по другому – прямо назвал имя пациента. Проф. А.А.Портнов, завкафедрой психиатрии Военно-медицинской в Ленинграде, той самой кафедры, которую долгие годы возглавлял Владимир Михайлович, резонно считал несостоятельными оба варианта. Существует такая вещь, как врачебная этика. Подозревать в ее попрании Бехтерева с его-то профессионализмом и нравственной чистоплотностью? Да и не избавлялись тогдашние власти от неугодных таким способом – подсовывая отравленные бутерброды в буфете, добавляет проф. Портнов. И в самом деле, это напоминает интриги при дворе Людовика XIY. Наверное, поэтому в изложении Губермана всплыли консервы. Но разве это меняет суть? Доподлинно известно лишь одно: накануне смерти Бехтерев в театре действительно был.

Это подтверждает в своих мемуарах и известный советский психолог К.К.Платонов:

«24 декабря 1927 года я поехал на зимние каникулы в Ленинград. В Москве в наш вагон сел молодой врач. Он с воодушевлением рассказывал, как вчера был в Малом театре на спектакле «Любовь Яровая», где видел Бехтерева и даже говорил с ним.

В Ленинграде я на следующий день утром позвонил на квартиру Владимиру Михайловичу, чтобы узнать, когда он вернется и сможет ли принять меня. Мне ответили, что, уехав несколько дней назад в Москву, Владимир Михайлович там 25-го скончался» (Платонов К.К. Мои встречи на великой дороге жизни /воспоминания старого психолога/. М., 2004. С. 226).

Мемуары Константина Константиновича были написаны в советские годы и, по понятным причинам, не содержали упоминания версии о диагнозе и отравлении. Однако для человека, если чуть пристальнее вчитаться в биографические материалы, становится очевидным несоответствие. У биографов и мемуаристов Бехтерев в свои 70 лет (возраст, в котором его не стало) предстает кипящим силами и здоровьем. Тот же Платонов вспоминает, что за пять лет до кончины, в 1922 г. 65-летний Бехтерев совершает полет на воздушном шаре. И вдруг такая неожиданная смерть. Конечно, и у молодых людей случается внезапная остановка сердца, так до конца и не объясненная медициной. Но сохраняется и вероятность того, что Бехтерев все-таки умер не своей смертью. Факт отравления сейчас трудно доказать или опровергнуть. В принципе, если бы Бехтерева отравили свинцом или стронцием, то можно было обнаружить следы отравления, эксгумировав останки. Но вероятность того, что они сохранились за 80 лет, слишком мала. Впрочем, точнее это смогут подсказать специалисты – химики и судмедэксперты.

Однако значительно большее недоверие вызывает другая часть версии – касающаяся диагноза. Проф. А.А.Портнов тоже сомневается: словосочетание «сухорукий параноик» могло вырваться лишь из уст неофита – в лексиконе маститого академика его невозможно себе представить. Как гласит легенда, Бехтерев поставил диагноз после одного осмотра Сталина в Кремле. Без систематического (не одноразового!) и глубокого обследования? Профессионал такого уровня? Единственный в своем роде?! Понятно, что эту байку могли пустить в ход дилетанты. Или?...

Можно допустить, что в завистниках и врагах Бехтерев недостатка не испытывал. Слишком талантлив, слишком удачлив, слишком независим, слишком бескомпромиссен. Власти создает ему, еще молодому, все условия для работы и карьерного роста (речь о казанской лаборатории), а он открыто критикует царскую внутреннюю политику...

А вот эпизод из старой раритетной биографической книги о Бехтереве (в пересказе моего друга психиатра, психоневролога, психотерапевта и психолога профессора Андрея Жиляева).

Утро, толпа народа у дверей клиники Бехтерева томится в ожидании. Людская молва разнесла по миру весть о том, что доктор творит чудеса. Проходит час, два, доктора все нет. Наконец, распахивается дверь, и служащий клиники торжественно оповещает: «Доктор едут!» (тогда уже кое-где пользовались телефоном). Подъезжает авто, из которого выходит Бехтерев: статный, властный, сияющий. Толпа замирает… Вот он подходит к горькому пьянице, кладет ему плечо на руку и приказывает: «Не пей!», поворачивается к страдабщему энурезом и произносит: «Не мочись!», проходя сквозь почтительно расступившуюся толпу, успевает по ходу сказать что-то и нескольким другим страдальцам.

Биографы утверждают, что этого было иногда достаточно для исцеления. И дело не в самом по себе «харизматичном имидже», а в том, что она мастерски использовался для целей психотерапевтического сеанса, который начинался уже на улице. Еще до того, как Бехтерев подъехал к клинике. Независимо то того, срежиссировано все это было заранее или нет. В те годы понятия «массовой психотерапии» не существовало, а люди типа Кашпировского занималась чем-то на грани знахарства и шарлатанства (как и сегодня)... В то время как за Бехтеревым стояла богатейшая клиническая практика, опиравшаяся на результаты фундаментальных научных поисков, которые ни на миг не прекращались внутри нее.

Словом, завидовать было чему. И мое предположение в связи с этим – очень простое: миф о диагнозе и отравлении пустили именно завистники Бехтерева, для которых он и после смерти оставался мучительным напоминанием о масштабе их собственных возможностей и достижений. Они тем самым стремились дискредитировать его как профессионала. А если Бехтерева, действительно, отравили, не исключено, что это сделали опять же они, движимые мотивом «книжного», пушкинского Сальери.

Встречается мнение, что миф об отравлении создали врачи, которых вернул из ГУЛАГа Хрущев. Если это так, то, по всей видимости, они спроецировали дело («дело врачей»), жертвами которого стали, на ситуацию с Бехтеревым, произошедшую двадцатью четырьмя годами раньше. А волна антисталинистских настроений вынесла миф в широкое публичное пространство.

...Тот же известный психиатр, который поставил Саакашвили диагноз «паранойя», оказался более острожным в отношении Сталина. Он считает, что у Сталина наблюдалась лишь параноидальная акцентуация характера, параноидальные черты в поведении (при желании их можно обнаружить у многих вождей). Акцентуация – не патология, а явление у границы нормы.

Пожалуй, это единственная догадка, которая могла придти в голову даже такому гениальному врачу, как Бехтерев. Но едва ли он решился бы поделиться ей, не проверив.