6 мая 2016 г. исполнилось 160 лет со дня рождения Зигмунда Фрейда.
Фрейд – несомненно, величайший мифолог XX века, да и современности. В чем его гениальность и «современность» в качестве мифолога, я скажу чуть ниже. Для начала напомню, что миф об Эдипе, начиная с античности, имеет много версий, а мотив отцеубийства – вообще, сквозной в мифологии. На мой взгляд, Клод Леви-Стросс абсолютно справедливо заметил, что фрейдовская трактовка Эдипова комплекса несет в себе не способ научного объяснения природы те же античных версий мифа об Эдипе (как полагал сам Фрейд и некоторые его комментаторы); она служит одной из его версий в ряду других.
Для Фрейда и любого психоаналитика душевная жизнь взрослого человека – это так или иначе драма прорывающихся наружу комплексов детской души. Фрейда на данном основании можно было бы упрекнуть не только в привычном пансексуализме, но и в «панинфантилизме». Будь это так, Фрейд был бы первым ученым, взглянувшим в душу взрослого человека сквозь призму противоречий внутреннего мира ребенка. Но, увы, создатель психоанализа был далек от какого то ни было «панифантилизма». Ведь то начало (и одновременно - «бомбу»), которое он заложил в фундамент субъективной сферы человека, — комплекс неукротимой и в итоге гибельной страсти мальчика к матери является чистейшей конструкцией взрослого сознания. Эта конструкция и получила свое воплощение в древнегреческом мифе об Эдипе. Софокл, Гомер, Сенека, Стаций, Вольтер, Шелли и др. лишь по-разному художественно истолковывали этот миф. Но Фрейд пошел дальше — и вот тут он, действительно, гениален и «современен». Он превратил миф об Эдипе, превратил его фабулу в неотвратимый и повторяющийся закон психической жизни человека (отсюда - и иллюзия «научности»). В соответствии с ним каждый мужчина проживает от детства до зрелости своей «Эдипов цикл».
Философ и культуролог В.Л. Рабинович очень четко разводил понятия первобытного и самобытного (античного) мифа. Первобытный человек живет мифом и в мифе. Он – его часть, которая повторяет все циклы движения мифологического целого целого: рождение – смерть – новое рождение… Существует система ритуалов и обрядов, символизирующих эту причастность к циклическому движению (инициация и др.). В античном мире все иначе. Мифологическое таинство происходит лишь раз – скажем, на Олимпе. О нем рассказывают, его театрализуют, им вдохновляются… Но никому в голову не приходит второй раз украсть у богов огонь. Это – самобытный миф, и он не воспроизводим в обыденной жизни. Таков и миф об Эдипе. Который Фрейд, по сути, десакрализировал, по крайней мере, превратил в некий аналог первобытного мифа. И даже сделал большее – полностью перевел его в сферу профанного. Ведь даже у первобытных людей мистерии разыгрывались в особых – сакральных местах. И, между прочим, сейчас очень многие философы, историки культуры, социологи отмечают, что современное человечество ближе не к античности (хотя О.Мандельштам с надеждой и верой писал: «и все-таки мы – эллины»), а к первобытности. Новейшая эпоха – своего рода диалектическое снятие первобытности на новом витке. В этом есть своя правда. Весь мир воспроизводит себя в ограниченном наборе технологий, которые заменяют собой творение оригинального. Понятие авторства утрачено. Вместо личностей действуют «социальные акторы». У всех «Эдипов комплекс»… Кстати, в книге «Психология развития человека» я писал о том, что именно это и лежит в основе современной научной мифологии, которая лишь повторяют мифологию реальной жизни [1].
И все же, нам не уйти от вопроса: стоит ли за «Эдиповым комплексом» что-то конкретное в этой самой реальной жизни? Безусловно, стоит. Мама – не только для мальчика, для ребенка вообще – не просто самый близкий человек. Это часть того целого, в которое они были слиты воедино физически и которое долгое время продолжает соединять их психологически. Мама и дитя – продолжения, «альтер его» друг друга. Ясно, что любое, самое невинное «посягательство» (например, отвлечение внимания в пользу другого человека) на свое «второе Я» воспринимается ребенком очень интимно, а иногда и болезненно.
Разумеется, существуют определенные особенности отношения мальчиков и девочек к мамам и папам. Им посвящено значительно число психологических исследований во всем мире - с результатами некоторых из них можно ознакомиться на данном сайте. Но миф об Эдипе объясняет эти особенности не больше, чем миф о Сизифе.
Только вот, в объяснении ли психологии человека состояла миссия Фрейда и всего психоанализа?
Сегодня принято говорить о проектном подходе к человеку в психологии, в котором видят продолжение логики формирующего эксперимента (генетико-моделирующего метода) школы Л.С. Выготского. А между тем, именно З. Фрейд, во многом сам того – естественно - не сознавая, сумел реализовать его в глобальных масштабах европейской культуры XX столетия. Он придумал и внушил человечеству такие комплексы, которые до того оно не испытывало, но после него стало переживать острее и сильнее, чем свои реальные проблемы и боли. Фрейд гениально воплотил в жизнь сотворенный им же миф («проект»). И тут ему сослужили полезную службу все средства, что были у него под рукой, - и античная мифология, и биографии великих людей, и материалы клинических исследований, и даже опыт анализа собственных невротических состояний, а также многое другое. Разумеется, Фрейд действовал не «голыми руками», а при помощи посредников. Свой посыл он транслировал не только через написанные им тексты (которые читал сравнительно ограниченный круг людей), но и через армию психоаналитиков (которые возвели свое ремесло в одну из «знаковых» профессий столетия), невротизированных или добровольно «невротизировавшихся» художников, писателей и т.д.
Проектная мифология Фрейда…
Фрейд – обманщик? Да! Но люди были «сами обманываться рады». Сами рвались на психоаналитическую кушетку. Потому что через игры с потоками свободных ассоциаций, в собственных оговорках, ослышках, описках, проекциях, сублимациях, переносах… узнавали о себе то, о чем не могли помыслить в 19 веке. В том числе, энергия бессознательного запустила механизм сознания и самосознания культуры XX столетия. Века экспериментов, проектов и… провокаций. Для которого «объяснения» века предшествующего не годились. И в целом, «объяснения» утратили статус универсального инструмента самосознания. Фрейд это гениально понял. Придя к этому пониманию не сразу и тропами весьма «партизанскими». Как говорил о нем Выготский (по другому поводу) - «хромая, шел к правде» [2] .
Даже если брать за «точку отсчета» истории психоанализа публикацию «Исследований истерии» Фрейда и Брейера (1895) [3] , как это многими принято, то важно учесть, что на тот момент его родоначальнику было почти 40 лет. Для «понимания», рефлексию которого мы обнаруживаем в гораздо более поздних работах, Фрейду нужно было достичь зрелости в культуре XIX века. Вдоволь надышаться ее духом, чтобы почувствовать некоторое стеснение в новом дыхании – вызванное естественными историческими ограничениями уходящего времени.
Как бы там ни было, европейская культура XX века без Фрейда была бы иной.
Фрейду – 160, на дворе третье тысячелетие. А мы сегодня даже не оговариваемся – говорим «по Фрейду». В том числе - о Фрейде. И много делаем – по нему же.
Провокация продолжается.
Примечания
1. Кудрявцев В.Т. Психология развития человека. Основания культурно-исторического подхода. Рига, 1999.
2. Оппозиция «Выготский – Фрейд» в психологии аналогична оппозиции «Спиноза – Декарт» в философии. За ними стоит противостояние монизма и дуализма во взглядах на сам принцип конструкции субъективного мира человека. Выготский выступал против дуалистического (картезианского) раскола психологии не потому, что это «не соответствует марксизму», а потому что такой раскол «узаконивает» шизофренический схизис (расщепление) субъективного мира, самой реальности психического. В монистической логике марксизма (снятого спинозизма) он усматривал радикальное «антисхизисное» средство.
Между прочим, реакцией на этот схизис стало возникновение на Западе, через 20 лет после Выготского, гуманистической психологии. Почитая высшей ценностью изначальную целостность человека и, считая своей практической целью – содействие в ее культивировании, она провозгласила себя «третьей силой», альтернативной психоанализу и бихевиоризму. Этот «порядковый номер» многое говорит о глубине теоретического видения проблемы. Ведь, по большому счету, сил – не три, а две: «схизисная», внутри которой психоанализ и бихевиоризм объединял картезианский способ мышления, и «антисхизисная», не роль которой претендовала гуманистическая психология, хотя свои «права» на нее с большими теоретическими основаниями уже заявила культурно-историческая психология в лице Выготского. Тем не менее, я уверен в продуктивности диалога культурно-исторической и гуманистической психологии, поскольку разными путями они решают во многом общий круг задач и ориентируются при этом на близкие ценностные приоритеты.
Продолжая аналогию оппозиций «Выготский – Фрейд» и «Спиноза – Декарт», следует отметить еще один момент. В психологии Декарт «предстал» не только в образе Фрейда, но и в образе Вундта. Фрейд жестко, драматично противопоставил «вершинные» формы сознания культурного человека и «глубинные» бессознательные импульсы, столкнул их в «душераздирающем» (в буквальном смысле слова!) конфликте на арене Ego. А затем в поисках способах его разрешения сублимировал «глубинное» в «вершинное». И получилось, что творчество Леонардо да Винчи Достоевского, христианская вера, первобытный тотемизм – лишь порождения универсальной либидогенной «психической энергии». По этому поводу Выготский писал: «…Психоанализ обнаруживает глубоко статические, а не динамические, консервативные, антидиалектические и антиисторические тенденции. Он сводит высшие психические процессы – личные и коллективные – к примитивным, первобытным, в сущности доисторическим, дочеловеческим корням непосредственно, не оставляя места для истории» (Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Сор. соч. М., 1982. Т. 2 С. 332). Диагноз – точен. Поспорить можно лишь с квалификацией «корней». У человека корни (если их не отождествлять с «ближайшими предпосылками» человеческой формы жизни) никак не могут быть «доисторическими» и «дочеловеческими». И первобытность – тоже наша история, более того, ее начало, если верить антропологам. (Правда, если верить Марксу, начала «действительной истории» следует ожидать лишь с приходом коммунизма.) Историчны и «психическая энергия», и либидо. Просто все это, действительно, понимается в психоанализе не- и даже антиисторично.
Вундт же развел «глубинную» и «вершинную» психологию по параллелям, предварительно сведя первую к «физиологической психологии», а вторую - к «психологии народов». Это открыло путь для последующих форм редукционизма, в рамках которых сами понятия вершинного и глубинного попросту утратили смысл. За примерами далеко ходить не надо: бихевиоризм, необихевиоризм, когнитивизим. Выготский стремился исполнить миссию Спинозы. Как Спиноза «примирил» враждовавшие у Декарта мышление и протяженность в Боге - Субстанции-Природе, так и Выготский соединил вершинное и глубинное в культурном инструменте - знаке. За эти понятием, правда, у него стояла главная идея - идея овладения человека своим сознанием и бытием.
Весь этот сюжет остается актуальным и по сей день, т.к. оппозиция картезианского и спинозистского способа мышления сохраняется в современной психологии. Об этом в своих последних выступлениях и работах постоянно говорил один из моих учителей – Феликс Трофимович Михайлов.
3. Брейер Й., Фрейд З. Исследования истерии. СПб., 2005.
