В животных формах несложно увидеть формы человеческие – как ребенок в кукле видит живое существо. Разве так нельзя интерпретировать михайловское обращение к субъективности другого? Разве практический человек не обращается к «силе вещей», рассчитывая на их соответствующий ответ? Разве в молитве человек не обращается к могущественным силам в надежде на их активную помощь? Физический закон, спрятанный в ударе каменного топора, «правящее» земными условиями человеческого бытия Солнце, – все материальные объективные первичные силы в своем определении первобытного бытия вдруг меркнут перед порождениями мысли и, зависимый от власти управляющей системы, человек обращается к иконе, перестраивает свой образ мышления и чувствования. Физическая сила, преобразованная в камне мистическим сознанием в специфическую нематериальную силу, теперь становится зависимой от тех начал, которые заставляют в обращении молить пень и камень.

Просящую мольбу о содействии, призыв к отклику другого можно видеть во всем, всегда и везде. Младенец исходно опирается на мать. Но обращение к человеку может остаться на уровне обращения к любому идолу. И пень тоже, разумеется, отличается от образа Бога, – там и там объективно предстает ситуация, где человек сосредотачивает себя, обращается к самому себе, к своим силам и способностям. Обращаюсь тем, что во мне представляют собой только исторически культивируемый коллективный духовный опыт, – в разных ритуалах, обычаях, побуждениях, вдохновениях, властных воздействиях, физических и духовных насилиях и т.д. Даже в свободе...