Три его дара мне – жизнь, профессия и он сам. Нет, «он сам» - на первом месте. Потом - жизнь, а потом уж профессия.

Только сейчас начинаю понимать отца и то, каким он желал бы видеть меня.

Это жизненный парадокс (легко, впрочем, объяснимый): с возрастом мы начинаем – посильно и невольно – исполнять желания наших родителей. Когда их уже нет рядом. Когда они становятся ближе, чем просто «рядом».

Когда они по-настоящему открываются нам внутри. И изнутри.

Когда наши желания сближаются.

Папины и мамины руки – между ними существовало естественное «разделение труда» любви.

Мамины руки – прикрывали. Прикрывали – защищая, поддерживая, обнимая.

Папины – открывали. Открывали двери. В очень многое, ставшее важным и главным. Туда, где так и остался.

Например, двери в театр, в хорошее кино, в литературу, которая вдруг нашла те слова, чтобы сказать себе то, что хотел, да не мог. В Сочи, в Киев. Позднее и без него – в Алма-Ату: там он проучился два года в университете, конечно же, не подозревая, что в этом городе много лет спустя родится его внук, которого он не успел застать. Несколько лет назад в Канаду. В разъездах по миру меня всегда тянет в те страны, которые он любил.

В мир, к «пупам» которого, дорогим отцу, до сих пор притягивает «пуповина».

В профессию. В комнату с его гостями-друзьями, которые вместе с ним стали моими учителями. И ничуть не менее близкими мне людьми, чем мои родители. В первую очередь – Василий Васильевич Давыдов, ставший «на глазах» первого моим вторым отцом. А папа не ревновал, он обожал «Васю»…

Мамы создают родную гавань в жизни. Папы всегда с нами на ее океанских просторах. Невидимые капитаны.

Все эти 30 с лишним лет папа не покидал мостика.

Папа, в отличие от открытой всему миру мамы, ушел с загадками и тайнами, унеся их с собой, в своем мире, который я так до конца и не разгадал. Об этом можно рассказывать долго.

Но лучше приоткрыть дверь – оттуда слышится любимый папой Гленн Миллер…