О сегодняшнем юбиляре – Михаиле Афанасьевиче Булгакове я напишу несколько очень субъективных строчек.

Булгаков принадлежит к особому типу литературных гениев. Помните Воланда: «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла?». Это вопрос не о Боге в небесах (он-то - абсолютное олицетворение добра), а о Боге в себе. Так вот, Булгаков, как и его учитель Гоголь, как задолго до них Данте Алигьери, решился на самое трудное и опасное - пропустить дьявольское, адово сквозь себя, чтобы, по большому счету, убедиться, а есть ли внутри Бог? И в итоге – убедить других. Достоевский тоже пытался, но вышло у него натужно и не очень убедительно. А у Данте, Гоголя и Булгакова – получилось. Гениально получилось. 

Это очень дорогой жизненно-литературный опыт. Куда дороже, чем просто пройтись божьим помазанником с лампадкой на блюдечке, освещая все и вся равномерным светом разумного-доброго – твердо ступая «по следам того, что уже окончено» (Воланд). У Булгакова этот опыт воплощен не только в «Мастере и Маргарите» - практически во всех основных произведениях.  

Общеизвестно, что на могиле Булгакова, по инициативе его вдовы Е.С.Булгаковой, установлен камень («Голгофа») с места первого захоронения Гоголя в некрополе Данилова монастыря, на котором стоял бронзовый крест. Уже советское правительство перезахоронило  прах Гоголя  на Новодевичьем кладбище, где ему воздвигли памятник. Вопреки его собственному завещанию:  

«Завещаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном. Кому же из близких моих я был действительно дорог, тот воздвигнет мне памятник иначе: воздвигнет он его в самом себе своей неколебимой твердостью в жизненном деле. бодреньем и освеженьем всех вокруг себя. Кто после моей смерти вырастет выше духом, нежели как был при жизни моей, тот покажет, что он, точно, любил меня и был мне другом, и сим только воздвигнет мне памятник».

К счастью, Булгаков, хотя и не знал своего учителя при жизни, выполнил это завещание так, как завещатель, наверное, мог бы только мечтать. «Все выросли из гоголевской «Шинели»» иногда воспринимается как «все выросли (в смысле – родом) из детских штанишек». Между тем, «Шинель» - это столь же исток, сколь и исход, вершина. Булгаков если не одолел ее, то оказался к ней ближе любого из великих пишущих по-русски.  А над его с женой последним пристанищем – только «Голгофа». 

Владимир Кудрявцев