Прогрессивная общественность озабочена политическим зажимом: запреты на двусмысленные сборища и прогулки, санкции за якобы клевету, показательные преследования и судебные расправы, провокации, запугивание. Но для понимания процесса не менее важен зажим на уровне отношений повседневности: от фильтрации нехорошей лексики и«агрессии» в мультфильмах до запрета собраний в <!---->МГУ и тонировки стекол в авто(кому оно мешало и что за счастье случится теперь, когда всех за рулем стало видно, как в том паноптиконе — идеальной тюрьме, воспетой Мишелем Фуко?). Кстати, тонировку у обывателей сдирают именно там, где сама власть носится по пустому городу в зашторенных броневиках. Невидимой, скрывающейся власти нужны прозрачные подданные, которым не спрятаться. И наоборот.
Эти массовые дисциплинарные техники — шлейф политического зажима, но и его опора. Они подступают нарастающим валом и затрагивают каждого. Они работают на уровне микрофизики власти, организуя сознание и бессознательное, одновременно дисциплинируя и разжигая манию дисциплинировать, готовность подчиняться и желание подчинять.
Здесь мы имеем сложную эманацию зажима, иерархию его степеней и проявлений. Это только кажется, что политактив Кремля — единственный двигатель в машине сдерживания. Энергия самозабвенного регулирования, контроля, подавления, репрессий и произвола просачивается вниз по всей политической и административной вертикали. По принципу«все дозволено» и«нам за это ничего не будет» начинает жить и работать вся средняя, тем более низовая бюрократия плюс связанный с нею бизнес. Ситуация уже напоминает режим хорошо организованного беспредела. Жесты верховной власти повторяются каждым винтиком властной машинерии, сидящим на своем маленьком запрете и взимающим с него дань или просто самоудовлетворяющимся в яростной административной мастурбации.
Более того, ударившись о дно общества, эта волна, суть которой ровно по тому же Фуко«надзирать и наказывать», отражается наверх встречным планом низовой инициативы. У всех на слуху свежая клоунада с желающими патрулировать улицы родного города едва ли не от лица самого Господа, кошмаря инородцев и сдирая неправильные футболки. Это мало чем отличается от известного цеховика, грозившегося в сопровождении мужиков и танка разогнать то ли Болотную, то ли Сахарова. Хотелось бы посмотреть на этот героический десант в 50-тысячную толпу — разве что устроили бы локальную драку, а скорее всего повизжали бы из-за спины ОМОНа да и вернулись в свой железоделательный бизнес, влачимый на деньги бюджета, т. е. налогоплательщиков, проще говоря — народа, включая всех недовольных, а их тьмы и тьмы — и вовсе не только в столичной массовке. Точно так же опозорится небесный патруль: легко посчитать, сколько человеко-часов, затраченных в пустых хождениях, уйдет на поимку одного кощунства, да и то сомнительного, а скорее всего и вовсе из грязного пальца высосанного.
Но между этими маяками стахановского движения по части подавления и контроля расположился целый континуум сходных инициатив. Хватит одних только желающих, простите за выражение, порвать«Пусси» и поучить высокой морали всех необращенных. Помню, как в Лавре на нас с другом обрушилась свирепая бабуля из церковных за то, что мы разглядывали Страшный суд — естественно, спиной к алтарю. Этот типаж сейчас оживился, стал массовым, востребованным и как никогда агрессивным. Люди, лишенные дела(или хотя бы занятия) и каких-либо поводов для самоуважения, вдруг почувствовали себя на волне эпохи и принялись радостно наставлять заблудших, грозя им такими казнями египетскими, что впору звать подразделение Э.Контроль над другими как компенсация собственного ничтожества. Каждый мотив для обиды, каждый новый намек на попрание ими же выдуманной морали эти люди воспринимают как праздник, как повод для грозного, но приятного самовыражения. Это все один мрачный гул: что особо высоконравственный обыватель у телевизора, что публицист с пеной у пера, что депутат с проектом очередного запрета и новой кары. Ну и, конечно же, Господин Запретитель. Опять мелькает плащ с кровавым подбоем, и новая тьма накрывает город. Вопль«Распни!» и вечный поиск: кого бы еще? Если кощунства прекратятся вовсе, теперь их уже будут сочинять, как было после той Гражданской, настоящей.
Конфигурация режима становится все интереснее. Не вполне легитимный авторитаризм приобретает отчетливые неототалитарные оттенки, прежде всего в слиянии вождя и массы, которой не хватает только повода и сигнала сверху. Сигналы есть, а поводы создаются сами(например, автоматическим превращением всех, возмущенных фарсом суда, в якобы почитателей искрометного таланта трех девиц под окном ХХС). Жертве приписывают ей не свойственное, а потом терзают ее за выдуманные прегрешения. Эти орлы, прежде чем клевать чужую печень, сначала сами огонек потыривают, причем в промышленных масштабах.
Но есть и более серьезные проблемы. Тоталитаризм должен быть тотальным, как экономика должна быть экономной. А у нас как в анекдоте про еврея, которому помог Всевышний нагнуться за кошельком: кругом суббота — а тут пятница! Все покрыть явно не выходит, поэтому пытаются собрать хотя бы архипелаг неототалитаризма. Для этого всех ускользающих от ликования и гнева делают идеологически несуществующими. Враг есть, но его как бы и нет, он весь одной ногой уже там, в объятьях тех, агентом кого он является. Оказывается, на митинги протеста выходят толпы обманутых либо купленных. Хотя это чистая подмена: все якоря и концы за границей как раз у нынешнего начальства, и политическая клака, одновременно обманутая и купленная, тоже здесь. Раньше зеки населяли архипелаг в море правильной страны — скоро в море«неправильной» и все менее надежной страны будет плавать архипелаг, обитаемый беззаветными воинами патриаршими и президентскими.
Другая проблема буксующего неототалитаризма — отсутствие позитива, Великой Цели. Когда для свирепствующей власти под каждым ей листком был готов <!-- -->шпион и враг, впереди был Коммунизм и мы уже были лучшей страной в мире. Поэтому все сходилось, вплоть до классового обострения. Сейчас впереди лишь великая стабильность, в которую уже не все верят, в которую завтра не поверит никто и которой послезавтра не будет и в помине(кстати, еще до того, как выяснится, что сланцевые газы и нефть из песков вовсе не пиар). На таком бледном будущем тоталитарное настоящее не построить — в бой за него пойдут только убогие и отморозки. Кого еще в этой стране с поистине великим прошлым соблазнишь лозунгом«Россия, назад!» и технологическим«прорывом», как в 30-е?
И наконец, информационное пространство. Запретная территория центрального ТВ и официальной прессы внутри себя уже вполне тоталитарна. Но контролировать все в наше время невозможно, а это тупик. Сейчас у информации такая текучесть, что любые герметики только вредят, поскольку активизируют совсем уже левые каналы, а там может статься что угодно.
Эскалация запретности сталкивает страну в архаику — настолько очевидно, что слово«<!-- -->модернизация» скоро будет уже не выговорить без спила мозга и надрыва брюшины. Заметно темнеет и в сознании возбужденной массы. Вечный день учителя: в педагоги лезут все — начиная с самых ущербных и убогих.
Но эта мания учить и строить нам жить никак не помогает, она нагнетает сопротивление людей свободных, с мозгами и достоинством — злость пополам с сарказмом. Ответ один: эскалация запрета приводит к снятию последних запретов в зоне сдерживания. Такого отвязанного дискурса в отношении власти не было давно или никогда.
Ужасный век, злые какие-то сердца…
Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН
