Так называемая «деревенская проза» всегда была тем, что придавало самобытность русской литературе в мировой культуре. Это и не удивительно: Россия на 80% – «деревенская», хорошо, пусть благозвучнее, «аграрная» страна. Таковой остается и поныне, хотя деревня практически стерта с ее карты. Речь о происхождении, об истоках духа и уклада. Именно этим объяснялась безумная популярность в СССР книг Абрамова, Шукшина, ушедшего вчера Василия Белова. Деревня умирала уже при них и «на их руках», но в этих книгах городской читатель узнавал себя. Часто - с лучшей стороны. Перефразирую известное высказывание: можно вытравить деревню из России, но нельзя вытравить деревню из россиян.   

Русскую деревню убили не колхозы (тем более, не нынешние «фермерские хозяйства», которые связаны с ней, разве что, арендными отношениями). Колхозы деревню добили. А убивать начала урбанизация – задолго де революции, в 19 веке. Конечно, исторически неизбежная, необходимая для страны. Город смотрел на село, как на ресурс, а село на город – как на воплощенную тут, рядышком, вполне досягаемую и одновременно пугающую неизвестностью мечту о какой-то другой жизни. И вот, селяне приезжали (переезжали) в город, сталкиваясь с доселе неведомой им бездушностью, немыслимым пьянством, распутством, воровством, мздоимством… Вспомните  «культурный шок» беловских персонажей (по колоритности близких шукшинским – Белов и Шукшин, кстати, дружили), которых обстоятельства забрасывали в город. 

Деревня спилась? Да. От никчемности и неприкаянности. А пойло для нее готовилось из канадской пшеницы, решение о закупке которой принималось в «городе». И сейчас крестьянин идет в сельмаг за «закуской» - австралийской кенгурятиной… А когда кормишь страну и часть Европы впридачу, – не до разгулов. Вот осенью, на свадьбе, рюмочку себе позволить можно, а потом – готовиться к зиме… Воровство? У кого воровать? У себя, у своей семьи - деревенского «мира», которым тебя взрастили?
 
А главное – чувства и отношения. Чувства родственной общности и отношения внутри нее. Баба Сима, моя няня, которую я считал свой бабушкой, родилась, в чувашским селе неподалеку от Канаша. Рано потеряла мужа, в бедности воспитывала сына. Я спрашивал ее: ты, наверное, при кулаках батрачила? А она отвечала: ни на кого я не батрачила – просто работала и получала за это. Но если нужно было что-то попросить сверх – тут же давали. И хозяева, и лавочник – в долг. Отработать или отдать можно было потом. При этом не торопили, не «ставили на счетчик». А если вдруг не получалось (приходилось много работать) – относились с пониманием: ничего не требовали и вновь давали при «незакрытых» долгах. Встречалось, конечно, куркульство. Но оно, скорее, было индивидуальной, а не социально-типической характеристикой.  

А «типическим» было то, о чем рассказывала баба Сима,  о чем писал, уход чего так переживал Василий Белов.   

Теперь ушел сам Белов. Сохранив для нас тот мир в своей прозе. Спасительной для наших душ.   

Владимир Кудрявцев

Тема  в Форуме:

Читая и перечитывая классиков