Говорят, он как-то «не так» дружил с Высоцким, как-то «не так» вспоминал его. Не знаю. Я школьником запомнил одну Таганку. Ту – другой после после «невозвращения» Любимова в 1984-м не было. На ее сцене они все – и Золотухин, и Филатов, и Смехов, и Хмельницкий, и Шаповалов, и Антипов, и Демидова, и Славина, и Ронинсон и появлявшийся в своих гениальных эпизодах Рамзес Джабраилов – блистали вместе с Высоцким. Блистали – потому что горели:  игрой, жизнью. Так их всех «зажег» Любимов. И никто не задумывался, кто с кем и как дружит, кого и как вспоминает.

Отец, в буквальном смысле слова впервые открывший мне дверь Театра на Таганке, рассказывал про совсем молодого Золотухина, из 60-х. Он встречал его на улице с палочкой: следствие травмы, которую Золтухин получил при падении из окна в детстве. Ходить было порой невыносимо, но все забывали об этой палочке (сменившей костыли), когда Золотухин появлялся на сцене. А кто не знал, - не подозревал о ее существовании. И вот, отец мне, ребенку, объяснял: театр – это то место, где талант и мужество синонимичны, где талант одолевает любую боль. Потому что есть «сверхзадача» Станиславского. А не решил – не актер. Позднее я понял, что это – не только об актере…

Свою последнюю боль Золотухин не одолел. А «сверхзадачу» решил сполна. Настолько, насколько это возможно, пока ее решение не прервет единственное, что может прервать.  

Владимир Кудрявцев