2002 г.

Думаю, что представлять Александра Моисеевича Пятигорского (род. в 1929 г.) читателям журнала «Реальность и субъект» не надо, даже если не все отождествляют его с востоковедением, которое, тем не менее, являлось его специальностью на протяжении сорока лет: сначала в Институте востоковедения АН СССР в Москве, затем в Лондонском университете, где Пятигорский около тридцати лет, до недавнего времени был профессором индологии. Даже если не знать, что в 1960 г. в соавторстве с С.Г. Рудиным им был составлен тамильско-русский словарь, а в 1962 г. он защитил диссертацию и выпустил в свет книгу на тему «Материалы по истории индийской философии. Материализм локайаты, индуистская система шайва-бхакти и другие философские и религиозные системы в средневековых тамильских источниках» [1] , что в Лондоне вышла его книга А Buddhist Philosophy of Thought, - даже если не знать всего этого, а просто читать его статьи, появлявшиеся в зарубежной периодике, а также книги и романы, вышедшие в последние годы в России, ссылки на индийских философов (и не только философов) так густо рассыпаны по его произведениям, знакомство с основными положениями древнеиндийской философии (в том числе и в первую очередь буддизма) столь очевидно, что предположить фундаментальную востоковедческую подготовку просто необходимо. Парадоксальным образом в представлении больше нуждается его учитель, которого он, несомненно, с большим удовольствием и почтением написал бы с большой буквы.

Уходящий 2002-ой год среди прочих юбилеев был отмечен столетней годовщиной со дня рождения Ю.Н. Рериха (1902-1960), одного из самых удивительных русских ученых (и самых удивительных людей) ХХ века, нашедшей скромное отражение лишь в изданиях рериховских обществ и редких специализированных научных изданиях. Россия до обидного мало знает и осознает, какого сына она имеет в лице Юрия Николаевича, между тем как для Далай-ламы XIV это – духовный авторитет, и на книжной полке такого далекого, казалось бы, от науки (но не от жизни) человека, как генерал Маннергейм, стояли его труды; не говоря уже о том, что на торжественное заседание в Академии наук, посвященное 60-летию Ю.Н. Рериха, прислал приветствия весь цвет политической и культурной элиты Индии, начиная с президента С. Радхакришнана и премьер-министра Дж. Неру. Ученый это был уникальный, в совершенстве знавший 14 европейских и восточных языков, единодушно называемый в научном мире энциклопедистом [2] (что не мешает выпускникам восточного факультета СПбГУ спрашивать, кто это такой). Однако великих ученых в России было и остается немало, и если мы сетуем на недостаток внимания именно к этой личности, то это потому, что в ней уникальным опять же образом слились достижения интеллекта и сознания, что на фоне «метафизической несерьезности» русской культуры (по определению Пятигорского) явление редкое. Итак, роль пророка в своем отечестве выполнит в этой статье А.М. Пятигорский.

На торжественном вечере, посвященном памяти Юрия Николаевича Рериха, проходившем 9 октября 2002 г. в Петровском зале здания Двенадцати коллегий СПбГУ, Пятигорский, начиная свое выступление, заявил, что он не будет перечислять академические достоинства юбиляра, потому что в отпущенное ему время хочет успеть сделать то, что по его мнению гораздо важнее: отметить особость Ю.Н. Рериха. Причем было бы неверно сказать, что Юрий Николаевич был в тогдашней Москве человеком из другого мира, потому что приехал в Советскую Россию после сорока лет, проведенных в Европе, Америке и Азии. Пятигорский именно подчеркнул, что он в любой стране был бы не такой как все. И то, что в нем было сущностным, Александр Моисеевич определил так: он был не «диссертацией о буддизме», он сам был буддизмом. И три года, занимаясь у Юрия Николаевича и работая у него в секторе «Истории и религии Индии» в Институте востоковедения АН СССР, Пятигорский учился этой другой логике мышления и отношению к окружающему. Он искренне признавался, что, прочтя к моменту встречи с Рерихом довольно много книг и статей по буддизму, он ничего не понимал в буддизме, и именно Юрий Николаевич дал импульс усвоению и применению в жизненных ситуациях положений этого учения, потому что среди прочего он еще и объяснять и доносить до сознания определенные вещи умел так, что слушающему начинало казаться, будто он сам до этого додумался, сам породил эту мысль, и таким образом, она становилась активной силой в сознании ученика. Размышляя над этим воздействием, Пятигорский говорит, что осознание многих вещей, это своего рода «просветление», проникало в учеников Ю.Н. Рериха очень постепенно, но все глубже и глубже, и процесс этот продолжался самостоятельно, по нарастающей уже много времени спустя после его смерти. Чтобы сразу пояснить, о чем идет речь, приведем некоторые высказывания из выступления Пятигорского:

Только позднее я осознал: мы все читали буддийские тексты и ничего не воспринимали. А что мы должны были воспринимать? Только одно, и это потом Ю.Н. стал говорить нам совершенно четко и открыто: «Это же о вас говорится. Вот вам не нравится этот мир, но вы же и есть этот мир. Значит, надо обо всем думать и говорить только в смысле своего собственного сознания. Вы же это и есть». И вы знаете, у нас на глазах он это стал применять на практике.

Эта манера! Эта манера человека, живущего в сознании и учащего молодых людей жить в сознании, а не жить в этих пошлых, как бы сейчас сказали лингвисты, оппозициях, которые разрушают сознание, которые губят сознание, которые не дают сознанию развиваться, потому что в итоге ведь всегда получается, что я прав, а тот, кого я не люблю, не прав, что я хороший, а кто-то – дурной, что я благородный человек, а кто-то – сволочь. Это его обращение с людьми – я никогда не скажу здесь вульгарного слова как с равными – как с сознаниями, потому что ни одно сознание не может быть равным другому! Каждое сознание есть сознание само в себе. Поэтому здесь не годится ни линия личного превосходства над другими людьми, ни столь же бездарная линия выдуманного равенства, которого нет, потому что есть в каждом отдельном случае уникальность сознания, уникальность индивидуального сознания. Оно не может быть равно другому. Оно всегда есть абсолютное и особенное, со своим кармическим грузом, со своими потенциями, со своими взлетами и провалами. Я увидел, как это постепенно входило не только в нас, но и во всех этих людей. (То есть руководство Института востоковедения, которое было сплошь «политически ангажировано» и, конечно, оказывало Ю.Н. Рериху сильное внутреннее сопротивление, а иногда открыто выражало свою враждебность.)

Довольно очевидно, что многое из того, что писал и утверждал впоследствии Пятигорский, следствие именно такого буддистического отношения к общественным, культурным, политическим, историческим явлениям, а главное – к сознанию. Когда он, например, говорит, что любит Достоевского совсем не том смысле, что русская интеллигенция, что его совершенно не интересует, что хотел сказать автор и какие идеи он выражает (потому что у него полно своих), а просто ему нравится наблюдать как мыслит автор, как движется его мысль, - это именно хорошо усвоенное буддийское понятие об островности и неповторимости индивидуального сознания. Каждое сознание должно проделать и проделывает свой уникальный путь среди явлений действительности, осваивая различные области духовного опыта, попадая в определенные структуры сознания, и такой путь чужого сознания можно наблюдать, анализировать, сопоставлять, но это вовсе не значит, что его надо делать своим путем (это и невозможно сделать), потому что самая гениальная чужая идея может дать вам в лучшем случае «стояние в сознании», но не «движение в сознании» (выражения Пятигорского). Отсюда же его неприятие всякого тоталитаризма сознания, принудительной методологии [3] . Настоящий буддист, знающий цену всему в сансаре (т.е. изменчивом мире феноменов, куда относится и психика, и разум человека), никогда не будет абсолютизировать какое-либо одно временное состояние сознания, которое люди любят называть теориями, учениями, отражением действительности и призывают (а бывает хуже – заставляют других) строить согласно им свою жизнь, моделировать мир, объяснять и унифицировать факты.

Еще одна важная тема [4] , которая также зарождается в беседах с Рерихом, это отношение к культуре, а точнее, смысл культуры и бессмысленность культуртрегерства. У Пятигорского взгляд на культуру характеризуется стремлением занять метапозицию, критикой разнообразных попыток абсолютизации определенных форм культуры, а также пониманием того, что люди, отчуждающие от контекста конкретные моменты чужого мышления или вдохновения, превращающие их в «идеи», оперирующие ими, называющие себя при этом «культурными людьми» или «теоретиками культуры» суть ходячие кладбища остаточных форм работы чужого сознания. У Пятигорского обостренное чутье на всякого рода клише [5] – культуры, религии, бытового сознания – которые являются панцирем, сковывающим индивидуальную работу сознания. «Каждый отдельный человек должен воспринимать любое явление культуры в его абсолютной индивидуальности и абсолютной уникальности. Во всяком случае – препятствовать в себе самом этому клишированию» [6] . Кроме того, он констатирует тот факт, что культура чаще всего воспринимается как нечто внешнее, заданное и непререкаемое, в русле чего должна двигаться мысль и деятельность человека, констатирует феномен засилья культуры в России, где существует сильнейшая тенденция с одной стороны деиндивидуализировать уже существующими формами любое сознательное индивидуальное усилие, а с другой – заключать в традиционные, господствующие формы (еще не осознав их) свое развивающееся мышление. «Мышление еще не успело оформиться, а уже хочет вынести себя в другое, в культуру… Это очень интересное явление, явно связанное, я думаю, с недостатком ученичества» [7] . (! - Т.е. нет развитой традиции и понимания того, что сначала надо научиться мыслить, а потом создавать внешние формы). Ю.Н. Рерих именно и пытался научить мыслить своих учеников, объясняя, что типичное для русской интеллигенции стремление к «культурности» – бесполезно, если оно не обращено на самого себя, если феномены культуры не служат формами для поступательного развития собственного сознания, для обретения все большей свободы в своей деятельности, все более сознательного отношения к окружающему миру, что и является подлинной свободой. Ту же самую мысль не раз развивает Пятигорский в своих статьях и выступлениях, говоря, что в противном случае культурность сводится к мнемотехнике. Получается, кто больше запомнил, у того больше культуры [8] . – «Не надо забывать, что культура живет не только восприятием, она живет своим собственным развитием» [9] .

Другая важная тема, особенно в художественных произведениях Пятигорского (особенно в «Философии одного переулка») – смысл страдания, в частности, применительно к русской истории, прежде всего ХХ века. Пересказывать содержание многих мест романа довольно проблематично, но у Пятигорского есть один замечательный пассаж на эту тему в статье «Индивид и культура», который в более краткой форме содержит приблизительно ту же мысль. Мы его здесь приведем, во-первых, потому, что это не традиционный (и нелицеприятный) для русской литературы, историографии, а теперь еще и журналистики, и кинематографии взгляд на подобные вещи, а во-вторых, потому что, как увидит читатель, это совершенно совпадает с тем, что вспоминает Пятигорский о разговоре с Ю.Н. Рерихом о причинах страдания в конце далеких пятидесятых:

Тут замечательным был один вечер, когда мы остались и опять же стали жаловаться… И он тогда сказал: «Вот мы сейчас читаем Дхаммападу на пали, читаем два тибетских текста. Но мы же знаем, что такова сансара, таков феноменальный мир, таково страдание духа». Ведь что значит для нас всех страдание? Довольно абстрактная вещь, пока не начинаю страдать лично я или близкие мне люди. Ю.Н. тогда сказал: «Поймите, это неудобно, это неприятно, но вы постарайтесь видеть другую сторону этого - назовем это вашим страданием». А другая сторона этого такова, что если бы вы в дополнение ко всему еще и не страдали, так вообще бы, говоря на добром старом русском языке, и не почесались бы тогда! Вы представляете, что если бы у среднего думающего человека все было в порядке, он бы превратился, очень быстро, в абсолютную свинью. Только то, что его все время что-то гложет, что-то неприятно, даже, казалось бы, в полной удаче, в счастье, заставляет его начинать думать о себе как носителе своего собственного уникального сознания. И вот это осознание себя как сознания и всего окружающего как сознания, без этого осознания, он нам говорил, никакие храмы, никакие молитвы, никакие религии не помогут. И вот это, согласитесь, далеко еще не всеми понимается. Юрий Николаевич говорил, что для того, чтобы осознать себя как сознание, стремящееся к Нирване или хотя бы к познанию каких-то пусть самых далеких путей, к этой Нирване ведущих, или могущих привести, вот для этого необходима упорнейшая работа не против окружения, не против правительства, не против дураков, не против холуев – это каждый может – а против самого себя. Как сказал Будда: единственная война – война с самим собой, единственная победа – победа над самим собой.

А теперь сравним, что думает по этому поводу Пятигорский в 1990 г.: «Я думаю о парадоксальности тех форм общественного мышления, которые получили преобладание в России: с одной стороны, как бы все зациклено на том, что русский народ – это самый страдающий народ на свете, а с другой стороны, и это вполне логическое дополнение к первому, у людей существует стойкое убеждение, что всего этого могло бы и не быть. Что, с точки зрения буддизма, полный абсурд. Ведь страдание есть, и его не могло бы не быть. То есть при описании своей истории русский человек – я употребляю здесь слово “русский человек” обобщенно-исторически, так сказать, исходит из страдания… Он, даже горько жалуясь, не хочет понять, что ему придется либо принять установку, что страдание есть основная черта всякой действительности, либо перестать жаловаться. Коль скоро существует сознание, то это сознание страдания. Осознание – это осознание страдания. Либо ему надо просто отвергнуть этот постулат и сказать, что все-таки человек создан для счастья, как птица для полета. Страдание – это перерыв; сознание – это сознание счастливого. Пожалуйста! Но приняв страдание исторически и отрицая его утопически, то есть в отношении какого-то немедленного или далекого будущего, мыслящий человек совершает серьезную методологическую ошибку. Ему надо выбрать свою позицию. И я как раз считаю, что недостаток русской идеалистической или религиозной философии был в непоследовательности отношения к страданию… В этом вопросе, я думаю, русская культура всегда “наступала на горло” русской философии. Ведь ее мечта – устранить историческое страдание, не утеряв исторической уникальности, связанной со страданием. И мечта диссидента наших 60-70 годов была тоже связана с непониманием – и я был таким же, как все – этого фактора страдания. Потому что невысказанная предпосылка была: ну дайте хоть культуре вздохнуть свободно!» [10] .

И самый, может быть, важный урок, который был преподан Ю.Н. Рерихом своим ученикам:

Поймите, говорил он, что чтение буддийских текстов нужно только для одного. Ни в коем случае не для того, чтобы оторваться от современной политической или любой другой действительности (этот эскапизм он абсолютно осуждал). Помните, о чем говорил Будда по крайней мере в четырёх палийских сутрах? Индивидуальное сознание на своём пути должно стать островом. То есть, чем-то самодостаточным. Не изолированным, а самодостаточным в своей сознательной активности. Поэтому, как важна культура для независимости в светских делах, так эта работа сознания, она одна, может вам обеспечить хотя бы предварительную островность. Вы не должны презирать политику, просто вы должны понимать, что она не может находиться в фокусе вашего сознания. Для этого необходима какая-то островность вашего сознания, его именно внутренняя, а не внешняя самодостаточность.

Несомненно, что для Пятигорского, также как и для Рериха, обращение к классическим текстам – это возвращение к абсолютно индивидуальным в своих истоках попыткам мышления, «которые обрели свою манифестацию в этих текстах» [11] . Мы бы ничего не объяснили, если бы назвали самого Пятигорского индологом, или семиотиком, или еще кем-то. Как говорит он сам: «Помилуйте, какой я ученый, я просто пытаюсь найти форму существования». Вся его «ученая» и прочая деятельность есть именно неповторимая форма движения его неповторимого сознания, которое стремится стать островом, а на самом деле вселенной, в которой есть место всему и которая постоянно изменяется, стремясь к совершенству. Это – высочайшая форма терпимости, потому что она не навязана извне, а порождена длительной осознанной работой духа и воли; это результат исследующего движения сознания, совершающего открытия и узнающего, почему на самом деле что-то происходит так и не может в данных конкретных условиях быть иначе и какие следствия порождают наши действия и наши мысли (вспомним: эмпирический мир как отражение состояния и заблуждений моего сознания). Это – просветление, дающее ясное понимание того, что если ты хочешь победить зло в мире, то единственным полем этой битвы может стать твое сознание. Поэтому Пятигорский совершенно серьезен и искренен, когда, например, говорит о Сартре: «Я издеваюсь не над ним и его школой философской пошлости, а над самим собой, над тоталитаризмом моего мышления, над моей собственной одержимостью “общим”, над неискоренимой “принудительностью этики”. Издевательство здесь – это реакция, а не принцип» [12] . И та же мысль в статье, посвященной памяти философа М. Мамардашвили: «Он просто считал, что тот, кто думает, воюет с самим собой, а не с другими» [13] .

Конечно, подобные рассуждения, дающие равноправное место под солнцем огромному количеству духовных, интеллектуальных и прочих явлений, где пульсирует и движется мысль, не устраивают огромное же количество людей с тоталитарным мышлением (к каковому можно причислить большинство современных форм религий и научных доктрин), доставляя Пятигорскому славу релятивиста и «хамеолеона». И в этом его творческая судьба совпадает с такими совсем не похожими на него по роду своей деятельности и творческому стилю людьми как Рерихи. (Я имею в виду Н.К. Рериха и Е.И. Рерих, родителей Ю.Н. Рериха.) Сам Юрий Николаевич тут остается немного в стороне как коллега-востоковед, но по стилю не похож и он, хотя у них общий тон мысли (кстати, именно так определял влияние Ю.Н. Рериха на него Пятигорский: он не поставил мозги, а задал тон).

Как раздражает многих эта духовная терпимость, эта свобода творческого самовыражения, которую пытаются обозвать «всеядностью», не понимая, что настоящая всеядность – это сосуществование в одном сердце таких полярных чувств, как восторг перед «своим» и ненависть к «чужому». Подлинное развитое сознание не опустится до ненависти ни к кому, точнее, оно чуждо этого состояния вообще, потому что, как сказал бы Пятигорский, в этом состоянии невозможно философствовать. Нужно научиться не думать как другой, а думать о другом, вместо того чтобы преклоняться или ненавидеть, «принимать» или «не принимать».

Невозможно не сказать о философском «дуэте» М.К. Мамардашвили - А.М. Пятигорский и их книге «Символ и сознание». Первый – единственный в нашей стране, кто, по словам Пятигорского, владел всем аппаратом западного философского мышления, второй – постигал дух восточного философского мышления практически «из первых рук» (потому что Юрий Николаевич совсем не для красного словца говорил «мы, восточные люди» [14] : сами индийцы, тибетцы, монголы признавали, что он достиг вершин их знания; ну а кроме того, позднее Пятигорский узнал лично еще многих других восточных ученых и философов). И вот эти два философа создают прецедент конструктивного диалога разнообразных философских систем Востока и Запада, 200 лет спустя после того, как искусственно была создана проблема их разделения. И чтобы с самого начала было понятно, что употребление специфических терминов разных школ не есть просто винегрет авторской эрудиции, а инструмент, позволяющий наиболее всесторонне осветить проблему, заявленную в названии, авторы пишут в предисловии: «Оба мы совершенно уверены, что есть (не “существует”, а “есть”!) одна философия, по-разному выполненная в текстах разных стран, культур, времен и личностей. Просто одна и та же действующая в ней сила вспыхивала в мире как разные имена» [15] . – «Лучшие цветы Востока и Запада одинаково благоухают», - заметил бы Н.К. Рерих.

Эта очевидность для философов, увы, до сих пор является крамолой для тех, кто хочет «жить, а не философствовать», т.е. ставит желания (прежде всего собственного превосходства) впереди осознания. 130 лет назад Е.П. Блаватская первой попыталась пробить брешь в европейском сознании, серьезно полагавшем, что примитивность мысли или, наоборот, высокая философская культура напрямую зависят от расовых признаков. Вслед за ней Рерихи неутомимо доказывали, что расширенное сознание не имеет национальности, что каждый должен воспитывать собственные мысли, не прячась за авторитет национальности, класса, группы, догмы, которые являются фикцией «общего», пустотой, куда прячется индивидуальное сознание, чтобы не думать. Вместо этих ограничений всеми упоминавшимися в этой статье философами предлагается бесконечное увлекательнейшее путешествие сознания в области СОЗНАНИЯ, из которого человек постоянно выпадает в приятную или кошмарную бессмысленность эмпирической действительности, и куда он может вернуться путем индивидуального творческого мышления. И мы здесь говорим не о противопоставлении материи и духа, а о сознательном или бессознательном существовании и его реальных последствиях. И «восточный» деспотизм, и «западная» потребительская демократия, а также любой режим в отдельной стране – это состояния нашего сознания (или бессознания), а не какие-то внешние, враждебные формы, не «два мира»; просто на одной части планеты (или у большей части общества) в проявленном, активном состоянии находится одна фаза, а на другой (или в другом обществе) – другая (и обе не отрефлексированы, заметил бы Пятигорский), и пока мы это не осозн?ем, мы будем продолжать убивать самих себя и нам будет плохо жить на этой земле. Выход из этого некомфортного состояния у всех есть только один – вверх, а не по горизонтали, перемещаясь из одного места в другое. Этому учат нас наши уважаемые соотечественники, и, может быть, стоит привить на Руси славную традицию ученичества и, прежде чем рубить с плеча и припечатывать с ходу, попытаться понять, о чем они толкуют и как. Нам надо учиться совершенно другой культуре отношения к действительности и мышления о действительности. «Я думаю, что выход из этой ситуации можно видеть в попытке воспитания отдельным человеком в самом себе какой-то новой системы мыслительных реакций» [16] , - подсказывает нам Александр Моисеевич. Почему людям так трудно договариваться? Потому что очень редко можно сказать кому-либо: послушайте, давайте подумаем серьезно, неужели вы полагаете, что… - и получить отклик на свое предложение, потому что мало кто хочет думать, все убеждены, и этой своей убежденностью всю жизнь третируют и пытаются переделать окружающее, вместо того, чтобы изучать и понимать. А изучать можно только открытым сознанием, но не убеждениями, которые есть разновидность клише.

Пятигорский очень серьезно предупреждает пытающихся философствовать о вреде отрицания, потому что оно обеспложивает творчески. Отрицая, ты сам слишком тесно связан с отрицаемым предметом, прикован к нему мыслью. Единственный выход – забвение, внутреннее очищение собственного мышления, уход в другую структуру. Пятигорский приводит себя в качестве примера, говоря, что много лет проведя в духовной оппозиции к марксизму, он тем не менее был вполне достоин его по уровню мышления. То есть, он оставался в рамках категорий, заданных марксизмом. И думается, один из импульсов к выходу из этого ограничения дал сознанию Пятигорского Ю.Н. Рерих, который именно учил не вовлекаться в проблематику коммунистического окружения, не воевать с этими людьми, тратя умственные и душевные силы, а заниматься тем, что ученикам интересно, что они действительно хотят знать (например, восточными языками), чтобы расширять свой индивидуальный мыслительный опыт. Это на самом деле стало какой-то дурной привычкой русской интеллигенции – постоянно против чего-нибудь бороться, что-то отрицать в действительном положении дел, в истории, в том числе в той, которую они сами прожили и делали своими руками и умами, вместо того, чтобы искать, предлагать какие-то принципиально новые положительные пути, видеть какие-то новые творческие состояния сознания на совершенно иных уровнях.

Семья Рерихов – почти уникальный опыт в русской культуре в этом смысле. Постоянное утверждение смелости мысли, дерзания мысли, поиска новых путей мышления, без предубеждения, без груза старых догм – все это с большим трудом воспринималось современниками, в первую очередь русскими, часто видевшими в Н.К. Рерихе какого-то эксцентрика, ищущего экзотики, а нынешнее поколение с не меньшим трудом усваивает основное условие рериховских научений (скажем за всех членов семьи, потому что они были единодушны в своих взглядах): надо постоянно работать духом, мыслью, ни на мгновение не останавливаясь, не застывая в обретенном понимании действительности, ибо только в движении жизнь и познание бесконечно, как бесконечны возможности сознания и ипостаси бытия. Причем для них это была не риторика, а практическое осознание того, что мы еще очень мало знаем о том, как в реальности устроен и развивается мир, и весь ХХ век с его ошеломительными открытиями в области физики, приведшими к замене материалистического мировоззрения энергетическим, стал тому подтверждением. Рерихи обладали удивительной способностью ориентироваться и мгновенно переориентироваться в эмпирической действительности, постоянно при этом находясь в более высоких структурах сознания, которые допускают существование в этой самой эмпирике бесконечного разнообразия форм и феноменов. А о том, насколько сложно постоянно находиться в таком состоянии, прекрасно знает А.М. Пятигорский, заметивший, что все в этой жизни направлено на то, чтобы ты жил как угодно, но только не в сознании. Надо преодолеть сопротивление косной материи, сказали бы Рерихи; надо вырваться из чувственного плена майи, сказал бы Будда. Это больно, это человек должен сделать сам, это не гарантирует наград и удовольствий со стороны жизни, но гарантирует более интенсивное существование твоей высшей индивидуальности. Отсюда у Рерихов осознанное принятие духовных и физических страданий в этой жизни, в частности, у Юрия Николаевича, добровольно приехавшего в советскую Москву [17] и обрекшего себя на экзистенциальное одиночество и скоропостижную смерть от сердечного удара, и полное отсутствие экзистенциального пессимизма. «Видевший бесконечное, не потеряется в конечном» (Н.К. Рерих).

ПРИМЕЧАНИЯ: