Годовалый ребенок может испугаться громкого звука или резкого движения. Но он не может испугаться Бабы Яги, вампира или злого волшебника – просто потому, что волшебники и вампиры пока находятся вне зоны его восприятия. Он еще ничего «не понимает» в превращениях и волшебстве.

«Фантазерами» дети становятся только годам к четырем-пяти. Причем у разных детей воображение развито в разной степени. Эта важнейшая психическая функция (а она является основой сложных познавательных процессов) связана в первую очередь с умением представлять отсутствующее «здесь и теперь», представлять то, что находится вне поля зрения. Легче всего обнаружить «следы» развивающегося воображения в детской игре и в детских рисунках.

К примеру, малыш начинает использовать вместо ложки палочку (это «как будто ложка»), а вместо машинки – кубик («как будто машинка»). Психологи называют такие палочки и кубики «предметами-заменителями». У ребенка под рукой нет настоящей ложки или игрушечной машинки, но он восполняет этот недостаток с помощью других предметов, которые временно наделяет нужными ему свойствами. Он совершает с кубиком и палочкой те же действия, которые совершал бы с настоящими, приспособленными для этого предметами – то есть он представляет себе несуществующее. Потом эта способность развивается в умение представлять целые ситуации – так называемые «мнимые ситуации»: они происходят только в голове у ребенка. В книге Миры Лоббе «Бабушка на яблоне» мальчик общается с несуществующей бабушкой, разговаривает с ней, представляет себе разные приключения. Это и есть создание мнимых ситуаций – или работа, которую совершает воображение.

То же самое происходит в детских рисунках. Здесь ребенок обычно создает целые ситуации – не только и не столько отражающие реальность, сколько представляющие собой детскую интерпретацию событий. Поэтому в детские рисунки очень часто привносятся «недостающие», с точки зрения ребенка, элементы.

Между прочим, у «стартующего» воображение есть один интересный симптом: в это время ребенок на вопрос «кто это сделал?» может ответить «не я» – и придумать себе «заместителя». То есть он еще и постигает «искусство обмана» – поскольку ложь тоже требует умения придумывать «мнимые ситуации».

Иными словами, воображение позволяет представлять то, что существует за пределами видимого, взаимодействовать с этим невидимым и даже оперировать им. Потому оно и лежит в основе нашей способности к искусству и нашей способности верить в иные силы.

Однако, повторюсь, происходит это не сразу, постепенно.

Двухлетка скорее откажется слушать сказку про Бабу Ягу не потому, что ему страшно, а потому что ему скучно. Двухлетку могут завораживать ритмы и рифмы «Краденого солнца», и он может поддаваться гипнотическому воздействию интонаций читающего взрослого. Но «трагизм» сказки, связанный с наступлением тотальной темноты, – так чтобы бояться – он откроет для себя чуть позже. Годам к трем – когда уже будет хорошо говорить и когда научится сложно играть с игрушками.

В три года сказка про Красную Шапочку или сказка про трех поросят уже может восприниматься как страшная. Пугает здесь возможность быть съеденным. Сказочное поедание оказывается одним из первых мотивов, который ребенок воспринимает как страшный. Видимо потому, что детское воображение опирается здесь на собственный опыт ребенка.

Однако в три года детского воображения еще не хватает, чтобы воспринимать как страшные эпизоды с членовредительством и с описанием по сути зверских казней ведьм в волшебных сказках (гриммовских или афанасьевских) – что-нибудь вроде «привязали ведьму к конскому хвосту и пустили в чисто поле». Ну привязали и привязали. Воображению не на что опереться, чтобы представить себе суть этой казни. Да и вообще понимать, что такое казнь.

Тут, скорее всего, будет работать совсем другой закон восприятия. Годам к четырем, а тем более к пяти ребенок уже будет по-настоящему бояться ведьм и людоедов (и верить в Деда Мороза): в этом возрасте воображение расцветает, но еще плохо контролируется. Слой рационального в психике ребенка еще очень тонкий. Рациональность развивается на следующем возрастном этапе (и тогда дети перестают верить в Деда Мороза – начинают относиться к появлению Деда Мороза как к игре).

А вот в период с четырех до шести воображение «тренируется» изо всех сил, набирает силу, поскольку является основой познавательной деятельности и сложных мыслительных процессов. И в этот момент дети вдруг начинают думать о смерти, бояться темноты, мучиться самыми разными страхами. Рецидив страхов и даже появление новых страхов вокруг отметки «5 лет» – своеобразные издержки развития воображения (как появление способности лгать).

Так вот, в возрасте интенсивного развития воображения ребенок, скорее всего, не будет испытывать никакого сострадания к ведьме или людоеду – что бы с ними не происходило, как бы с ними ни расправлялись в сказках, обеспечивая рассказываемым историям «счастливый» конец. Ребенок слишком сильно их боится и потому рад, что их уничтожают. Иными словами, он не видит в этих персонажах «ничего человеческого». В некотором смысле изничтожение «плохих» – любыми способами – и есть следование психотерапевтическому принципу «нарисуй свой страх и разорви на кусочки».

Но проблема все-таки есть. И она не в ребенке, а во взрослом – поскольку четырехлетке и даже пятилетке книги читает взрослый. Взрослый-то уже перерос некоторые средневековые страхи. И он, к тому же, отягощен некоторыми историческими знаниями. Он уже не может относиться к описанию казней и пыток наивно, с чувством торжествующей справедливости. Взрослый содрогается, читая, что ведьму «привязали к конскому хвосту и пустили в чисто поле», или заставили плясать в раскаленных башмаках, или выкололи ей глаза. Он такой текст воспринимает не как метафору уничтожения «плохого», его элиминирования, «изымания из мира», а с некоторой степенью натуралистичности.

И тут ничего не поделаешь. Видимо, нужно этому радоваться – рассматривать это как смягчение нравов, признак цивилизованности. А если взрослый испытывает внутреннее сопротивление при чтении подобных эпизодов, то ребенок, скорее всего, его эмоцию «считает». Эмоции взрослых – такая суггестивная штука, передающаяся «воздушно-капельным путем», буквально через дыхание. И в этом случае ребенок действительно может испугаться: для него нет ничего страшнее, чем страх близкого взрослого.

Отсюда правило: если какой-то «детский» текст вызывает в тебе отвращение, неприятие, то читать его ребенку нельзя – даже если считается, что «оно того стоит». Пусть кто-нибудь другой почитает. Или пусть эта книга (сказка) останется непрочитанной.

Станет ребенок филологом – прочитает эту сказку (и другие, подобные) «новыми», настроенными на специальное восприятие глазами.

Тем не менее, страшные сказки ребенку необходимы. Довольно часто от детей можно услышать: «Расскажи страшную сказку. Хочу бояться». Почему? Воображение нуждается в тренировке – точно так же как память или мышление. Но речь идет именно о воображаемом страшном, границы которого заданы, предсказуемы. У дошкольника уже есть опыт сюжетных игр, есть опыт создания мнимых ситуаций, и он знает, что игра – это «понарошку». Это значит, что ситуация находится под контролем, я могу ее разрушить по собственному желанию, могу в любой момент из нее выскочить.

Взаимодействие с воображаемым страшным – эмоциональный тренинг, в котором открывается довольно широкий диапазон эмоций – разной силы, разной продолжительности – и возможность управлять своими эмоциями. Собственно, воображение и способность в той или иной степени управлять своими эмоциями считаются в отечественной психологии двумя важнейшими достижениями дошкольного возраста, необходимой основой дальнейшего развития.

При этом у каждого из нас свой порог восприятия страшного.

Одна мама как-то решила со мной посоветоваться: ее малыш все время требует страшные сказки. Если там никого не едят – отказывается слушать. Что делать?

У другой мамы ситуация диаметрально противоположная: ее ребенок не выносит страшных эпизодов в книгах. Отказался слушать «Волшебника Изумрудного города», как только дошли до главы с людоедом. «Бесконечную книгу» слушал до того момента, как конь главного героя утонул в болоте. Здесь разразился слезами – и наотрез отказался читать книгу дальше. Что делать?

Конечно, если ребенок одержим идеей поедания, значит что-то не так в «датском королевстве». Видимо, в нем по каким-то причинам образовался излишек агрессии. Если ребенок совсем не может воспринимать трагическое, значит его психика истощена. И в том и в другом случае хорошо бы обратиться за психологической помощью. Кстати, в такой помощи очень часто нуждаются одаренные дети, у которых расходование внутренних сил происходит более интенсивно.

Две эти ситуации как бы задают спектр возможного восприятия страшного. Наше восприятие хоть и развивается в соответствии с возрастными законами, все-таки опирается на наш индивидуальный опыт. Каждый из нас по-своему переживает «исчезновение» значимых людей или существ из поля зрения. И эти исчезновения бывают в разной степени травматичными – на время или навсегда, во время болезни или в момент плохого настроения. Каждый из нас по-своему «желает» – и испытывает фрустрацию по поводу неисполненных желаний. У каждого свои любимые игрушки, свои любимые занятия. Каждый рисует свои картинки-ситуации. Иными словами, у каждого из нас в душе есть созданные персональным опытом крючочки, особым образом изогнутые, своей длины – на которые «насаживается» читаемое.

Если ребенка притягивают сказки с поеданием, нужно читать ему такие сказки: он таким образом пытается справиться с какой-то своей проблемой. (Хотя чтения явно недостаточно, чтобы проблема исчезла.)

Если ребенок боится сказочных «неприятностей», нельзя их навязывать. Это может оказаться последней разрушительной каплей для истощенной психики.

Поэтому мы так по-разному выбираем книги для чтения. Поэтому их так по-разному выбирают дети. И поэтому все так по-разному относятся к страшному в книгах.

Не бывает «объективно страшных» книг. Наши страхи всегда субъективны. И когда мы выбираем книгу для ребенку, то в первую очередь должны ориентироваться на его индивидуальные запросы.

www.papmambook.ru