Российское образование запомнит свой короткий век свободы, в том числе, благодаря этой уникальной газете. Она - не только летопись истории образовательной свободы, но и ее творческая сила. Счастлив тем, что в ней остались и мои скромные строчки.

Уверен, что "ливерный цех" в образовании, запрограммированный на позавчера, рано или поздно развалится: он несовместим со сколь-нибудь здоровой исторической перспективой. А люди, вкусившие свободы в образовании - учителя и ученики, останутся. Снова понадобятся творцы и летописцы.

Но "Первое сентября" - а это, в первую очередь, люди, создававшие газету, - уже не соберешь.

Не так уж много поводов для гордости у нас накопилось за 23 года независимости России. Зато избытки гордыни без повода стали критическими.

На этом фоне исчезновение маленькой газеты, скорее всего, будет незамеченным.

Маленькой газеты и большой свободы.

Владимир Кудрявцев

Дорогие друзья, мы никогда не думали, что нам придется писать, а вам читать такие строки: с июля газета «Первое сентября» перестает выходить.

Наступает новое время для страны, для школы, для учителей и учеников. И в этом времени нет места для газеты Симона Соловейчика. Она была рождена в другие годы и для другого; в этом ее мощь и ее уязвимость. Как и все мы – те, кто всерьез выбрал «ПС», заново родившиеся в начале девяностых, – она явилась на свет на волне веры в то, что историю можно направить, свершить, уйдя от советского опыта тотальной директивности; разумным, мирным словом можно изменить школу и учителя, опереться на лучшее в каждом – на человеческое в человеке.

Возможно, это была очень наивная вера. Но и у наивности есть своя сила, невидимая и недооцененная. Слова Цветаевой «отказываюсь выть с волками площадей» тоже могут показаться очень наивными: отказываешься – и что? Что дальше-то? Но в какие-то моменты «наивность» – так зовут ее люди, искушенные, как им кажется, в реальной, практической, далекой от идеализма жизни, – становится силой прямого действия.

Так мы жили все минувшее десятилетие нового века: пока постепенно сокращались гражданские свободы, пока школу все больше и больше загоняли в нечеловеческие условия, мы старались быть «вопреки», отказываясь признать то, что по уму и сердцу невозможно признать.

Но сегодня мы, те, кто делает газету «Первое сентября», уже не можем оставаться в рамках прежнего издания; не можем, как раньше, выпускать «Детный мир», «Школьное дело», «Политику образования», «Идеи. Судьбы. Времена». К великому несчастью, от нас, как нам кажется, сегодня требуется то, что противоречит самому духу газеты: признать, что худшее в человеке взяло верх.

Другие издания, которые не связаны так близко со школой и детьми, могут позволить себе такую метаморфозу. Продолжать выходить, как будто ничего не случилось. Мы – не можем...

Сегодня на календаре совсем другое первое сентября совсем другого года.

Итоги минувшего двадцатилетия – в нашем последнем, 1629-м номере, который выйдет 30 июня.



– Как ты думаешь, про что мы делаем газету? Соловейчик задавал этот вопрос всегда неожиданно и как бы вскользь, отчего казалось, что ответа не требуется. Да и какой мог быть ответ, если спрашивал он о том, что сам придумал – от названия до выходных данных. Выходные данные – это мы все, кого он взял на работу в незабвенном 92-м почти с улицы.
Коллегам-журналистам проект Соловейчика показался странной затеей. На первой странице – стенограммы? И не со съезда депутатов или заседаний министерства, а из школьного двора или пригородной электрички? Новостей не будет, а будет философическая полоса с текстами «из глубины души»? Из четырех страниц в газете для учителя – только одна про школу?

Матвеевская «Учительская» боролась, сражалась, эта – не собирается? Да и что за название такое – «Первое сентября»? Нет уж, увольте... несерьезно.

Соловейчик отказ переживал. Переживал и то, как мы делаем газету. То есть, как мы не умеем ее делать, хотя стараемся изо всех сил. Сам он работал сутки напролет: писал, редактировал, придумывал заголовки, находил авторов, забрасывал новыми идеями...

Думаю, время от времени отчаивался. Может быть, поэтому и спрашивал? С тайной надеждой, что хоть не умеем, но понимаем? Всякий раз его вопрос про газету заставал меня врасплох: говорить банальности не хотелось, а чувство в слова не оформлялось. Он выжидательно молчал, потом переводил разговор...

«Про что мы делаем газету?» Что он хотел сказать этим вопросом? Что я должна была тогда понять, слушая его? Что я должна понять теперь? Теперь, 18 октября 1996 года, когда его не стало? Когда мы остались одни, когда...

«Мы будем делать газету Соловейчика» – так заканчивался текст в том, первом без него, номере. Это была не фраза – клятва. Мы словно присягали на верность чему-то тому, о чем он спрашивал. Потому что спрашивал он не о газете, а о том, что в нас самих. Том единственном, что делает жизнь человеческую живой жизнью. Вдохновенной и серьезной, исполненной смысла и достоинства. О внутренней свободе. Задавая свой вопрос, он хотел услышать, из какого пространства мы ответим: из бытового – мол, газета о том-то и том-то, или из духовного. Только оно и позволяло бы делать газету такой, какой он ее задумал, только тогда она смогла бы быть... Газета – это поступок, осуществляющий себя во времени. А иначе и начинать не стоило, так он считал.

Нашего первого ответственного секретаря он уволил из-за одной только «успокаивающей» фразы: «Да что вы так расстраиваетесь из-за статьи, это же газета: сегодня эту напечатали, завтра другую...»

Соловейчик ждал от нас абсолютной серьезности, абсолютной строгости и требовательности в отношении к делу. Но не говорил об этом никогда. Потому что знал: все эти качества рождаются только в пространстве свободы. Внутренней свободы каждого из нас.

А газета была лишь способом выражения этой свободы, ее пульсом. Он и относился к газете как к живой. Наделенной характером, избирательной, своенравной, талантливой. И хотел, чтобы мы чувствовали ее именно так: прислушивались, чего она желает, не мешали намерениями, помогали расти.

Он не учил, он создавал. И это было самое главное. Создавал атмосферу, поднимал уровень разговора, задавал стиль общения – очень естественно, как бы само собой. И это чувствовали не только мы, но и читатели. Он создавал газету как прекрасную школу. Школу внутренней свободы. Школу своей мечты...

«Свобода – как жизнь, – написал он в одной из своих колонок 1996 года, – она постоянно требует поддерживающей энергии... Это все не абстрактные рассуждения, а вполне конкретные – на тему, на злобу дня...

Мы читаем газеты, мы видим людей, стремящихся к власти, они понятны – мы видим, как они опасны для свободы. И мы обязаны делать все возможное, чтобы они не пришли к власти».

Мы делали газету вместе с ним 4 года.

Без него – 18 лет...

«Иногда возникает ощущение, что наш организм свободу не принимает, происходит отталкивание, и оттепель, имевшая начало, может получить и свой конец... И опять у нас будет лучшая в мире литература, не то что на этом бездуховном Западе, который ничегошеньки в делах свободы не понимает. Не понимает главного, открытого в России: истинное наслаждение свободой – в потере свободы. Уже готовимся...»

Худшие предчувствия сбылись. Люди, стремившиеся к власти, получили ее.

А страна потеряла свободу.

Не сегодня это началось, но сегодня стало реальностью. Все эти годы свобода уходила из общества, из школы, из образования. При молчаливом попустительстве, равнодушии, под вздохи сожаления: «А куда деваться – такова жизнь…»

Очевидность не требует вздохов и слов. Слова – на какой-то промежуток – не решают больше ничего.

Очевидность требует поступков.

И если человек может жить, сохраняя достоинство и во времена потяжелее нынешних, то для газеты Симона Соловейчика эта ситуация патовая. Мы не можем молчать и должны писать о вещах и событиях, которые к педагогике и школе впрямую не относятся. Но и не имеем права менять суть газеты, превращать ее в действующую сторону конфронтации, которая сегодня незримо раскалывает семьи и дружбы, заставляет каждого на свой страх и риск решать, кто он и с кем...

«Первое сентября» перестает выходить.

Думаем, Соловейчик бы нас понял...

Первое сентября. 2014. № 11

---

На развитие сайта
​