Слова «профессионализм», «дилетантизм», «творчество», «мастерство», «ремесло» как-то утратили ясность значений. Когда привычные слова теряют ясность, это означает, что не все ладно с практической деятельностью, которая обозначена этими словами.
Если, к примеру, обратиться к народному искусству, то какими словами отделить в нем удачу от нормы, норму от неудачи? Когда мастер стекольного завода блистательно воспроизводит известный образец, то это, наверное, не творчество. Но ремесло это или мастерство?
Когда живописец делает привлекающую внимание экспозицию технических устройств, то это дилетантизм или, напротив, высшее доказательство профессионализма?
Разобраться в этих вопросах трудно и столь же трудно отделаться от ощущения, что разобраться необходимо.
Не претендуя на окончательность суждений, сделаем по крайней мере попытку. Так что же есть профессионализм?
В нём не было нужды, пока были только ремесленники и дилетанты — либо те, кто не мог работать ниже нормы, заданной безжалостным рынком, либо те, кто был свободен от всех норм, кроме светских. Ремесло — не профессия, а занятие, нормы которого передаются по наследству. Поэтому для ремесла не было и нет вопросов: как я делаю? что делаю? — в нём нет «я». Неслучайно оно всегда тяготело к цеху и его «диктатуре, к добровольному отказу от личности в пользу самосохранения индивида. Трудно сказать, какой профессионализм оформился первым: жреческий, военный или торговый, возникшие в тот момент, когда история начала словно бы испытывать разные формы цивилизации. Во всяком случае, это не профессионализм ученого или художника: первых не было очень долго, вторые столь же долго не знали, что они художники. Они это узнавали (в Египте Эхнатона), забывали, снова узнавали (в перикловых Афинах), снова забывали, пока не узнали окончательно уже в новое время. Мне кажется, профессионализм в искусстве возникает на грани XVIII и XIX столетий, грани, обозначенной Французской революцией. Жак Луи Давид, при далёком от безмятежности темпераменте своём с равным спокойствием писавший визитеров Малого Трианона, якобинцев, жирондистов, Наполеона и маршалов, был профессионал. Пушкин — профессионал, может быть, первый в России, гордившийся этим, подчеркивая отличие своего литературного труда и от дилетантизма вдохновений Жуковского, и от мастеровитой поденщины булгариных. Профессионализм — порождение технологического мира и вместе — один из его движителей. Грамотное ремесло — в мире, который поколения заставали и оставляли почти не изменившимся, во всем его кола-брюньоновском очаровании вымирает, не имея шансов на выживание в технологическом мире.
С ним вымирает этика ремесла — этика сущего, неизменного, устойчивого, и образующаяся пустота требует наполнения этикой профессионализма — этикой создаваемого заново. То есть профессионализм — не способности, не творческий потенциал, не исполнительность по отношению к традиционной норме, как в ремесле. Это не создание, например, техники воздушной перспективы (акт творчества), но способность понять, что без воздушной перспективы нельзя, раз её уже создали, это — способность мгновенно подхватить только что созданное умение в создании своего.
Те, кого назвали титанами Ренессанса, как ни парадоксально, не были в этом смысле профессионалами. Не потому, что не могли, — потому, что ещё не было идеи профессионализма, и весь мир, от космогонии до покроя платья, создавался заново. Поэтому, наверное, в строфах сонетов Микеланджело нет-нет и прорвется ужас человека, берущего на себя ответственность за всё, что делает сам, отрекшегося от безусловного подчинения привычному авторитету — вере.
Титаны делали всё, ещё не зная, что это все — чужие профессии, которым ещё только предстояло оформиться, по необходимости делали всё и в спешке, многое делали слабо: Микеланджело в архитектуре, Рафаэль в археологии, Вазари в живописи. Так восхищающий в них универсализм — вовсе не случайный всплеск, просто сегодня для универсализма нет места, потому что мир «сделан». Потенциальные универсализмы, тесно прижатые друг к другу, сдавливались до тех пор, пока не вытянулись в профессионализм. Профессий тысячи, профессионализм один. Он — мера требовательности к себе, мера ответственности за себя в деятельности, которую предъявляет художнику общество. Он — специфическое противоядие, которое вырабатывает культура, когда процесс превращения в прошлом узкоцеховых занятий в массовые должен был заменить внутреннее (очевидный уровень деятельности) внешним (дипломы, свидетельства и проч.). Профессионализм как способ деятельного существования един и не имеет связи со специализацией — вообще ли, в искусстве ли — всё равно. Его основой являются качественно разнящиеся виды деятельности: исследовательская, созидающая, посредничающая, регулирующая, воспроизводящая, непременно слитые во всякой сознательной работе. Раньше можно было удовлетвориться простой констатацией очевидности: художник рисует и пишет, ученый исследует и вычисляет и т. п. Профессионализм начинается тогда, когда ученые поняли, что их фантазии, философствование, страдания, эстетическое наслаждение — не случайности личной биографии, а необходимое звено деятельности. Профессионализм начался тогда, когда художники заметили, что их исследования, их размышления, их расчеты — уже не факт биографии Хогарта, Делакруа или Сезанна, а норма занятия искусством, где чувство и умелость — это ещё только начало. Воспроизводят, чтобы существовать. Регулируют, передавая от тех, кто умеет, тем, кто не умеет. Исследуют то, что непознанным существует до исследователя. Создают то, что до создающего не могло возникнуть.
В таком абстрактном расчленении всё это до удивления просто. Куда сложнее привыкнуть к мысли, что эти виды деятельности осуществляются все вместе в любой профессии, в любом занятии, в любом действии индивида или группы — в различных пропорциях.
Ещё сложнее увидеть, что профессионализм надстроен над расчленением видов, он общее для всех, потому что в каждом занятии в каждый момент истории определяет одно: норму, пропорции исследования и созидания, посредничества, регулирования и воспроизводства.
Как ни странно, единство деятельности постоянно ускользает от внимания и потому несть числа любителям дробить мир деятельности на части, противопоставляя их друг другу лишь на том основании, что внешне они не похожи и называются разно. Художника так долго противопоставляли ученому или инженеру, так долго и с таким надсадным упорством, что не только «все», но и художники в это поверили. Одни пишут о двух культурах, имея в виду научно-техническую и художественную. Другие, говоря об исключительно важном месте образа в научном мышлении, скорее спешат сделать оговорку, что «разумеется» это всё не имеет отношения к образу в мышлении художника.
Те художники, что поверили в раскол мира деятельности, начали повторять тезисы фрейдистов, даже если о Фрейде имеют весьма смутное представление: их-де творчество бессознательно, оно-де выражает непередаваемое, только то, что порождается само посредством чувства (очень удобное слово) и только чувства. Теории бессознательного творчества давно проникли в искусствознание, в критику и уже оттуда были безошибочно выловлены теми из художников, кто от критики ждет не суда, а славословий, кто готов приписать себе-в-искусстве любые нелепости, лишь бы отсутствие профессионализма не проступило наружу.
Бесконечные рассуждения о чуждости науки и искусства, о неповторимости золотого века «техне» приводят в конце концов к тому, что уже действительно существующий разрыв между интеллектуальным уровнем науки и искусства увеличивается за счёт дезинтеллектуализации искусства. Искусство, обходящееся без рефлексии художника по поводу себя-в-искусстве, может давать иногда всплески творчества, но не может быть профессионально. Чувство здесь не при чём. Достаточно перечесть письма Ван Гога, чтобы убедиться: самосжигающий темперамент и накал страсти не спорят с высоким интеллектуализмом.
Это дилетанты от искусства заинтересованы в том, чтобы стереть грань, отделяющую их от профессионализма, чтобы было не разнообразие, а хаос, чтобы, с готовностью принижая себя, заодно стянуть на свой уровень всех, а любую критику всерьез срезать на корню обвинением в непонимании специфики. Поэтому следует различать профессионализм, дилетантизм и ремесло, а то ведь, смешивая, можно выпасть из культуры нашего времени.
Профессионализм един, потому что нормы, которыми он проявляется вовне, историчны, подвижны.
Когда живописцы открыли линейную перспективу, это было научное по характеру открытие, затем научное же исследование: они взапуски изготовляли передвижные линейки с отверстием-глазком и рамы, чтобы глядеть одним глазом с фиксированной точки и срисовывать всё, что видно в раме. Через несколько времени владение перспективой (включая овладение сознательными искажениями) становится нормой профессионализма, чтобы затем уйти в норму ремесла и только много позже через отказ от перспективы или сложную игру несовмещаемых перспектив выплескиваться снова в профессионализм — через новотворчество.
В профессионализме нормы не меряны, но реальны. Когда творчество, вещь редкая и ценная, имеет место — это видно. Дилетанты души не чают в слове «творчество», профессионалы относятся к нему сдержанно. Это ремесленники от искусства словом «творчество», повторенным сорок тысяч раз, словно вуалью, затягивают незнание и неумение. Незнание композиции плоскости, пространства и цвета, незнание норм композиционного ремесла в других видах искусства, незнание общей культуры своего времени и незнание истории, нежелание знать лицо тех, к кому сегодня обращено искусство. Неумение упражнять и использовать собственный мыслительный аппарат, который, как дар сокровенный, внешнему регулированию-обучению не подлежит и, следовательно, разрабатывается каждым в отдельности.
Нормы профессионализма подвижны и всё быстрее стареют, а требование владеть сегодняшней нормой остается постоянным. Здесь и торчат колья, на которых корчится деятельность человека, если он профессионал. Ведь если и можно говорить о прогрессе в искусстве, то только в том смысле, что нормы знаний и умения всё время взвинчиваются и быть профессиональным всё труднее. Поэтому не только стать творцом, но быть хотя бы профессионалом и в науке, и в искусстве — все более тяжкое бремя. Акт творчества может приключиться и с дилетантом (не знаю лучшего анализа явления, чем нечаянное авторство «Марсельезы» в новелле Цвейга), но стабильной опорой творчества был и остается профессионализм.
Профессионализм един, и если где-то и кем-то задана новая норма, не образец только, а именно норма работы с материалом, инструментами, мыслью (нарушены ставшие банальностью отношения знаний и умения), то делать вид, будто такой нормы нет, не пристало человеку, считающему себя профессионалом.
Если где-то и кто-то показал, что в сборных конструкциях, сращенных с трудом художником, можно создать человечный городской ландшафт, то это уже норма. Значит, всякая работа архитектора и художника, где аналогичная задача не решена, уже не профессиональна. Ещё ни слова о творчестве — городской ландшафт может быть или не стать художественным открытием. Но раз есть норма, за пределами владения ею простирается пустыня иссушенного ремесла.
Если кто-то сумел показать, что гобелен — не просто прилаженное к стене панно из нитей, что он может стать пространством, прирученным художником (действительным пространством или иллюзорным), то там, где в гобелене нет пространства или нет осознанного отказа от пространства, нет и профессионализма.
Если кто-то и где-то сумел сделать мозаику, фреску или рельеф не просто частью здания (это уже давно норма ремесла), а частью активированного движением людей пространства, — всё остальное отброшено за пределы профессионализма. Если кто-то (их немало, называть кого-то одного бестактно) практически показал, что керамика, или стекло, или ювелирные вещи для выставки — одно, для малой серии — совсем другое, для серии — третье, а для промышленного тиража — четвертое, то смешивать все эти качественно различные типы задач непрофессионально.
Слово «мастерство» нам не подходит — в мастерстве нормы меряны и могут быть выражены с помощью чисел (обтачивать детали по шестому разряду — мастерство, подлинное и несомненное, высшая ступень ремесла). Слово «творчество» — тоже. Потому что не творчеством только, не созданием нового только, но и разработкой, закреплением и утверждением найденного живо искусство, живы наука и техника.
Поэтому нам сегодня, как никогда, нужно знание того, что такое профессионализм. Поэтому ради профессионализма в художественной работе стоит ломать копья. Профессионализм не гарантирует тех образцов творчества, какие фиксируются затем историей искусства, но он всегда связан с огромной ценности
личным ощущением творчества, поскольку, осваивая все время новую норму художественной работы, художник творит себя. Деятельность, особенно в искусстве, где она подчеркнуто предлагает себя на суд, — безжалостная штука: как ни закрывать глаза на уже созданную актом чьего-то новотворчества норму профессионализма, как ни маскировать ремесло переменного качества форсированным употреблением слова «творческий», из-под всего этого всегда вылезет кустарщина.
Тема профессионализма острее всего в декоративном искусстве, которое столь долго именовалось прикладным, что всё ещё исполнено тайной робости по отношению к искусству вообще, как будто есть или было искусство, которое не к чему было приложить, словно бывает неприкладное искусство! Сейчас, когда можно говорить об относительном освоении ремесла, когда все начали подозревать, что ощущения способности к творчеству недостаточно, а мастерства в ремесле тоже маловато, есть резон прибегнуть к резкости. Резкость не нужна, когда есть профессионализм, и лишена напрочь смысла, когда и ремесла-то нет.
Наша тема острее в сложном комплексе художественных задач, для простоты обозначенных словами «декоративное искусство», не потому, что в живописи, скульптуре или архитектуре профессионализма заметно больше, а потому, что он там заметнее, потому что там труднее «изображать» профессионализм. Однозначность художественной задачи и однородность материала делают очевидной грань, за которой — конец профессионализма в живописи, графике, скульптуре; в архитектуре сегодня эта грань обозначена очевидной пропастью между освоенной нормой проектирования и освоенной нормой реализации проекта в строительстве.
В декоративном искусстве грань размыта утилитарной функцией вещи, тенью или даже призраком утилитарной функции. И еще она размыта тем, что за счет отвлечения внимания на реальную или мифическую утилитарную функцию в декоративном искусстве и впрямь не так сложно делать нечто, внешне столь
похожее на профессионализм!Что же, могут спросить, профессионал — полубог, идеальный художник? Нет, конечно: профессионализм не идеал, а практическая цель, достичь которой трудно, но можно. Творчество есть творчество, профессионализм же — всего лишь полное овладение задачей, которую себе ставишь как человек и как художник.
Сайт Вячеслава ГлазычеваПерекличка на сайте Владимира Кудрявцева
На развитие сайта
