Публичная активность власти смещается в сферу сознания. В словаре у нее появилось незнакомое слово – идеология. И аксессуары: скрепы, устои, ценности, культурный код. На Валдае солировали идентичность и мораль, которую мы храним, а Запад — нет. Президент прямо говорит об идеологии. Конституционный запрет на ее огосударствление не мешает власти вручную руководить идеологическим процессом по принципу «кто кого ужинает, тот того и танцует»: раз госзаказ в сфере культуры, знания и всего духовного финансирует государство, значит, оно и диктует параметры, стиль и саму суть оплачиваемого изделия.

Поэтому понятно, какими будут учебник истории, кино, эскиз культурной политики и другие произведения такого рода.

В анализе идеологических процессов важно, что говорится, но не менее важно, о чем умалчивается, что вдруг исчезает, становясь «идеологически несуществующим». В текстах власти экономика явно отходит на второй план и дальше. Если и говорят об инвестиционном климате, то уже не про условия деловой активности, а про коррекцию имиджа, производство благоприятного впечатления. Это даже не подтяжка – чистый макияж. Когда впечатление надо производить там, а создается оно силами специально обученных здесь и здесь же финансируемых фирм, эта штукатурка и вовсе не держится. Иностранцы халтурят не меньше.

Инновации, высокие технологии и другие хиты недавнего времени также прочно задвинуты и всплывают лишь в дежурных контекстах программного уровня, когда их отсутствие выглядело бы совсем скандальным. Модернизация также стала словом нон грата. Неловко вспоминать о парадных маршах, в которых не сделано ни шагу. Теперь место светлого будущего занимает выдающееся прошлое, место инноваций – традиция. Там, где прочили движение, хвалят устои. Стране будто сворачивают голову назад, чтобы она не видела, что вперед движения нет, да там и вовсе не светит.

Прагматика чаще толкает человека вперед, поэтому идею прогресса можно строить на материализме. Но развернуть человека вспять может скорее нечто идеальное. Ценности прошлого обычно все в сфере высокого, возвышенного, заоблачного – святого. И даже когда России приписывают нравственную миссию именно в новом, будущем мире, ничего свежего изобрести не выходит и остается лишь рекламировать свои тонкие духовные ноты на фоне Запада, который опять разлагается. Все как в лучшие времена, когда этими миазмами у нас затягивались через железный занавес. 

Нынешний всплеск идеологической активности интересно наблюдать в глубоком историческом разрезе. 

В свое время отец нашей социологии Борис Грушин, немало работавший в Праге, в журнале «Проблемы мира и социализма», рассказывал такую легенду. Гимн ЧССР состоял из двух частей – чешской и словацкой. На первую часть вставали чехи, вторую стоя слушали словаки. Но были еще моравы, которые в микропаузе между частями успевали быстро встать и тут же сесть. Нечто подобное у нас с идеологией, с той лишь разницей, что пауза деидеологизации длилась полтора десятка лет и значит во всей этой истории не меньше, чем ее идейное окружение.

В СССР был диалектический материализм, но особого свойства. В реальности здесь доминировала идеология, тогда как экономика, да и материальная жизнь в целом находилась в служебном положении. В 90-е и в начале 2000-х не было ничего. Теперь в жизни доминируют сугубая прагматика и голый меркантилизм – но государство строит из себя конченого идеалиста, якобы верящего в то, что хорошие слова отвратят людей от нехороших дел, хотя жизнь здесь ни к чему хорошему не располагает.

В СССР секретарь по идеологии был вторым человеком в государстве. В любой практической развилке выбирали самый непрактичный вариант, если это был вопрос «политический» (то есть идеологический). Всеобщий аскетизм в такой конструкции – замковый камень. Стоит свернуть с правильного пути на дорожку «растущих потребностей», как идейное меркнет как таковое. Поэтому к концу 80-х идеологию открыто высмеивали, а пауза 90-х оказалась закономерной и выстраданной. До сих пор у средневзвешенного российского интеллигента при слове «идеология» рука сама тянется к тяжелым предметам.

Надо правильно оценивать эту инерцию. В наших условиях потреблять и верить – две вещи несовместные. Это в Штатах вполне себе меркантильная «американская мечта» не противоречит патриотизму, устоям морали, духовности и религии. Но главное, ей не противоречат реалии жизни и политика государства. Все, начиная с президентского послания и заканчивая стилем низового администрирования, насквозь идеологично, как и продукция Голливуда, но и вписано в реальные отношения. Поэтому даже там, где есть проблемы с историей и культурой, они закрываются «дымом Отечества».

Теперь достаточно отзеркалить это на нашу реальность, чтобы понять всю глубину различий. Призывы не раскачивать лодку не очень проходят, когда в ней так гребут.

Духовные скрепы не надстраиваются над разделяющим людей богатством.

Здесь разбудили консьюмеризм, усиленный вынужденной аскезой всей советской истории, – а теперь думают, будто кого-то можно увлечь идеями, явно противоречащими тому, что видно наверху пока еще не вооруженным глазом. Тут вам любой объяснит, что скрепы нужны прежде всего олигархату, политической элите, а также высшей, средней и низовой бюрократии – чтобы лицо не треснуло.

Вообще говоря, деидеологизация — это миф. Либо общество имеет идеологию, либо идеология имеет общество как внушаемую массу. Но общество – это вовсе не государство. Это как госзаказ, который финансирует не чиновник, а налогоплательщик. Если функционер не понимает этой разницы и не знает, как общество должно контролировать средства, идущие на «идейную продукцию», значит, ему лучше сменить сферу приложения усилий. Идеология – дело деликатное, даже при Советах здесь старались не вести себя, как пьяный приказчик в лавке.

Далее надо понимать, что идеология это не только система идей, но и система институтов.

Но по нашей Конституции их быть не может. Поэтому до сих пор проблему пытались решить «теневой идеологией», то есть контрабандой. Теперь, когда людей все меньше устраивает то, что эта власть делает руками, возникает желание отличиться умом, душой и сердцем, причем заранее присвоив себе эту миссию, роль и чуть ли не должность. Но без «машины» это дело обреченное (как Суслов без Идеологического отдела ЦК), а заново ее создать – и вовсе утопия. Остается выходить на «рынок идей», а это уже совсем другие навыки и компетенции.

В СССР идеология жила до тех пор, пока в марксизм могли верить и лучшие люди. И она сдохла, как только ее начали сочинять по принципу «лишь бы нравилось самим».

В нынешних опытах тоже слишком много от самоудовлетворения – и это обнадеживает.

www.forbes.ru